— Куттан еще работает здесь?

— А то как же, сэр. Он заведует рестораном.

— Нельзя ли с ним переговорить? Я долго его не задержу.

— Сообщить ему, кто хочет его видеть?

— Капитан Каллендер, друг полковника Камерона из полка «Гордонские горцы».

— Хорошо, сэр. Может быть, вы подождете на террасе? — Он указал в ее направлении своей тонкой смуглой рукой. — Не желаете ли перекусить? Кофе глясе или что-нибудь из бара?

Гас повернулся к Джудит:

— Что ты хочешь?

— Лимонад, пожалуйста.

— Лимонад для дамы, а мне — пиво.

— Хорошо, сэр.

Они прошли по блестящему мраморному полу вестибюля на террасу. Гас пошел впереди, выбрал столик, расставил плетеные кресла. Идя за ним следом, Джудит поражалась его спокойствию, хладнокровию, уверенной манере держаться, которая была впитана им с молоком матери и потому неискоренима. Он не просто выжил на бирманской железной дороге — он выжил с достоинством. Отрепья шотландской формы на нем не производили комичного и жалкого впечатления, он носил их с гордостью. Но было и другое. Внутренняя сила, притягательная и вместе с тем грозная. Ей стало немного боязно. Рано или поздно придется сказать ему о Лавди. Она невольно вспомнила, что в древности гонцам, приносившим дурные вести, зачастую отрубали голову, и решила ничего не говорить, пока он сам не спросит.

Когда они расположились на террасе, им принесли напитки. В бассейне под надзором бдительных нянек плавали ребятишки. Ветер шумел в верхушках пальм; вдали, за декоративной балюстрадой в конце сада, синело море.

— Все так же, как было, — сказал Гас. — Ничего не изменилось.

— Ты бывал здесь?

— Да, на пути в Сингапур. Я плыл на транспортном судне из Кейптауна, со мной было еще несколько ребят из нашего полка. Мы сошли в Коломбо и через четыре дня сели на другой корабль. Гуляли тогда напропалую. Вечеринки, девушки… Веселые деньки.

— Капитан Каллендер.

Они не слышали, как он подошел. Гас поднялся.

— Куттан.

Он стоял перед ними, широко улыбаясь, на белой форменной куртке краснели шелковые эполеты, указывавшие на его должность метрдотеля; его волосы были тщательно причесаны и напомажены, роскошные колониального фасона усы выглядели безупречно. В левой руке он держал поднос, на котором стояла бутылка виски «Блэк-энд-Уайт».

— Боже, я не мог поверить своим ушам, когда мне сказали, что вы здесь! Живой и невредимый!

— Рад тебя видеть, Куттан.

— И я вас. Господь очень милостив. Вы прибыли на этом корабле из Рангуна?

— Да, мы отплываем сегодня вечером.

— Я буду смотреть, как ваш корабль уйдет в море. В сумерках будут гореть все огни. Очень красиво. Буду смотреть, как вы уплываете домой.

— А я буду думать о тебе, Куттан.

— Это — бутылка «Блэк-энд-Уайт», которую полковник Камерон просил сохранить для него. Она стояла у меня под замком все это время. — Он оглянулся по сторонам. — Разве полковника Камерона нет с вами?

— Он погиб, Куттан.

Темные немигающие глаза старика подернулись печалью.

— Ах, капитан Каллендер, какие плохие новости!

— Я не хотел уехать из Коломбо, не сообщив тебе об зтом.

— Никогда не забуду те дни, когда вы были здесь с полковником Камероном. Прекрасный человек. — Куттан посмотрел на бутылку виски. — Я был так уверен, что когда-нибудь он вернется за ней, как обещал. Он заплатил за это виски в тот, последний вечер. И сказал: «Куттан, прибереги его для меня. Пусть стоит на льду. Мы еще повеселимся на обратном пути, когда будем возвращаться домой». И вот — он не вернулся. — Он взял бутылку и поставил на стол. — Тогда вы берите ее.

— Я не за виски пришел, Куттан. Я пришел повидаться с тобой.

— Я очень благодарен вам. Вы у нас отобедаете?

— Боюсь, что нет. У меня нет времени, чтобы оценить твои восхитительные кушанья, да и, боюсь, аппетита в настоящий момент тоже нет.

— Вы были больны?

— Теперь уже все в порядке. Куттан, ты человек занятой, я не имею права отрывать тебя от твоих обязанностей. — Он протянул ему руку. — Прощай, старина.

