Перед сидевшим за столиком, очень спокойным на вид Станиславом тоже стоял стакан с бурдой. Только бесчисленные, разбросанные вокруг блюдечка обломки спичек свидетельствовали о том, с каким напряжением следит он за уходящим временем.

– Глядите‑ка, вон вы где, пан Станислав, а я с ног сбился, пока вас искал! – услыхал он чей‑то низкий знакомый голос.

– Бартошак?

Синяя рубашка в мелкую полоску еле сходилась на могучей шее, на манжетах поблескивали большие золотые запонки.

– Я хотел, чтобы вы, пан Стась, пошли со мной просить, но вас не было, пришлось самому…

– Кого просить?

– Как кого? Нашего инженера!

Казалось, Бартошак был крайне удивлен, что кто‑то мог не понять столь простой вещи. Очень довольный собой, он повторил:

– Пришлось самому! И ничего, попросил!

– Кого? О чем?

– Так вы, пан Стась, ни о чем не знаете? Тадека крестить пора. Пан инженер Мязек будет крестным. Я сам пошел, попросил его, он согласился. И вы, пан Стась, милости прошу, приходите в костел, а потом ко мне. У меня бутылок целый ящик, и не какой‑нибудь там самогон, а беленькая, чистая! Моя старуха у матери в деревне была и привезла поросенка, колбаса будет, корейка есть.

– Спасибо за приглашение! Непременно приду, даже если не будет колбасы и водки!

– Значит, договорились! – Бартошак с такой силой потряс его руку, что казалось, вот‑вот вывихнет ее. – Тадек будет, это, как его там, Пиньчов отстраивать… а я подвозить материалы… Так уж мы порешили!

– Когда? Что? – ничего не мог понять Станислав.

– Ну после войны! Этот самый Пиньчов! Инженер Мязек, я когда к нему зашел в этот самый пархив… ну, как его, тут рядом, в архи… Пиньчов – это был такой знаменитый город, музейный, можно сказать… Центр какой‑то там формации, а может, и реформации! – повторил он за Станиславом. – Но швабы этот Пиньчов в сентябре, того… – Смутившись, он посмотрел на Станислава, зная, что тот не любит слишком крепких выражений. – Я хотел сказать, сожгли. Значит, нужна будет коистру… реконстру… ну что‑то там с ним нужно будет делать. Тадек мой уж сообразит, что там надо, чтобы все было в лучшем виде… Он об этом узнает в библиотеке на Краковском… И в этой школе, тут рядом, где инженер Мязек… Выучится, станет директором… Арихитектором… – вспомнил он вдруг такое важное для сына слово.

– Приду, непременно приду, пан Бартошак, на крестины сына, будущего славного архитектора! – торжественно заверил Станислав.

– Превеликое вам спасибо! – так же торжественно отвечал Бартошак, благодаря то ли за принятое приглашение, то ли за добрые предсказания для сына.

Он выпрямился и степенно направился к выходу. Остановился было у буфета, но величественным движением руки отодвинул наполненную баночку из‑под горчицы, протянутую хозяйкой.

В дверях Бартошак чуть было не столкнулся с Кристиной и Стасиком.

Станислав ни слова не спросил, что с ними случилось по дороге, отчего они так сильно опоздали, он только глядел на них тревожно и сочувственно.

Теперь уже втроем друзья направились на архитектурный факультет, находившийся на Львовской и Котиковой.

Они как раз подходили к этому большому темному зданию, когда вдруг услышали пронзительный скрежет шин: перед самым подъездом резко притормозил большой грузовик с брезентовым тентом. Из него выскочили несколько эсэсовцев в касках. Спрыгнув на тротуар, они бегом кинулись к дверям.

Станислав с Кристиной и Стасиком поспешно свернули в ближайшие ворота и оттуда, из укрытия, наблюдали за дальнейшим ходом событий. Такого рода облавы эсэсовцев обычно кончались арестами. Кто же на этот раз окажется жертвой?

Станислав, который приходил сюда на лекции по истории искусства, с тревогой ждал, не увидит ли он во дворе кого‑нибудь из профессоров или из своих друзей‑студентов.

Но на этот раз внимание гитлеровцев привлекло нечто совсем иное. Они вскоре вышли во двор, осторожно неся в руках макет какого‑то города. Погрузили на грузовик, поместив на уложенные плашмя шины, и накрыли мешками. Затем подняли брезент. Затарахтел мотор, машина уехала.

