«А жизнь какая? Светло-тёмная…» А жизнь какая? Светло-тёмная, И жар – не жар, скорей озноб, Натянет тучу — ой, огромная, А из неё – вдруг солнца сноп. Оно само-то не покажется, А только бросит сноп лучей — В раж не впадай, недолго ражиться, Слиняет вмиг до ста свечей. Опять пиши, читай без роздыха, И тьма – не тьма, и свет – не свет. Какой там Дух? Хотя бы воздуха… Так и того в заводе нет. «Как осознать…» Как осознать — была и вдруг не стала, Здесь нет меня, но где-то все же есть? Чувств пять и даже шесть — ничтожно мало, Заранее как знать — что предпочесть? И вот ещё — как угадать вернуться В ту точку, где мне счастье как в поддых? Остолбенеть, почти что задохнуться, Признанье в рифму выдохнуть, как стих. «И было так…» И было так — ты брат, а я сестра. И ангельский твой поцелуй сухой на день грядущий Валит с ног меня. И я хожу кругами В ритме вальса — несестринский восторг. И стало так — на редкие небратские объятья, На вспышки встреч я променяла всё — Жизнь-нетерпенье в нетерпенье-смерть Перелилась. И стиснуло виски… «О чем читать…» О чем читать, когда сама себе сюжет? Что книги? Будто ноги – есть ли, нет. Недалеко, хотя б и есть, на них уйдёшь, Что книги эти? Отгалдят, как молодежь, Лишь до зари они друзья, а дальше врозь. Лишь ты, единственный, – в глаза — не вдаль, не вкось. Лишь ты, единственный, не в тексте – во плоти. А сколько виться той веревочке? Плети Мне кружев праздничных русалочий наряд, Плети, неважно, сколько времени подряд. «Зацепилось море за берег…» Зацепилось море за берег, Встало на якорь. Я тоже стою на якоре, Вечна моя стоянка — Улица, дом, Оконная прорубь в небо — Небесный пейзаж В движенье вечное окунает. «Я черная субстанция ничья…»
Я черная субстанция ничья, Во мне трепещут клеток фитильки, И я иду вдоль черного ручья, На нем последних листьев угольки. Он тянется, как горлышко реки, Вот просверком отбитые края — Вдруг холм и роща, рощи и холмы. А главное, что ведь рукой подать До дома моего – моей тюрьмы. Кто нагадал? Тут нечего гадать — Все просто так, все просто, ни за что. Края души объемлют окоем. Остаток срока — мне ведь дали 100 — Располовиним, доживя вдвоем. «В крылатке рваной тучи мчался смерч…» В крылатке рваной тучи мчался смерч, И гнул стволы, и заголял подолы Дрожащим кронам, и белёсоголым Казался лес, ничком готовый лечь. Тьма шла с залива дождевой стеной. В ней вдруг являлся Иоанн Кронштадтский. Святой ступал по водам, Божьей, братской Любовью к нам сиял за пеленой. Петергоф Котел небес кипит, как в прачечной, В парах лилового и синего, На фоне зелени горячечной Фонтанов лес белее инея. Богов расплавленное золото — Так свечи оплывают, маются… И капли с веток – в полымь с холода — Шипят и в ручейки сплетаются. «Мне по образу и сути…» Мне по образу и сути Быть бы грезой, быть фантомом, Но не здесь в извечной смуте — В горнем, вышнем, невесомом… Что ж я так неодолимо Прорастаю в плоть земную? Все мои молитвы – мимо. А ведь, может, одесную Бога – дед мой, мой предстатель… Стоп. Боюсь. Не надо чуда. Прижилась в словесных ратях. Не выдергивай оттуда. Моему деду Михаилу Мансурову Свет из храма Святой Магдалины Освещает холмы и долины, Звоны – птиц поднимают с дерев. Тень мелькнёт, раздувая кадило, Чтоб цветенье лугов восходило Ввысь, в небесно-эмалевый неф. Тень бегуча, порой многокрыла, Вот уж епитрахилью накрыла Всё и вся… Убиенный мой дед В этом храме служил иереем, Это тень его, тронув елеем Лоб мой, нехотя сходит на нет. «Я знаю, что давно уже не там…» Я знаю, что давно уже не там Живу, где значусь, где приштамповали. По чьим-то нераспознанным следам Петляю, мчусь — к себе ли, от себя ли — Всё на разрыв, да вот нигде, никак Обосноваться, хоть давно пора бы, Но до того земные связи слабы… Безбашенна и на душе сквозняк. |
