Первое крупное выступление рабочих в 1913 году началось 9 января, в восьмую годовщину «Кровавого воскресенья». Бастовали на Выборгской стороне, на Путиловском заводе, за пять дней полностью охваченном забастовкой. Работа возобновилась лишь 18 января, после того как было арестовано около 80 зачинщиков и среди них – весь состав Нарвского районного комитета большевиков. Годовщина печально известных Ленских событий в апреле того же года вывела на улицы 85 тысяч рабочих – в городе с 2,5-миллионным населением насчитывалось около полумиллиона пролетариев, трудившихся на 824 петербургских фабриках и заводах. Одной из причин роста стачечного движения было то, что рабочие перестали бояться массовых увольнений. Блок пишет:

Но… Иногда все его формулы и выводы – это не более чем игра ума. Способ уйти от жуткой действительности, которая железной рукой охватила его и не давала ни малейшего шанса вырваться. Его беспричинная усталость все усиливается, тело хоть и сохраняет свой цветущий вид, однако это впечатление весьма обманчиво. Изнутри организм подтачивает неведомый недуг, уводящий постепенно, каплю за каплей силы и энергию. Блок часами неподвижно лежит в постели и не может заставить себя подняться. Хотя и прекрасно понимает, что драгоценные часы жизни ускользают, как песок сквозь пальцы. Об этом он после напишет:

Наконец, когда уже проходит полдень, Александр Александрович неимоверным усилием воли заставляет себя подняться. И начинает «утро» с чашки кофе и чтения газет. А там… Все издания буквально распирает от очень и очень неприятных новостей. Реакция в стране усиливается, революционный подъем нарастает, угроза мировой войны становится все явственнее. Блок читает и в сердцах отбрасывает газеты. Он ведь чувствовал, знал, что Россия на краю глобальной катастрофы. И действительно, этот предгрозовой 1913 год всего на несколько месяцев отделял их от страшного августа 1914 года, когда Россия вступит в войну.

Блок берет журналы. Но и с ними ситуация обстоит не лучше. Мережковский по-прежнему проповедует свои идеалы, но к нему никто не прислушивается. Брюсов – этот давешний кумир, пытаясь спасти свою популярность, сближается с футуристами, но они не обращают на него внимания. Представители ультраправых течений призывают правительство поставить побольше виселиц для устрашения революционеров. И Блок тоже откладывает журналы в сторону. Он отправляется к себе в кабинет, чтобы ответить на бесчисленные письма. Вот конверт от Белого – тот просит денег на новый журнал, который сможет воскресить истинный символизм. Но Блоку это не интересно. И он пишет вежливый отказ. Потом Александр Александрович через силу делает корректуру и чистовую обработку третьей книги стихов, готовящейся в печать. Именно они будут причислены к лучшему, что он написал. Просты по форме и мелодичны. Наконец дела закончены. Он выходит из кабинета и едет к матери. Довольно часто они вместе обедают. Несмотря на то, что ее общество ему становится переносить все труднее и труднее. Ведь ее болезнь прогрессирует, и настроение у Александры Андреевны день ото дня все хуже.

Потом… К нему начинают стекаться навязчивые посетители. Свободные художники, жаждущие совета, поэты, просящие прочитать их произведения и высказать свое мнение. Иногда заходит сестра Ангелина – ей он от души рад. Хотя от девушки неотделим тот обывательский мирок, который Блок терпеть не может.

Надоедают ему и женщины. Ему претит так называемая женская глупость. Их болезненное самолюбие, чувствительность, внутреннее ослепление. И Блок решает положить конец этим утомительным связям. «Все известно заранее, все скучно, не нужно ни одной из сторон. Все они одинаковы, что в шестнадцать лет, что в тридцать», – записывает он в записную книжку.