Они пожали друг другу руки. А потом Куттан отступил назад и, сложив ладони вместе, почтительно, с большим чувством поклонился по восточному обычаю.

— Да хранит вас Бог, капитан Каллендер.

Когда он ушел, Гас сел на свое место и поглядел на бутылку виски.

— Придется раздобыть какой-нибудь пакет или корзинку. Не понесу же я ее на борт «Ориона» на глазах у всех.

— Мы что-нибудь найдем, — пообещала Джудит. — Привезешь это виски с собой в Шотландию.

— Уголь в Ньюкасл[29].

— Что будет, когда ты вернешься домой?

— Точно не знаю. Доложусь в полковом штабе в Абердине. Пройду, видимо, медицинское обследование. Потом — отпуск,

— Ты был очень болен?

— Не более, чем остальные. Авитаминоз, дизентерия, кожные язвы и нарывы, плеврит, малярия, холера. По приблизительным подсчетам, умерло шестнадцать тысяч британцев. Те, кто сошел сегодня на берег, — это лишь треть от общего числа пассажиров «Ориона»; остальные слишком слабы и были вынуждены остаться.

— Ты не хочешь рассказать? — О чем?

— О Сингапуре, о том, как все началось. Я получила тогда письмо от мамы, последнее письмо… Но оно ничего, в сущности, мне не сказало, у меня осталось только впечатление хаоса и смятения.

— Именно так все и было. Через день после нападения на Перл-Харбор японцы вторглись в Малайю. Гордонцы заняли оборону на побережье, но в начале января нас оттянули в глубь страны, и мы соединились с австралийской бригадой. К февралю мы отошли назад на остров Сингапур. Кампания была обречена на провал, у нас не было поддержки с воздуха, имелось всего лишь около ста пятидесяти самолетов — основные силы ВВС находились в Северной Африке. И потом эти беженцы. Все буквально кишело ими. Нас в качестве арьергарда послали на Дамбу. Мы удерживали позицию в течение трех-четырех дней, причем с одними только винтовками — снаряды кончились тут же. Поговаривали о бегстве на Яву или еще куда-нибудь, но все это были одни разговоры. А потом, через неделю после вторжения на остров, японцы добрались до водохранилищ, снабжающих Сингапур пресной водой. В городе оставалось не меньше миллиона человек, а японцы отключили водопровод. Это был конец. Капитуляция.

— Что было потом?

— Нас заключили в Чанги. Там было довольно сносно, и у охранников присутствовало чувство меры. Я попал в группу, которую отправляли вести восстановительные работы на разрушенных бомбежками улицах. Я освоился и стал настоящим ловкачом в добывании припасов и дополнительных пайков. Даже продал свои часы за сингапурские доллары и заплатил одному охраннику, чтобы он отправил мое письмо родителям. Не знаю, послал ли он его, а если послал, то дошло ли оно до дому. Теперь уж, наверно, никогда не узнаю. Еще он принес мне карандаши и блокнот для рисования, и я все эти три с половиной года ухитрялся пополнять его новыми рисунками. Что-то вроде документального архива. Правда, не для всеобщего пользования.

— Эти рисунки все еще у тебя?

Гac кивнул.

— На корабле. Вместе с моей новой зубной щеткой, новым куском мыла и последним письмом от Ферги Камерона, которое я должен доставить его вдове.

— И что произошло после, Гас?

— Нас продержали в Чанги месяцев шесть, а потом прошел слух, что японцы соорудили для нас прекрасные лагеря в Таиланде. Нас загнали в стальные фургоны для перевозки скота и повезли в Бангкок. Пять суток длилось это путешествие. В каждом фургоне по тридцать человек — о том, чтобы лечь, не было и речи. Нам выдавали по чашке риса и по чашке воды в день. Когда мы доехали до Бирмы, многие были уже серьезно больны, а некоторые умерли. В Бангкоке мы вывалились из скотовозов еле живые, благодаря небо, что пришел конец нашим мукам. Мы не знали, что это только начало.

Бассейн опустел — няни повели своих подопечных на обед. Вода замерла в неподвижности. Гас взял со стола свой стакан и допил остатки пива.

— Все, — сказал он. — Больше ничего не скажу. Точка. — Он взглянул на нее, и по его лицу скользнула тень улыбки. — Спасибо, что выслушала.