– Мы с вами соседи, – крикнула она, смеясь.

– Поезд отходит в девять часов, – сказал Алеша, возвышая голос, потому что был уверен, что старуха глуха. – Меня, значит, надо разбудить за час. Это непременно. Очень важное дело у меня. Не забудете разбудить? А?

– Вы разве спать будете? – спросила старуха.

– Еще бы не спать. Как мертвый усну.

– Ну, ладно, ладно, – махнула рукою старуха и, поставив свечу на круглый стол, покрытый вязаною скатертью, вышла из комнаты и затворила за собою тяжелую дверь.

– Спать! Спать! – сказал Алеша, став посреди комнаты и потягиваясь.

Он осмотрелся вокруг.

«Сколько хлама», – подумал он.

В самом деле, все было заставлено какими-то сундучками, диванчиками, креслами, этажерками; во всю комнату растянут был персидский ковер, правда порванный в иных местах; чуть ли не половину комнаты занимала деревянная кровать, огромная, разлапистая, недвижная, как из чугуна, а подушек на ней было так много, что даже Алеше страшно стало: задохнуться можно.

Алеша быстро разделся и бросился в постель под стеганое пуховое одеяло. Но едва он задул свечу и опустил голову на подушку, откуда-то донеслись дрожащие звуки гитары и чей-то пьяный голос. Слов нельзя было разобрать, но мотив отчаянно ухарский и хмельной лез в уши назойливо и грубо.

– Да тут, однако, и по ночам не спят, – усмехнулся Алеша и натянул одеяло на голову.

Он не слышал теперь гитары, но вдруг с необыкновенной отчетливостью увидел он тюремный двор, часовых и арестантов. Ему померещилась прогулка, которую он однажды наблюдал из окна соседней лечебницы, где был знакомый доктор. Арестанты ходили вереницей, один за другим, на расстоянии сажени. Алеша не мог понять, сон ли это, галлюцинация или еще что. Но так все ясно было видно – пасмурный день, серые камни тюремных стен, угрюмые фигуры этих восьми пленников, с белыми, как бумага, лицами.

Потом Алеша увидел, как один из арестантов сделал два шага в сторону и проворно побежал к воротам.

«Да, это брат», – подумал Алеша.

Алеша видел, как за ним ринулись солдаты; он уже видел первого потерявшего фуражку, с рыжими вихрами на голове, который бежал с ружьем наперевес, видимо, робея.

«Значит, я сплю», – сообразил Алеша.

И тотчас же ему стало мерещиться что-то иное – большой мост, с десятками галок на перилах, но уже скоро нельзя было понять, галки это или монашенки.

Алеша крепко спал.

Алеша не знал, долго ли он спал, и когда проснулся, ему не хотелось открывать глаза: последний сон был какой-то необычайный и сладостный. Алеше было досадно, что он не может его вспомнить; все тело его было как-то странно напряжено и сердце билось скорее, чем всегда, и не мучительно, а приятно. И вдруг он почувствовал, что рядом с ним, тут же под одеялом, еще кто-то. Алеша вздрогнул и открыл глаза. Это была Катюша. Она лежала, подперев голову рукою, и внимательно рассматривала лицо Алеши. От полумрака (свет чуть пробивался сквозь опущенные шторы) лицо Катюши казалось матово-серебристым.

– Что с вами? Зачем? – пробормотал Алеша.

– Молчи. Я так хочу.

И вдруг странная мысль ужалила Алешу: он проспал, он опоздал на поезд. Все кончено. Он не привез денег. Сегодня четверг. Ночью повесят брата. Надо было вскочить и посмотреть на часы, которые тикали на комоде, но Алешины ноги странно онемели и не повиновались ему.

– Я опоздал. Все погибло, – прошептал он. И он уже казался себе сейчас не Алешей, а кем-то иным, чужим и враждебным. И шепот был чужой, не его.

– И вовсе не опоздал, – усмехнулась Катюша. – Поезд в девять часов отходит, а сейчас семь. Мы еще тут полтора часа понежимся.

Катюша выставила из-под одеяла молодую розовую ногу и спрыгнула на ковер. Она подбежала к комоду и повертела в руках часы.

– Так и есть. Без пяти минут семь. Она была в одной рубашке и ежилась, и сжимала колени, чуть жеманясь.

Алеша глубоко вздохнул.

– Дайте часы, Катюша…

– Не верите? Ну, на-те.

