Неожиданно дверь открылась, и в комнату влетел пан Рущик. Он ловил воздух открытым ртом, его торчащие усы казались восклицательными знаками.

– Пан профессор! Немец роется в картотеке с негативами!

– Какой немец? Кто?

– Он дал карточку, чтобы я отнес швабу‑директору… Директора нет, говорю. Тогда он взял ключ от его кабинета, вошел туда и скорее к картотеке, похоже, он хорошо знает, где и что…

Профессор только кинул взгляд на протянутую карточку:

– Доктор Герхард Саппок!.. Помню его!

Спокойно, но решительно он подошел к обитой коричневой кожей двери, ведущей в соседнюю комнату.

Дверь осталась открытой, и они могли увидеть немца в мундире, стоящего у ящичков с картотекой, у тех самых ящичков, куда несколько минут назад профессор вложил негативы с документацией Замка.

Профессор что‑то сказал по‑немецки. Гость раздраженно ответил. Профессор вежливо, но твердо возразил.

– О чем они говорят? – тихонько шепнула Кристина.

– Немец сказал профессору, что ему нужны диапозитивы для доклада, который будет делать в Кракове немецкий профессор Беренс для самого господина Генерального губернатора и его окружения. Поэтому он подбирает нужные диапозитивы, и никто не имеет права в этом ему препятствовать.

– А что профессор?

– Потребовал письменной доверенности на получение диапозитивов. Ее у Саппока, конечно, нет.

Они видели, как профессор решительно отобрал у незваного гостя диапозитивы, задвинул ящик, закрыл шкаф, повернул ключ в замке и спрятал его в карман со словами:

– Ordnung muß sein!

– Должен быть порядок! – перевела для себя Кристина.

Гость рассвирепел.

– Herr Generalgouverneur, Herr GeneraIgouverneur! Господин генерал‑губернатор, господин генерал‑губернатор! – громко вопил он.

– Ordnung muß sein! – ровным, спокойным голосом отвечал профессор.

Немец в конце концов заявил, что пришлет требуемое письмо.

– Сделайте одолжение! – вежливо ответил профессор.

– Хайль Гитлер! – прощался немецкий историк, выбросив вперед сжатую в кулак руку.

– До свидания! – ответил по‑польски профессор.

«Ученый»‑грабитель ушел.

Вернувшись, профессор с улыбкой сообщил невольным свидетелям этой сцены:

– От кого бы бумага ни пришла, я отвечу, что этого недостаточно без подтверждения шефа. А мне известно, что он уехал на две недели. Если нажим усилят, я пошлю письменный запрос немецкому директору нашей Высшей технической школы – имею ли я право, в порядке исключения, без разрешения высшего начальства выдать диапозитивы. А я знаю, что он тоже уехал. Прежде чем они оба вернутся, вопрос уже наверняка будет неактуален…

– Не слишком ли вы рискуете, профессор?

– Надо. Так мы защищаемся. Должны защищаться.

– Однако сегодняшний визит эсэсовцев завершился для них успешно…

– Они забрали макет Замостья, потому что на их стороне была физическая сила… Но Замостье никогда не будет Гиммлерштадтом! Как бы не желали этого доктор Саппок и ему подобные…

– Вы сказали, что помните его.

– Еще бы! Он ведь уже до войны приезжал несколько раз в Польшу в составе делегации вместе с профессором Дагобертом Фреем из гитлеровского Восточного института, с венским ученым, доктором Йозефом Мюлльманом, с директором Дрезденской картинной галереи, доктором Гансом Поссе. Много их было. Искусствоведы. Притворялись нашими друзьями. Все осматривали. Стремились со всем как можно лучше познакомиться. Записывали…

– А потом?

– После капитуляции Варшавы я снова увидел их, теперь они выступали в новом качестве. На основе своих довоенных записей указывали немецким оккупационным властям на наиболее ценные объекты, чтобы их, якобы для сохранности, немедленно вывезли в рейх. Некоторые предметы попадали в частные коллекции. А некоторые были просто уничтожены, тоже, наверно, по их подсказке…

– Что они грабители, это я знаю. Но зачем было уничтожать? – спросил Стасик.

– Уничтожалось все то, что явно вступало в противоречие с их тезисами. Им бы хотелось, чтобы общественное сознание формировалось в соответствии с работами, которые они сейчас публикуют: «Немецкий облик старой Варшавы» или «Краков – пронемецкий город»…

– Но мы им не поверим! Мы не забудем правды! – не выдержала Кристина.

