— Жаль жизни!
Этот стон вырвался у неё бессознательно.
— А мне не жаль, — подхватил Павел Дмитриевич, и голос его окреп. — На всё своё время. Жить бурным чувством устаёшь… Нет! С закатом молодости не всему ещё конец. И кто знает? На склоне дней есть радости, быть может, самые высокие…
— Какие? — прошептала она.
— Маня года через три выйдет замуж.
"За Маевского, — словно пронзила её мысль. — Они будут пара"…
Точно угадав, Звягин продолжал:
— Дай Бог ей встретить человека с сердцем!.. Нет! Я не желал бы для неё этих нынешних карьеристов, самонадеянных и бессердечных. Они тешатся женщиной, как красивой игрушкой…
"Я люблю только среди роскоши, в мягком полусвете китайского фонарика, среди цветов"… — вспомнилось ей.
— В браке, Лиля, сердце всего важнее, — докончил Звягин.
Она прижмурила веки.
— Умереть бы!
Она сказала это совсем беззвучно, но он расслышал и вздрогнул.
— Ах, Лиля!.. Да смеем ли мы умереть? Это, конечно, легче, чем жить. Я никогда не боялся смерти. Но ты забыла о Мише? Подумай только, такая крошка… без матери?
— Женился бы, — чуть слышно подсказала Лизавета Николаевна.
— Нет, — ответил он просто, и она знала, что он не лжёт.
Она знала: в свою любовь к ней он вложил всю душу, без остатка, и пронёс через всю жизнь это чувство, не запятнав его даже мысленно. И она почувствовала, что, будь Звягин в десять раз умнее, он не нашёл бы лучшей защитительной речи в эту роковую минуту, когда жена готовилась вынести ему обвинительный вердикт.
— Не бойся старости, Лиля, — тихо докончил Звягин, задумчиво глядя перед собой в душистый мрак цветника. — У нас дети! Мы состаримся незаметно, рука в руку, среди общего уважения, с сознанием честно прожитой жизни. Не увидим, как подойдёт серебряная свадьба. Каких-нибудь десять лет… Потом будем внучат нянчить. Оба седые, как Филемон и Бавкида… Помнишь, Лиля? Ты мне давно как-то рассказала этот трогательный миф… и заплакала… Ты сказала тогда: "Только так я понимаю любовь… Только с этой иллюзией стоит жить"…
Он видел, что лицо её залито слезами, и что она тщетно прячет его в лепестках роз.
Из парка двинулись они молча, потрясённые. Он ждал её слова. И странно!.. Он был спокоен. В минуту опасности он вдруг нашёл силу для смирения, силу вынести правду, какова бы она ни была.
А Лизавета Николаевна с удивлением и испугом замечала, что ей не только мучительно жаль этого человека, но что потерять уважение его — ей прямо-таки страшно.
V
У плотины Звягин спросил жену:
— Домой, Лиля?
— Нет! Нет! — сказала она с отчаянием.
Он поколебался с минуту и двинулся к ресторану. Она шла за ним как автомат.
— Дайте фруктовой воды и карточку вин, — сказал он лакею.
Они сидели в отдельном кабинете, наверху. С балкона и окон открывался вид на огромный пруд. Сейчас он весь серебрился в лучах луны.
Лизавета Николаевна подошла к окну. Она глядела на воду, туда, где в таинственной мгле островков как бы мелькала тень Маевского. Всё говорило ей здесь о нём… Об их катании на лодке, о незабвенных минутах, пережитых ещё недавно… Неужели же вырвать навсегда из книги её жизни эти чудные странички и оставить только скучные повседневные заметки и счета из лавок? Нет!.. Нет!.. Всё её внутреннее я кричит от этого насилия, требует жизни… Пора объясниться… Смелее!
Она повернулась и подошла к столу. Звягин сидел, задумавшись. Эта комната, этот пруд и ему напомнили многое забытое, казалось, заглохшее под мусором и пылью жизни… Они были здесь оба ещё чужими… Здесь, да… Вот на этом пруду они катались в компании. Потом, сговорившись, убежали в тёмную аллею. Как ласково обняла их тогда мгла летней ночи! Как они радовались, что темно! "Ау!.. Где вы? Ау!.." — звучало по всему парку; а они обнялись в первый раз, безумно счастливые, и целовались пылко, жадно… И бессвязно лепетали что-то… О! Конечно, клятвы в верности и вечной любви!
Горькая усмешка задрожала в лице Звягина. Он поднял голову и встретил взгляд жены.