Наконец наступает вечер и он выходит из дома. Идет в редакцию детского журнала «Тропинки», где довольно охотно сотрудничает. Нередко ему приходится выслушивать акмеистов и их лидера Гумилева. К сожалению, эти два великих поэта, хоть и признавали несомненные заслуги друг друга, но так и не смогли понять то, что их объединяло. Блока отталкивал и сам Гумилев, и роскошный журнал «Аполлон», в котором тот работал.

После редакции Блок пешком возвращается домой. Рабочие выходят из заводских ворот, покупают водку и торопливо распивают ее прямо на улице. А на Невском шикарные дамы дефилируют в длинных норковых шубах. Он смотрит на них – пустые взгляды, двойные подбородки. Боже, как все уродливо. «Но слегка дернуть, и все каракули расползутся, и обнаружится грязная, грязная морда измученного бескровного изнасилованного тела».

Дома дела обстоят не лучше. Кухарка, горничная – все погрязли в невежестве. Их пошлость ужасает его. «Кровь стынет от стыда и отчаяния. Пустота, слепота, нищета и злоба. Спасение – только скит; барская квартира с плотными дверьми – еще хуже».

Все его страшит, все отвращает. Лица на улицах, в трамваях. Вот одна из его зарисовок того времени: «Я вдруг заметил ее физиономию и услышал голос. Что-то неслыханно ужасное. Лицом девка как девка, и вдруг – гнусавый голос из беззубого рта. Ужаснее всего – смешение человеческой породы с неизвестными низшими формами. Можно снести всякий сифилис в человеческой форме, нельзя снести такого, что я сейчас видел, так же как, например, генерала с исключительно жирным затылком».

Уродство чудится ему во всем. А еще страшит эйфория, охватившая всю страну. Словно пир перед приходом чумы. Всевозможные празднества, карнавалы, романтические встречи и поэтические вечера с ворохом цветов и брызгами шампанского стали непременным атрибутом литературного Петербурга и Москвы. Люди как будто предчувствовали грядущие катаклизмы и старались успеть насладиться веселой и легкой жизнью. Только ужасаешься тому, что творится вокруг. Где-то вытащили из воды труп, вот кашляет маленькая нищенка-замарашка. А чуть поодаль бродяга пьет грязную воду из канавы. Да еще Люба. Она все настойчивее просит его о разводе. «Я бы хотел жить, если бы знал как», – говорит он ей. И просит остаться. Она ему так нужна. И она остается, понимая, что если уйдет, он что-нибудь с собой сделает. Никогда Блок не был так близок к самоубийству, как в это время. Но судьба готовилась преподнести ему подарок. Возможно, последний.

Такое бывает: поэт способен предвидеть то, что его ждет. Может даже и больше. Напророчить себе будущее. Например, встречу с женщиной. Так случилось и с Александром Блоком. Еще в ранних его стихах возникает образ цыганки, слышатся звон монист, удары в бубен. Он словно ждал момента, когда плясунья кочевая, «как отзвук забытого гимна», вспыхнет перед ним звездой в ночи и войдет в его судьбу.

Но время шло. У него была большая любовь – Люба. И множество увлечений. И все же… Неосознанно, в разноцветной толпе он искал новый образ, который смог бы ему подарить иную любовь. Настоящую. Свою новую королеву. Правда, искал безуспешно. Ведь Блок давно убедил себя, что не достоин любви. Косвенным подтверждением этому стала ненависть, которую они с женой испытывали по отношению друг к другу. Она теперь изменяла ему нарочито, с вызовом, надолго уезжала на гастроли, а вечера проводила в кабинетах и меблированных квартирах. Жить вместе у них не получалось, и супруги то разъезжались, то вновь сходились, для того чтобы продолжать мучить друг друга ненужными скандалами и сценами.

Представить, что когда-нибудь его королевой станет Любовь Дельмас, Александр Александрович не мог даже в самых смелых фантазиях. Более того, если бы оперная певица-примадонна и Александр Блок встретились чуть раньше или, напротив, чуть позже, то просто бы прошли мимо друг друга. Настолько разными они были.