– Ну и что мне теперь, на колени упасть?

– Это было бы очень разумно с твоей стороны.

– Ты лучше ответь мне на один вопрос, – сказал Пит. – Ты-то сам так и живешь с вечно нахмуренным лбом?

– А как же. Именно так. Поэтому я знаю, что говорю.

Часы в прихожей пробили час. Лен надел очки и сел неподвижно.

– Десять к одному, что он будет голодный.

– Почему?

– Спорим?

Пит закрыл глаза и откинулся в кресле.

– Этот парень жрет за троих, – сказал Лен. Он повертел в руках флейту.

– Он как-то раз сожрал целую буханку хлеба быстрее, чем я успел куртку снять.

Он приложил флейту к левому глазу и посмотрел сквозь нее.

– Раньше он ни крошки на тарелке не оставлял. Пит открыл глаз, чиркнул спичкой и стал смотреть, как она горит.

– Конечно, может, он изменился, – сказал Лен, встал и заходил по комнате. – Всё ведь меняется. Но я вот не изменился. Представляешь, на прошлой неделе я как-то за один день пять раз плотно поел. В одиннадцать, в два, в шесть, в десять и в час ночи. И ничего плохого не случилось. Меня от работы на жратву пробивает. А я в тот день как раз работал.

Он прислонился к буфету и зевнул.

– С утра мне всегда есть хочется. Дневной свет странно действует на меня. Ну а ночью – и говорить нечего. По мне, так вообще, если ночью не спишь, то можно только есть. Либо спишь, либо ешь. И это помогает мне поддерживать форму, особенно когда я дома. Мне надо спуститься на кухню, чтобы поставить чайник, потом подняться, чтобы закончить то, что я делал, потом спуститься, чтобы соорудить сэндвич или салат, потом подняться, чтобы закончить то, чем занимался, потом спуститься, чтобы посмотреть, как там сосиски, если у меня есть сосиски, потом подняться, чтобы доделать то, чем занимался, потом спуститься, чтобы накрыть на стол, потом подняться, чтобы закончить то, что делал, потом спуститься…

– Все!

– Ты где эти ботинки раздобыл?

– Что?

– Ботинки эти. Давно они у тебя?

– А что, они тебе не нравятся?

– Да, старею я, память уже не та. Ты что, в них весь вечер был?

– Нет, – сказал Пит. – Я из Бетнал-Грин босиком пришел.

– Не в форме я. Память теряю. Он сел за стол и покачал головой.

– Ты когда последний раз спал? – спросил Пит.

– Спал? Не смеши меня. Я только и делаю, что сплю.

– А работа? Как насчет поработать?

– В Юстоне-то? Там же пекло. Пекло, как в топке. Конечно, лучше плохой воздух, чем совсем никакого. В ночную смену еще ничего. Поезд приходит, я даю парню полдоллара, он делает мою работу, а я забиваюсь в уголок и читаю расписание. Служебная столовка всегда открыта. Если б я сегодня попал в ночную смену, они бы дали мне чаю сколько влезет, и притом с молоком и сахаром без ограничений, я тебе серьезно говорю.

Пит встал и потянулся, упершись рукой в стену.

– Ты бы хоть поправился немножко, – сказал Лен. – А то кожа да кости.

– Он скоро придет. С минуты на минуту.

– Ты когда последний раз на себя в зеркало смотрел? У тебя скоро скулы кожу изнутри проткнут.

– Ну и что? – сказал Пит, глядя в окно. Лен снял очки и потер глаза.

– Знаешь, во мне, наверное, происходят большие внутренние изменения, – сказал он.

– Правда?

– Я чувствую. Мне предстоит претерпеть большие изменения.

Пит собрал чашки, взял заварочный чайник и отнес на кухню, а там снова поставил воду кипятиться на газ.

– Ты что делаешь? – спросил Лен, стоя на пороге кухни.

– Он наверняка захочет пить.

– Пустой чай? С ума сошел. Нельзя приглашать человека в его собственный дом и угощать пустым чаем.

– Ты с мозгами-то соберись, – сказал Пит. – Ты же сам мне сказал, что он тебе написал в письме.

– Он сказал, чтобы мы подождали у него дома и поставили чайник.

– Для чая?

– Для чая.

– А я что делаю, – сказал Пит. – Я в точности, буквально исполняю его просьбу. Чаю он у меня получит. Просто черного чаю. Пустого, без молока и сахара. В девять минут второго. Ночи.

В дверь позвонили.

– Вот он, – сказал Пит. – Иди открывай.

– Ты что, спал?

– Я весь день проспал, – сказал Марк.

– Заходи.

Лен закрыл дверь. Они спустились в кухню.

– Что скажешь про мою кухню? Она изменилась?

Марк достал из кармана расческу и причесался.

– По-моему, она остается кухней высочайшего класса в данных обстоятельствах, – сказал он.

– Слушай, Марк, – сказал Лен, – я рад, что ты хорошо выспался. Послушай. Что ты думаешь об этой книге? Мне бы хотелось, чтобы ты пригляделся, принюхался к ней. Ты ничего подобного в жизни не видел. Это я тебе гарантирую.

Марк убрал расческу в карман и посмотрел на название книги.

– «Теория интегралов» Риммана. Ты что такое задумал, решил ввести меня в искушение?

– Почему бы тебе ее не прочесть, – сказал Лен. – Она же в твоем духе.

– После дождичка в четверг, – сказал Марк, – как только, так сразу, можешь даже записать меня на курсы.

– Ты просто упускаешь свой шанс, может, единственный в жизни.

– Математика, шахматы и балет. Всем этим нужно начинать заниматься лет в одиннадцать-двенадцать.

– Ты сам не понимаешь, что мелешь.

– А лучше даже раньше.

– Слушай, – сказал Лен. – Я всю предыдущую ночь напролет просидел над механикой и детерминантами. Ничто так не поднимает настроение, как расчеты по формулам. Ну что ты ее боишься? Это же книга. Она не кусается. Твой разум вырвется наружу и унесется в пространство.

– Да ну?

– Честное слово. Это я тебе говорю. Только над такими книгами я чувствую себя свободным. Каждый новый раздел – как выигранное пари, как удачная ставка на бегах.

– А это что такое? – спросил Марк, вытаскивая из книги заложенный между страницами листок бумаги.

– Что это?

– Это твое очередное стихотворение.

Лен выхватил листок, быстро пробежал его глазами, скомкал и сунул в карман.

– Эй, ты что? – сказал Марк. – Дал бы хоть почитать.

– Это все белиберда, – сказал Лен. – Полная чушь. Просто чумовые стихи.

Он вынул бумажку из кармана, смял ее еще сильнее и запихнул в мусорное ведро под раковиной.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

– Вопросов нет. Верю.