И она подала часы Алеше. На часах было без пяти семь.

– Слава Богу! Скорей! Скорей! – обрадовался Алеша и сел на постель.

– Алешенька, подожди, – засмеялась Катюша.

Она стояла теперь совсем близко от него, касаясь своими коленями его колен. Он чувствовал на своей щеке ее дыхание.

– Ты скажи спасибо, что я тебя не будила. Три раза к тебе приходила. Жалко было будить, только вот сейчас к тебе прилегла, а ты бежать хочешь. Какой нехороший.

– Нельзя мне, Катюша, с тобою, нельзя, – сказал Алеша, снимая с своих плеч ее горячие пальцы.

Но Катюша мигом забралась к Алеше на колени и оплела его шею руками. Алеша вздрогнул, и ему стало трудно дышать, и сердце как будто вот-вот сорвется.

– Нельзя. Пусти.

– Нет, ты скажи, почему нельзя. Жена тебя, что ли ждет? Ведь у тебя нет жены.

– Нет.

– И невесты тоже нет.

– Нет.

– А может быть, ты неправду говоришь. О невесте своей стыдишься говорить с такою, как я.

– Пусти меня.

– Не пущу. Я сильнее тебя.

И она, шутя, неожиданно уперлась руками в его плечи и опрокинула его на кровать. Алеше стало стыдно, и он рассердился.

– Ах, ты вот какая. Ну, берегись.

Он вскочил и, схватив Катюшу в охапку, бросил ее на постель. Она, барахтаясь, зарылась головой в подушки.

«Еще полтора часа до отхода поезда», – мелькнуло в голове Алеши.

Он стал коленом на постель и, разметав подушки, нашел голову Катюши.

Катюша закрыла глаза и чуть подалась вперед, ожидая поцелуя. Алеша припал губами к ее губам. Она вся вытянулась и замерла.

Но в тот миг, последний миг, когда Алеша, не помня себя, провел рукою по ее телу и уже хотел овладеть ею, случилось то, чего он не ожидал никак. Катюша вдруг оторвала свои губы от его губ и, согнув колено, жестоко оттолкнула его.

– Что ты? Что ты, Катюша?

– Не хочу тебя. Ты все лжешь. У тебя невеста там, в Екатеринославе.

– Ах, какая ты!

И он хотел ее обнять. Но ее глаза встретились с его глазами, и он прочел в них и презрение, и ненависть, и отвращение.

Алеша стоял неловкий и смешной, и мелкая юношеская дрожь, которую он не мог скрыть, смущала его.

Катюша засмеялась. Ей понравилось, что вот он, распаленный страстью, стоит теперь такой жалкий.

– Ну, иди ко мне, – улыбнулась Катюша, – иди. А то еще заплачешь, пожалуй.

Алеша покорно лег в постель. Теперь Катюша сама стала целовать его. Но каждый раз, когда Алеша, изнемогая от страсти, пытался овладеть ею, она отталкивала его, смеясь, и требовала, чтобы он рассказал ей про свою невесту.

Измученный и оскорбленный, Алеша вдруг вспомнил о сроке и бросился к часам. На часах было восемь.

Он молча, торопливо стал одеваться, стараясь не смотреть на Катюшу, которую ненавидел теперь.

– Вот отдай тут за комнату, – сказал он, вынимая деньги.

– А ты куда?

– На вокзал. Пора.

– Который час?

– Восемь.

– Значит, девять теперь, – сказала Катюша, спокойно потягиваясь.

– Почему девять? – не понял Алеша.

– Завтра поедем. А сегодня, Алешенька, мы с тобою кутить будем. Невеста подождет. А? Распрекрасная твоя царевна… Подождет ведь, а?

– Что ты! Бог с тобою. Как девять? Ведь восемь сейчас. Ведь, восемь! – схватил он ее за руку, пугаясь и все еще не понимая ничего.

Катюша засмеялась:

– Часы-то я перевела, чудак. Чтобы ты не беспокоился зря. Девять теперь. Поезд-то наш далече теперь небось.

– Конец, значит, – прошептал Алеша и вдруг вспомнил почему-то офицера: – Честь потеряли. А без чести нельзя…

Он сел на кровать, не замечая Катюши, и чуть вздрагивающими пальцами вытащил из новенького портсигара папиросу. Синий дымок на миг закрыл его лицо.

1916