– Откуда вы узнали, где находится картина?

Дюпен уловил в глазах женщины неподдельный страх. Но голос ее звучал твердо.

– Я предположил, что картина у вас и что вы ее где-то прячете.

– Почему вы решили, что это я ее прячу?

– Дело не в том, что вы говорили или делали. Нет, наоборот, в вашем поведении чего-то не хватало. Все боялись из-за картины, а вы – нет. Но не испытывать страха мог только тот, кто ею обладал. Во время нашего утреннего разговора после взлома и проникновения в ресторан вы и ваш муж не поинтересовались результатами этого происшествия. Вы даже не спросили о поводе. Потом вчера, когда мы уже откровенно говорили о картине, вы ни словом не обмолвились о взломе. Если бы у вас не было стопроцентной уверенности, то вы – несмотря на траур – наверняка высказали бы озабоченность относительно картины. Это были ваши сорок миллионов евро. В тот момент вы уже знали, что картина – ваша неоспоримая собственность. Вы должны были волноваться, но не выказывали ни малейшего беспокойства. Тогда я не придал этому значения. Вся картина сложилась у меня в голове только сегодня утром.

– Я… – Катрин Пеннек не закончила фразу.

– Естественно, я думал, что вы убиты горем.

Дюпен не хотел продолжать, но не мог. Ему хотелось выговориться, высказать свое моральное удовлетворение.

– Вы очень хорошо играли свою роль, мадам, вы очень точно понимали, каких чувств ожидают от вас в тот или иной момент. Но роль оказалась для вас слишком трудной. Многое было вне вашего контроля. Если бы Бовуа не попытался похитить картину, вы бы не сделали этой ошибки.

Катрин Пеннек молчала. Она словно окаменела.

– Я ничего не знал наверняка. Но я с самого начала подозревал, что картина у вас, это была интуиция. Мне нужна была картина как вещественное доказательство. Для этого мне нужно было изобличить вас, задержать, когда вы будете забирать ее. Я думал, что забирать ее приедете вы. Место, где вы прятали картину, я знал лишь предположительно. Мадам де Дени говорила мне о земельных участках с постройками, упомянутых в завещании. Вам же надо было где-то временно хранить картину. Вы не стали бы хранить ее дома. Но вы думали, что о хибарке на участке никто, кроме вас, не знал. О ней знали только члены семьи.

Катрин Пеннек едва ли понимала, что говорил ей комиссар, но ему было все равно.

– Да, в этой игре было много случайностей. Если бы вы благодаря какой-то случайности узнали, что завещание не было изменено, вам бы вообще не пришлось ничего делать – Гоген принадлежал бы вам и только вам. Вам не пришлось бы в ту ночь подменять картину, не пришлось бы привлекать к делу Андре Пеннека. Вам вообще ничего не надо было делать. Картина сама бы упала вам в руки… Вы…

Дюпен замолчал. Все, хватит, он устал и вот-вот впадет в ярость.

– Пока достаточно, нам надо ехать. Идемте.

Дюпен резко повернулся и направился к двери. Мадам Пеннек встрепенулась, словно комиссар нажал какую-то невидимую кнопку, встала и пошла за ним, высоко подняв голову и не говоря ни слова.

Дальше все разыгралось с неправдоподобной быстротой. Дюпену хотелось немедленно выйти на улицу, он не мог больше ни минуты находиться в этом доме, настолько он ему опротивел. Он подошел к двери, резким движением распахнул ее и вышел на крыльцо. Мадам Пеннек последовала за ним.

Риваль был уже на месте. Он поставил машину у самого крыльца и смотрел из машины на дверь. Увидев вышедших из дома Дюпена и мадам Пеннек, он вылез из машины, обошел ее и открыл правую заднюю дверь.

Приветствие его было немногословным:

– Добрый вечер, мадам. Я отвезу вас в префектуру.

Мадам Пеннек, по-прежнему не говоря ни слова, села в машину. Она, казалось, потеряла способность ко всяким чувствам. Риваль не спеша обошел машину.

– Звоните, господин комиссар.

– Да, хорошо.

– Вы позвоните и префекту?

– Да.

Риваль улыбнулся:

– Вот и отлично.