Все произошло так быстро, что могло бы показаться сном, если бы не легкий голубой дымок от выхлопных газов. Но он через мгновение рассеялся.

Станислав долго глядел отъезжающим вслед. «Рудольф? Неужто он пробрался и сюда? Нет, едва ли. Это мне показалось…»

– Что будем делать? – спрашивала Кристина. – Отнесем негативы и вернемся?

– Сам не знаю, что бы все это значило? – неуверенно отвечал Станислав.

У входной двери появился усатый сторож. Он сердито грозил кулаком вслед отъезжавшему грузовику с эсэсовцами.

– Пан Рущик! – обрадовался ему Станислав.

– Эй, дядя, мы здесь! – позвал Стасик.

Подходя к факультету, они слышали пересыпанные проклятиями стенания старого Рущика.

– Они Замостье у нас забрали… Проект Замостья… Сволочи проклятые!.. Вроде бы тоже архитекторы, коллеги наших ребят… Подальше от таких коллег!.. Гори они синим пламенем! Наших ребят избили… Застрелить могли за то, что макет отдавать не хотели!.. Вот и все дела!.. Мерзавцы!.. Из Люблина явились за макетом Гиммлерштадта… Это они наше Замостье так прозвали. Нужен им, видите ли, для работы над проектом ихнего Гиммлерштадта… Тьфу! Даже выговорить такое противно!..

Двери закрылись, но проклятия не смолкали.

Глава XXVII

Войдя внутрь здания, они оказались словно бы в совершенно ином мире, в котором царили иные законы, нежели в оккупированной Варшаве.

Немецкого духа здесь не было и в помине. По коридорам и на лестнице сновали молодые люди. Они перекликались, обменивались шутками, смеялись. В ходу были политические анекдоты, откуда‑то доносилась мелодия партизанской песни, кто‑то, не таясь, передавал кому‑то нелегальную газету.

Кто‑то из присутствующих спрашивал куратора.

Рассыльный отрицательно качал головой, шевеля усами, словно сом.

– Нет сегодня куратора, он занят, и точка!

– Пан Рущик, – подошел к нему Станислав, – я знаю, у вас сегодня тяжелый день. Но нам необходимо повидать профессора, у нас к нему очень важное дело.

– Я уже сказал, что пана куратора нет, и точка!

– Вы нас гоните, дядя, да? – раздался тоненький голос Стасика.

– А ты, негодник, что здесь делаешь? – Курьер обнял мальчишку. – Я заходил к вам пару раз, но никого дома не было, соседи сказали, что ты исчез. Думаю, может, к маме поехал, а может… Боялся худшего…

– Чего это, дядя, вы за меня так боитесь? Со мной в Варшаве ничего не случится! – хвастливо заявил Стасик.

– И не таких удальцов мы видали, да только нет их больше, и точка! – сказал пан Рущик, неожиданно погрустнев.

– Пан Рущик, а Петр здесь случайно не появлялся? – с надеждой спросил Станислав. – Вы знаете Петра, такой высокий, стройный, с военной выправкой…

– Все тут такие…

– Должен появиться, экзамены сдавать пора… Если появится…

– Раньше экзамены были – святое дело! Каждый приходил, когда положено. И уважение имел к ректору, профессору или ассистенту ну и к рассыльному. А теперь? Экзамены на носу, а они сидят в лесу. Свалится такой как снег на голову – и тут же к профессору, отвечать норовит, как будто тому больше делать нечего, только его и ждал.

– Собственно, что тут сейчас размещается? – очень тихо спросила Кристина. – Политехника? Но ведь все учебные заведения немцы закрыли?

Рущик, однако, расслышал ее вопрос.

– А разве нам в Польше после войны архитекторы не нужны будут? Еще больше, чем прежде! Директором нам немца сунули, зато остальные – поляки, и за ним приглядывают. А студенты у нас как на подбор! После войны надо будет строить и строить!

– Здесь столько студентов и ни разу никто не донес?

– У нас люди проверенные. Ежели какой фольксдойч объявится, мы его сразу же в рейх направляем. Говорим, пусть, мол, у немцев поучится. В рейхе найдет подходящий уровень для своего интеллекта. Пусть там пакостит, и точка!

Старый рассыльный говорил: «Мы учим, мы говорим…» – со всей серьезностью человека, не одно десятилетие проработавшего в этом учебном заведении.