– Игрушечные бегемоты, вы не видели Варю? – басил Вася, сидя на полу рядом с кроватью и слушая тихое треньканье гуслей из-под одеяла. – Нет, не видели, – отвечал сам себе Вася от имени игрушечных бегемотов.

Так Изида искала Озириса, Орфей – Эвридику. Так девочка в мультике говорила: «Здравствуй, серый ежик, не видал ли ты, куда гуси-лебеди понесли моего братца?»

– Слон, ты не знаешь, где Варя? – спрашивал Вася игрушечного слона. И сам за слона отвечал: – Знаю, она под одеялом. Слышишь, откуда играют гусли.

Из-под одеяла показывалась твоя рука, девочка, Вася брал своей огромной ладонью твою маленькую ладошку, и тут одеяло откидывалось, или, лучше сказать, разверзалось, и ты выходила наружу, смеясь, как смеялся Гильгамеш, покидая подземное царство.

Я спросил:

– Что это за игра?

– Прятки, – Вася пожал плечами. – Только мне лень ходить.

– Прятки, – подтвердила ты. – Я прячусь под одеялом, а Вася меня ищет.

И вот я запомнил тебя такой: беспечная рыжая голова на тоненьком стебелечке тела.

Потом растаял снег, у нас в саду появились черные волосатые гусеницы. У тебя был праздник каждый день. Ты сама просыпалась утром, чистила быстро зубы и быстро завтракала, лишь бы поскорее пойти гулять в саду и собирать гусениц. Ты очень любила гусениц. Ты вообще любила всех зверей, которых принято не любить: лягушек, змей, червяков. Из любимых игрушек у тебя был плюшевый червяк и плюшевая змея. А еще у тебя была няня по прозвищу Мимика, искренне любившая тебя и потому баловавшая еще больше, чем баловали все остальные. При этом няня наша панически боялась змей. И это обстоятельство вдохновляло тебя подходить к няне скромно, лепетать что-то трогательное и в последний момент, когда няня нагнется поцеловать рыжие твои вихры, выхватить из-за спины плюшевую змею и победно прокричать:

– Посмотри, какая красивая змея! Обними ее!

– Ни за что, Варя! – кричала няня из обморока.

– Тогда поцелуй ее, у нее красивый красный язычок!

– Лучше я поцелую дементора, чем змею, – отвечала няня, начитавшаяся по наущению старшего твоего брата Васи книжек про Гарри Поттера.

– А ты представь себе, – нежно говорила ты, – что это не змея, а просто червяк.

Тебе ничего не стоит поцеловать червяка, как, впрочем, лягушку или мышь. Когда наша собака поймала однажды в саду мышь, ты подбежала к собаке, отняла мышь, отнесла к забору, отпустила за забор и гордо рассказывала потом, как спасла красивую мышку.

– Варя, не трогай ничего своими мышиными руками! – кричала няня.

Но поздно, у тебя уже были полные руки черных волосатых гусениц. Гусеницы жили у нас в доме. Вернее, жили до тех пор, пока кто-то не объяснил тебе, что гусеницы превращаются в бабочек. Однажды вечером я пришел домой и спросил, где твои гусеницы.

– Варя, где твои гусеницы?

– Я их убила.

Честно говоря, я был слегка ошарашен таким ответом, прозвучавшим из уст трехлетней девочки:

– Как убила? Зачем убила? Это же были твои любимые гусеницы!

– Ну просто убила, потому что гусеницы, когда умирают, превращаются в бабочек.

– Боюсь, что ты ошибаешься, Варенька. Убивать нельзя!

– А ты не бойся ничего, папочка. Они оживут.

На следующее утро мы выглянули в окно и увидели, что сад полон бабочек. Ты ликовала. Ты заставила няню сшить сачок из москитной сетки. Я предлагал было сачок купить, но ты сказала, что в магазинах продаются ненастоящие сачки для бабочек, а настоящие сачки надо шить. Откуда ты это взяла? Когда няня сшила тебе сачок, ты побежала на улицу и принялась ловить бабочек. Только сачок оказался не нужен. Я помню, давным-давно было у меня такое лето, что мотыльки сами садились мне на руки. Было вообще очень странное лето в Москве, кажется, в середине 1980-х годов. Нашествие мотыльков. На Пушкинской площади, я помню, мотыльков было столько, что они, закружившись у фонарей и разбившись о фонари, валялись на асфальте и хрустели под ногами прохожих. И в тот же год все лето стоило мне протянуть руку, как на ладонь садился мотылек. Я, наверное, был очень хорошим человеком в то лето, или я не знаю. То есть я не знаю, каким нужно быть человеком, чтобы на ладонь тебе садились мотыльки, но знаю, что ты – именно такой человек. По крайней мере была таким человеком в три года.