– Если бы они даже нас всех вздумали уничтожить! – добавил Стасик.

– Пока мы не стали на колени перед насилием победителя, до тех пор мы боремся. Пока, защищая свое достоинство, остаемся мыслящими людьми, мы побеждаем… – говорил профессор Захватович.

– Значит, так же будет и с Замком? Даже если враги разрушат его стены, Замок будет жить, пока мы живем и помним о нем?

– Да… Даже если они разрушат его стены, Замок будет жить, пока он жив в наших сердцах. Именно поэтому эти хрупкие, стеклянные негативы – наша охрана, щит, оберегающий все то, что в нас живет, спасение для нашей памяти польских собраний искусства и истории. Быть может, то, что мы сумеем спасти, лишь капля в море. Но иногда и капля может спасти…

Глава XXVIII

С чувством облегчения, веселые, радостные, вышли они из здания.

Хрупкое стекло, которое, казалось, обладало особой способностью вызывать ненависть врага и притягивать к себе опасность, теперь было под надежной защитой, в руках опытных людей.

Погожий, золотисто‑розовый день клонился к закату. На минуту ребята остановились возле здания архитектурного факультета, прикидывая, каким путем им лучше возвращаться домой.

Вдруг кто‑то, выходя из здания, хлопнул по плечу Станислава и знакомый голос спросил:

– Ты что тут делаешь? Уж не переходишь ли с исторического к нам?

Станислав оглянулся. Нет, это невозможно! Еще одно чудо в этот благословенный день!

– Пан Пётрек! – радостно воскликнула Кристина.

– Петр! Ты жив? Целехонек? Здоров? – лихорадочно вопрошал Станислав. – Значит, тебя не было в Мокотове, когда…

– Кто же вы: пан Петр или пан Ян? – тихо спросил Стасик.

– Так вы знакомы? – удивился Станислав. – Похоже, у этого паренька в Варшаве на каждой улице друзья и родные?

– Еще как знакомы! – рассмеялся Петр. – Да ведь его брат и он, мы…

– Понятно, – буркнул Стасик. – На Маршалковской – пан Ян. Для них – Петр. А в другом месте кто‑нибудь еще…

– Не будь таким любопытным! – сказал Петр и стал прощаться: – Ну, мне пора! Пришлю связного на Беднарскую, он сообщит, где мы можем встретиться. Вижу, что то, о чем мы с тобой говорили у памятника Мицкевичу, ты довел до конца… – Потом он повернулся к Стасику. – Зайди ко мне на Маршалковскую, если помнишь адрес…

– Зайду, пан Ян!

Шли они вместе.

На Маршалковской Петр неожиданно исчез в подъезде одного углового дома.

Ребята остановились на трамвайной остановке, по‑прежнему в приподнятом настроении. Красные трамваи тарахтели и весело позванивали. Мимо пробегали маленькие разносчики газет.

Двое оборванцев распевали во все горло песенку о «маляре‑идиоте», проигравшем войну…

Неожиданно завыли сирены. Немецкий голос, меняя тональность, то повышался до плаксивого стона, то снова гудел басом:

– Zum Luftschutzraum! Schnell, schnell![40]

Несколько немцев с паническим криком побежали туда, где намалеванные стрелки указывали дорогу к бомбоубежищу.

Но зато толпа варшавян еще шумнее заволновалась на улице, люди вглядывались в небо и прислушивались к далекому рокоту моторов.

– Англичане летят?

– Нет! Русские!

– Да, летят! Ну, дадут фрицам прикурить!

И только когда неподалеку раздались взрывы бомб, улица опустела.

Станислав следом за Кристиной и Стасиком доковылял до ближайшей подворотни.

Их окружила гудящая, развеселившаяся толпа, бурлящая человеческая лава. Красивая, пышная девушка в берете, кокетливо сдвинутом набок, дворник с метлой в руках, слесарь, известная актриса, знаменитый профессор, служащий с портфелем, старуха с корзиной. Нарядные и обтрепанные. Толпа. Пошли по кругу всевозможные новости и шутки. Военные сообщения последнего дня, сведения о немецких эшелонах, идущих с фронта и на фронт, свежие пророчества.