Он сел за руль, быстро включил двигатель и тронулся с места. Дюпен видел в окне силуэт Катрин Пеннек. Она сидела, низко опустив голову. Дюпен проводил машину взглядом, дождался, когда она переедет по мосту через реку и исчезнет за поворотом, а потом пересек улицу.

Дело было сделано.

Немного позже Дюпен снова стоял там, где в последние дни он стоял очень часто – в гавани, на набережной. Уровень воды в реке поднялся до самой высокой точки. Было без четверти восемь, но жара пока не спадала. Сегодня не было даже бриза, воздух был горяч и неподвижен, но дышалось легко. Прямо перед Дюпеном на волнах покачивалось большое парусное судно. Комиссар рассеянно скользнул взглядом по его очертаниям. Превосходное судно, настоящий океанский парусник, созданный для открытого моря и неоднократно там побывавший. Это не речная лодчонка. Море было рядом, близко, оно протянулось на много километров вдаль, всюду чувствовался его запах, его соленый вкус, его след. Да, здесь, в гавани, было очень красиво, но Дюпен был рад, что скоро уедет из Понт-Авена и вернется в Конкарно. Конечно, этой историей придется заниматься еще битую неделю – допросы, протоколы, формальности, телефонные переговоры. Общение с прессой и прочее. Но на сегодня с него довольно.

В четверть девятого Дюпен пересек кольцевую дорогу Понт-Авена, въехал в Невез, потом в Трегенк. Скоро он будет дома. Он опустил стекла, сдвинул назад крышу. Движение было оживленным – народ ехал на Фестиваль Синих Сетей. Но сегодня это нисколько не раздражало Дюпена. Даже звонок префекту не сможет испортить ему настроение. Да, кстати, надо поскорее от этого отделаться.

– Господин префект? Это комиссар Дюпен.

– Черт побери, неужели это вы, мой комиссар?

– Да, я возвращаюсь в Конкарно.

– Я уже обстоятельно поговорил обо всем по телефону с инспектором Кадегом – впрочем, как и все последние дни. Вы же все время были недоступны – в течение сорока восьми часов. Я… Это…

Возникла пауза. Дюпен по телефону чувствовал, как борется с собой Локмарьякер. Интересно, захочет ли он устроить строптивцу разнос или нет? Впрочем, Дюпена это абсолютно не волновало. Но префект решил все же не раздражаться.

– В конце концов, дело оказалось не таким уж сложным, и мы его распутали.

В конце все дела оказываются простыми. Дюпен знал эту фразу наизусть, знал очень давно. Он слышал ее всякий раз, когда «мы» распутывали очередное дело.

– Нет, господин префект. То есть я хотел сказать: нет, это дело оказалось не слишком сложным, и да – мы его распутали, – елейным тоном произнес Дюпен.

– Все испытывают невероятное облегчение. Пресса восприняла наш успех очень благосклонно. Должен еще сказать… – Дюпен почувствовал, что тон Локмарьякера сейчас изменится. – Собственно, когда я думаю… – Он умолк и начал сначала: – Это была – думаю, мы имеем полное право так считать – большая семейная трагедия. – Кажется, Локмарьякер сумел подобрать нужное слово. – Такие страсти, такие сильные чувства… Как долго они подспудно копились. Да, дело это очень скверное.

Иногда – хотя и очень редко – этот человек до глубины души удивлял Дюпена.

– Да, господин префект, это действительно так. Настоящая семейная трагедия.

– Как вы считаете, Луака Пеннека тоже убили?

– Похоже, что да.

– У вас есть показания мадам Пеннек?

– Да, но пока лишь предварительные.

– Они, по-вашему, надежны?

– Пока не могу сказать.

– Сегодня я проведу пресс-конференцию. Я хочу, чтобы завтра все могли прочитать об успешном завершении расследования. С картиной это дело приобрело национальный масштаб, Дюпен.

Это был не упрек – в голосе Локмарьякера звучала гордость.

– Газеты скоро будут подписывать в печать. Естественно, в статье не должно быть всех подробностей, только самое важное. Для меня главное – чтобы в газетах была адекватно освещена наша работа. Полиция Финистера держит все под контролем! Я прошу немедленно привезти картину в Кемпер.

– Я вас понял.