— А помнишь, Лиля? — начал он; но она вдруг подняла руку, как бы защищаясь…
И у неё, по странному совпадению, мелькнула та же мысль, жгучая, болезненная… Как ракета в тёмную ночь, сверкнула и угасла целая картина в её мозгу… И этот поцелуй Поля и это объяснение… Она слышала даже свой собственный голос, клятвы свои… И потом зазвучали страстные речи Маевского… Она обманула… Её обманут, в свою очередь… И это будет только справедливо… Верность! Какая ирония!.. Вечная любовь! Где она? Какая насмешка!
Она почувствовала, что дрожит, и села у стола, под ярким светом лампы. Пышные розы букета алели рядом, на скатерти.
— Твоё здоровье, Лиля! — сказал Звягин, подымая бокал.
Он сам пожелал приколоть несколько роз к её тёмным волосам. Он подошёл и снял косынку с её головы.
— Лиличка… знаешь… У тебя седые волосы…
Вся побелев, она смотрела на него снизу вверх, и у неё было в лице выражение испуганное и молящее, как у животного, над которым занесена рука.
— И много, матушка моя, — говорил он с грустной усмешкой, — вся маковка седая. Тебе-то самой не видать… Э-эх! — вдруг глубоко вздохнул он, нежно целуя жену в темя. — Красавица ты моя… Старички мы с тобой…
Всё было кончено… Тень, кравшаяся за ней эти пять лет, подстерегавшая её в минуты забвения, в часы раздумья, в солнечные дни и тёмные ночи, — она теперь вышла из мрака, где притаилась, и властно пригнула к груди эту гордую голову… Её час настал.
— Ты плачешь… Лиля?
Она не отвечала, только плечи её судорожно затрепетали в ответ.
— Не бойся старости, Лиля, — тихо повторил Звягин, с тоской глядя на эту бившуюся в конвульсиях дорогую ему головку. — Она неизбежна как смерть. Найди в себе силы смириться… У жизни, голубушка, есть свои сказки и сны… Предательские эти сны, Лиличка… Им страшно верить… Жизнь так страшно проста… так груба и жестока!.. Одна старость без иллюзий… Но она — надёжный друг, Лиличка… Ты так настрадалась! Она даст тебе покой.
Он вышел на балкон, оставив её одну. Сердце его разрывалось от этих глухих рыданий. Она плакала… И с этими слезами, казалось, из души её уходила вся сила, весь жар… Она оплакивала свои сны, волшебные миражи, которыми жизнь манила её… Да, сказки обманывают… Сны исчезают… Пора проснуться!
VI
Из ресторана Звягина вышла, еле волоча ноги. Ночь, одуряющая, таинственная, манящая, встретила её на пороге. Пройдя полосу яркого света, падавшего из окон ресторана, они окунулись в жаркую тьму. Даже от пруда не веяло прохладой. Вода сонно плескалась вдали. Должно быть, плыла лодка, но голосов не было слышно… На плотине они наткнулись на влюблённую обнявшуюся парочку, которая, при виде их, испуганно шарахнулась в сторону… Лизавета Николаевна только крепче закуталась в накидку. В эту жаркую ночь её всю знобило. "Домой, скорее домой!.." — было её единственное желание. Путь к даче казался ей бесконечным.
У дверей детской, когда она хотела пройти мимо, муж задержал её.
— Разве ты не войдёшь к ним, Лиля?
За все эти годы она никогда не забывала перекрестить сонных детей, ложась сама спать, хотя бы и в четыре часа утра. Теперь она о них забыла.
Она молча вошла за мужем в детскую. Он нагнулся над постелью Миши и тревожно пощупал его лобик.
— Слава Богу! Нет жара… Мне показалось давеча…
— Что? Что тебе показалось? — так и вскинулась она.
— Только боялся тебя напугать… Теперь, слышно, дизентерия появилась в окрестностях. И у Миши вчера был жарок… И животик болел.
— Я ничего не знала… Боже мой! Что же ты молчал?
— Беспокоить не хотел, прежде чем убедился… Сейчас, кажется, ничего… Видишь, ручка влажная… Не бойся, иди спать… Слава Богу, я ошибся…
Лизавета Николаевна страстно прижалась губами к головке спавшего малютки.
Какие меткие удары в борьбе за своё счастье наносил этот с виду безобидный человек своему блестящему сопернику!.. Но этот последний и решающий удар он приберёг до конца.
