– Что ты задумал?

Куизль убедился, что их никто не подслушивал. Разбойники были слишком заняты собственными заботами, а стражник Йоханнес предпочел подождать снаружи. В конце концов, палач вынул из-под плаща небольшой мешочек. Когда он открыл его, на покрытую трещинами ладонь выкатился всего один коричневый шарик. Пилюля, размером не больше камушка для игры.

– Прикусишь, и мигом предстанешь перед Господом милостивым, – сказал Куизль. Он поднял пилюлю, словно драгоценную жемчужину. – Я приготовил ее специально для тебя. Ты не почувствуешь никакой боли. Спрячь во рту, а когда я ударю, просто разгрызи.

Шеллер взял пилюлю кончиками пальцев и рассмотрел подробнее.

– Никакой боли, говоришь?

Куизль помотал головой.

– Никакой. Доверься мне, я знаю толк в боли.

– А как же представление? – прошептал Шеллер. – Люди будут недовольны. Я слыхал, палача, бывает, и самого вешают, если что-то идет не так, как полагается. Народ решит, что ты схалтурил.

– Это моя забота, Шеллер. Только не глотай яд прямо сейчас. Иначе советники захотят отыграться на остальных. Тогда мне еще и мальчишек придется колесовать.

Главарь банды надолго замолчал, пока наконец снова не обратился к палачу.

– Значит, о тебе говорят правду, Куизль.

– А что говорят?

– Что ты хороший палач.

– Я палач, но не убийца. Увидимся в субботу.

Куизль развернулся и вышел из тюрьмы. Ганс Шеллер долго еще перебирал пилюлю пальцами. Затем закрыл глаза и стал готовиться к путешествию в небытие.

Они отыскали молитвенник на самой дальней полке между работой Платона и крестьянским календарем. Как последний попал к нему домой, Шреефогль не имел ни малейшего понятия. Скорее всего, жена раздобыла его у заезжего торговца церковной утварью. Наряду с литургическим песенником, восьмифунтовой Библией и тем самым молитвенником.

Взяв в руки книгу, Симон вкратце рассказал Шреефоглю о том, что они с палачом обнаружили в крипте. Рассказал обо всех загадках, о своих подозрениях, что за ним постоянно следят, и о последней подсказке, которую они нашли вместе с Бенедиктой на липе в Вессобрунне.

– Мы твердо убеждены, что все эти загадки приведут нас к сокровищам тамплиеров! – закончил Симон, пока расставлял по полкам остальные книги. – Сокровища, которые немецкий магистр ордена Фридрих Вильдграф намеренно спрятал вдали от крупных городов. Не в Париже или в Риме. Он, видимо, решил, что только здесь, в баварской провинции, французский король никогда не найдет сокровища. Загадки подобраны таким образом, что решить их, по сути, сможет лишь кто-то из местных!

Якоб Шреефогль сел тем временем на краешек стола и с возрастающим вниманием следил за рассуждениями лекаря.

– Вполне возможно, что Фридрих Вильдграф передал это знание своим сыновьям или внукам, – продолжал Симон. – Когда-то их линия, вероятно, оборвалась, и знание о сокровищах и загадках оказалось утраченным.

– И как же звучит следующая загадка? – спросил Шреефогль.

Симон быстро выглянул из окна, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним, и только затем тихо продолжил.

–  In gremio Mariae eris primus et felicianus, – прошептал он. – Можно перевести как «И быть тебе первым в лоне Марии, и познаешь ты счастье». Я долгое время считал, что это какой-то текст из Библии.

– А что это на самом деле?

– Это я вам скажу, когда отыщу нужное место в книге.

Симон принялся листать молитвенник. На нужной странице он остановился и стал читать.

– Я был прав! – воскликнул он, затем голос его снова перешел в шепот. – Никакой это не библейский стих, а фраза с двумя зашифрованными именами. Прими Фелициан. В переводе они действительно означают первыйи счастливый. Но это также и два святых из Древнего Рима. Вот!

Он указал на раскрытую страницу с изображенными на ней двумя обнаженными и связанными мужчинами. Несколько палачей пытали их на дыбе, и все равно эти двое улыбались, словно взирали на самого Иисуса.

