– На каком?
– На двести девяносто седьмом до Флит-стрит. А оттуда на двести девяносто шестом.
Лен встал, чтобы выпустить кота через черный ход. Он выглянул наружу и быстро захлопнул дверь.
– Я бы доставил тебя от Ноттинг-Хилл-Гейт за час, и ни минутой дольше, – сказал он.
– Ты меня?
– Элементарно. Без проблем. В любое время ночи. Например, ты находишься у Ноттинг-Хилл-Гейт в час пятьдесят две, нет, в час пятьдесят две – это на Шефердс-Буш, скажем, у Ноттинг-Хилл-Гейт ты в час пятьдесят шесть или в час пятьдесят семь, ты садишься на двести восемьдесят девятый и едешь до Мраморной Арки, и будешь там примерно в два ноль пять или шесть, примерно в два ноль шесть, и там ты не успеешь даже понять, где оказался, а уже пересядешь на двести девяносто первый или двести девяносто четвертый, которые идут от Эд-жуор-роуд и проезжают Мраморную Арку примерно в два ноль семь. Что я сказал? Да, правильно. Так и есть. Садишься и едешь в Олдвич, там оказываешься примерно в два пятнадцать или четырнадцать, а в два шестнадцать пересаживаешься на двести девяносто шестой от Ватерлоо, и он довозит тебя прямиком до Хэкни. А если окажешься там после трех ночи, можно проехать на всех автобусах по рабочему проездному.
– Вот уж спасибо так спасибо, – сказал Марк. – А что ты вообще делаешь у Ноттинг-Хилл-Гейт?
– У Ноттинг-Хилл-Гейт? Да я только ради тебя весь этот маршрут прокладывал. Я вообще никогда не бываю в районе Ноттинг-Хилл-Гейт.
– Я же тебе сказал, что был в Эрлс-Корт.
– Нет! – сказал Лен. – Даже не упоминай при мне это место!
Марк почесал в паху и вытянул ноги.
– А что ты делал, – спросил он, – когда я к тебе стучался?
– Что делал? Думал.
– О чем это?
– Да ни о чем. Просто ни о чем. Об этой комнате. Ни о чем. Мысли и сам процесс думания – это пустая трата времени.
– А чем тебе комната-то не нравится?
– Чем не нравится? Она не существует! Ни черта ты не понимаешь, ты не просекаешь даже то, что с меня требуют выкуп. Если кто-нибудь в ближайшее время со мной не рассчитается, я не смогу погасить долги, и тогда мне конец.
– И много с тебя требуют?
– Им просто деньги не нужны. Не устраивают их деньги, они даже слышать про них не хотят. Им подавай то, чего никто не может им предоставить. А я тоже не могу, потому что у меня самого этого нет. А, да какая разница. Все это неважно. Всему в конце концов свое место и время. Нужно принимать вещи такими, каковы они есть.
– Никогда не слышал от тебя более мудрых слов.
– Tы о чем? Что ты имеешь в виду?
– Всему свое время и место. Нужно принимать вещи такими, каковы они есть.
– Никогда не слышал от тебя более мудрых слов.
Марк прокашлялся и сплюнул в камин.
– Согласись, умеем мы польстить друг другу, – сказал Марк, вытирая рот.
– Готов с тобой согласиться, – сказал Лен, – хотя это не дает ответа на мой вопрос.
– А какой вопрос?
– Что ты здесь делаешь? Что тебе здесь нужно?
– Я думал, что ты сможешь дать мне кусок хлеба с медом.
Лен подошел к окну и поправил занавеску.
– Я знаю, что ты боишься, даже не пытайся скрывать.
– Ну да? – сказал Марк. – Чего это?
– Tы боишься, что я в любой момент могу засунуть тебе в рот кусок горячего угля. Да. Но когда настанет время, увидишь, я набью горячими угольями свой собственный рот.
– Почему это?
– Почему? Это же очевидно. Пит сможет тебе все объяснить. Он будет рядом.
– Tы так думаешь?
– Он обязательно окажется рядом, – сказал Лен, садясь на угол стола. – Но все-таки кое-что о нем я тебе скажу. Раз уж ты пришел. Как ты понимаешь, я прекрасно разбираюсь ни в чем. Ни в чем я знаю толк. Я понимаю, что такое пустота и удушье. А для Пита даже ничто является чем-то позитивным. Ничто Пита пожирает все, оно – хищник, оно – злокачественная опухоль. Но при этом, веришь или нет, он готов горло перегрызть за свою пустоту, он будет насмерть стоять за свое ничто. Он боец. Мое ничто и не подумает действовать таким образом. Оно сидит и облизывает лапы, пока я усыхаю. Это настоящее ничто – полный паралич. Ни конфликта, ни борьбы. Я – это оно. Я и есть мое собственное ничто. Это единственное, что меня обнадеживает, больше мне радоваться нечему.
– Дерьмо собачье, – сказал Марк.
– Зачем ты так говоришь?
– Моча кошачья.
– Ладно, ладно. Пусть будет по-твоему, только позволь задать тебе еще один вопрос.
– Валяй.
– Что ты имеешь против Иисуса Христа?
– Хитрый ход.
– Будешь играть?
– А в какой фирме он работает?
– Он внештатник.
– Ах вот как, – сказал Марк, – и все, что за ним числится, известно каждой собаке, так ведь?
– Все, что записано, дорогого стоит.
– Вот, значит, он какой парень, – сказал Марк. – Ну и что? Помог он тебе хоть в чем-нибудь в последнее время?
– Могу тебе сказать, что он дал мне несколько очень дельных советов, – сказал Лен и пожал плечами. – Но ведь у каждого, наверное, свое слабое место.
Он заходил по комнате, сжимая кулаки и снова расслабляя пальцы.
– Да, кстати, – сказал Марк, – до меня дошли слухи, что ты повышаешь тарифы.
Лен остановился и обернулся.
– Я повышаю? Кто тебе это сказал?
– Надеюсь, ты не собираешься урезать бюджет. Лен сел у камина лицом к Марку и улыбнулся.
– Я ждал, что ты об этом заговоришь, – сказал он.
– Мог бы и намекнуть мне заранее, а еще лучше – набросал бы график повышения. Глядишь, я бы пару пенни сэкономил.
– Послушай. Я признаю, что мои цены понемногу растут, есть такая тенденция, но, если ты почувствуешь, что не в состоянии оплачивать мои расходы хотя бы по себестоимости, я всегда смогу договориться, чтобы тебя посадили рядом с водителем или, на худой конец, в багажное отделение. Но если уж говорить начистоту, я бы предпочел, чтобы ты сам назначил справедливую цену. Сколько ты хочешь? И как ты узнал, что я поднимаю цены?
– Пит мне сказал.
– Ну ясно.
– Почему? У него что, деньги в это дело вложены?
– В каком-то смысле, наверное, да, но насчет этого я не в курсе. Не хочу я брать с тебя полную цену, мне совсем не нравится так себя вести. Но и ты пойми: я нахожусь в полной зависимости от бухгалтерии и состояния рынка. Если рынок развивается или, наоборот, сокращается, что я могу сделать? Пойми ты, Марк, это абсолютная правда. Мой ревизор, мой эксперт-аудитор прячется сейчас за какой-нибудь здоровенной книгой. Врать не буду. Он там, ну там, рядом с радио.