Ты ловила бабочек руками. Подбегала к летящей над травой бабочке, протягивала руку, и бабочка ловилась. Ты ловила бабочек руками быстрее, чем няня сачком. Ты наловила их пару десятков и принесла домой, как приносят цветы. И отпустила в доме. Ты говорила:

– Папа, как красиво! В моем доме полно бабочек!

Бабочки летали по комнатам, сидели на шторах. Время от времени кошка Мошка подстерегала одну из бабочек, ловила ее и ела. Почему-то тебе не приходило в голову отнимать у кошки придушенных бабочек, как отнимала ты у собаки придушенную мышь. Я думаю, в те времена ты и кошка по-своему как-то представляли себе жизнь мотыльков и вообще жизнь.

Я каждый день видел, как ты пеленала кошку и укладывала спать. Пеленала туго. Кошка немного выла, когда ее пеленали, но не кусалась и не убегала. У кошки были существенные резоны позволять тебе мучить себя. У бабочек, полагаю, были существенные резоны позволять тебе мучить себя до смерти. Ну конечно же, каждый вечер я читал тебе лекции о хорошем отношении к животным. Но животным было наплевать на мои лекции. Иначе кошка не приходила бы к тебе играть, а мотыльки не садились бы тебе на ладони.

И знаешь что, чем больше проходит времени, тем лучше я понимаю тогдашних твоих мотыльков.

Если ты не ловила гусениц прямо с утра, то мы катались на велосипеде. С тех пор как я купил тебе специальное детское кресло, цепляющееся к багажнику, ежедневные мои занятия спортом стали трепетны. Поутру, увидев меня в спортивных штанах, ты говорила:

– Папа, ты уезжаешь? Навсегда? Возьми меня с собой. Я очень быстро оденусь. Я даже причешусь и почищу зубы.

Когда мы выходили с тобой на улицу и понятно уже было, что отменить велосипедную прогулку невозможно, ты говорила:

– А перчатки-то я и не надену!

– У тебя замерзнут ручки.

– Ничего, я ручками тебя обниму, и они не замерзнут.

Руки у тебя замерзали минуты через две после начала прогулки, и, сидя у меня за спиной, ты засовывала мне руки под свитер и прижималась щекой к моей спине.

– Тебе приятно, какие у меня холодные ручки? Волшебница Бастинда (из мультика «Волшебник Изумрудного города») боялась воды, потому что, наверное, была сделана из мыла. А я не боюсь воды, потому что я сделана из нежности.

– Варя, прекрати! Иначе ты совсем закружишь мне голову, мы упадем с велосипеда и больно ударимся.

– И нас замажут зеленкой.

Минуту ты молчала, мы ехали по лесу, а по краям дороги росли цветы мать-и-мачехи.

– Папа, мне скучно просто так ехать по лесу и даже не собирать цветы. Расскажи мне, как я ходила в цирк.

И я рассказывал тебе в сотый раз. Как в нашу деревню приезжал маленький цирк зверей. Как я был занят, и на представление ты ходила с мамой. Как я понятия не имею, что там происходило, но все равно расскажу.

Доподлинно я знал только, что на представлении этом ты боялась медведя и держала в руках живого удава. Все остальные сведения о цирковом представлении почерпнуты были мною из твоих же рассказов. Чтобы я рассказывал тебе про цирк во время велосипедных прогулок, ты до этого сама рассказывала мне про цирк. По вечерам в детской комнате, сидя на ковре и показывая при помощи игрушечных своих зверей, как выступали звери цирковые.

– Вот выходит обезьяна. – Ты хватала игрушечную обезьяну. – Она такая ободранная и несчастная. Она хочет сделать сальто, но не может. – Ты подбрасывала игрушечную обезьяну вверх, и та неуклюже шлепалась на ковер. – Потом я боюсь медведя. – Ты прижимала кулачки к груди и дрожала. – Потом выходит медведь. Он совсем не страшный. Он ободранный и несчастный. – Ты хватала игрушечного медведя. – Медведь пытается танцевать, но у него совсем не получается.