– Прим и Фелициан были римскими христианами, которых по приказу императора Диоклетиана замучили, а затем обезглавили, – продолжил Симон. – Если верить книге, до этого они своей стойкостью обратили в свою веру тысячи римлян.

– Но это было в Риме! – вставил Шреефогль. – Разве вы сами только что не говорили, что этот тамплиер вместо больших городов избрал наше захолустье? Значит, это не может быть решением загадки.

Лекарь ухмыльнулся и помахал книжкой.

– Не спешите так, ваша честь. Прима и Фелициана пусть и похоронили в Риме, но потом их останки развезли по разным местам, где их почитают и по сей день.

Якоб Шреефогль между тем встал со стола.

– И где же они? – спросил он. – Ну же, не тяните!

Симон захлопнул книгу и поставил ее обратно на полку.

– В бенедиктинском монастыре Роттенбуха, всего в нескольких милях отсюда.

Советник недоверчиво на него посмотрел.

– Роттенбух?

Симон кивнул.

– Монастырь, посвященный пресвятой Деве Марии. Прим и Фелициан в лоне Марии. Вот разгадка! – Он хлопнул себя по лбу. – Ну и глупец же я! В детстве я даже участвовал в паломничестве к мощам обоих святых, но совсем об этом позабыл!

Шреефогль улыбнулся:

– Насколько я вас знаю, теперь вы совершите туда паломничество еще раз.

Симон уже подошел к двери, но вдруг остановился и задумался на мгновение.

– Я поеду только тогда, когда Кларе станет лучше, – сказал он. – Ни одно сокровище мира не стоит вашей дочери.

На следующий день состояние Клары не изменилось. Ее лихорадило и мучил кашель. Симон приготовил ей отвар из листьев липы и розмарина и добавил в него весь оставшийся мед, который смог отыскать дома. Он не переставал проклинать себя за то, что не купил летом побольше иезуитского порошка. Но снадобье, которое продавал сарацинский торговец, было дорогим – слишком дорогим для простого городского лекаря, чтобы приобретать его в больших количествах.

Каждый день утром и вечером Симон навещал Клару, слушал ее дыхание и ласково разговаривал со спящим ребенком. Бенедикту он за эти дни ни разу не видел. Лекарь чувствовал, что сам втайне от себя ее избегал. С их последней встречи что-то между ними надломилось. Насторожиться его, вероятно, заставило пренебрежительное замечание торговки о Магдалене.

Ваша Магдалена – совсем еще ребенок и, скорее всего, двух слов на латыни связать не может…

В этот момент Симон почувствовал, как ему не хватало Магдалены. То, что до этого он считал недостатками дочери палача – ее вспыльчивый характер, невоспитанность и подозрительность, столь отличные от французских манер и изящества Бенедикты, – теперь все это делало Магдалену единственной и неповторимой.

Из раздумий Симона, как всегда, вырвал долгий приступ хриплого кашля, охвативший Клару. Грудная клетка девочки вздымалась и опускалась, и Клара сплюнула вязкую, зеленую мокроту. Симон с облегчением отметил, что в слизи не было красных пятен. Красная мокрота, как он знал, в большинстве случаев означала верную смерть.

Лекарь держал Клару за руку и, дожидаясь, когда отступит приступ кашля, раздумывал, почему его так заботила судьба именно этой девочки, тогда как во всем Шонгау каждый день умирали люди. Но с Кларой его связывала отеческая любовь, взращенная во время приключений, которые они вместе пережили почти год назад. Он спас девочку из лап дьявола, один раз уже излечил ее от сильной лихорадки – и теперь должен просто смотреть, как она умирает у него на руках? Несколько раз Клара открывала глаза; увидев перед собой Симона, она улыбалась, бормотала что-то непонятное и снова погружалась в сон. Лекарь менял творожные компрессы на ее ногах, вытирал пот со лба, но в целом просто сидел, по очереди с Шреефоглями, возле кровати. Мария Шреефогль в то время без устали читала одну молитву за другой.

Благодатная Марие, Господь с тобою…