Я все еще стояла в парадном своего дома, держа в руке желтую почтовую открытку с приглашением на дурацкую распродажу всяких магических предметов. Зачем мне магические предметы, и на какие шиши я стала бы их покупать, приди мне в голову подобная дикая фантазия? Покупка туфель пробила изрядную брешь в моем бюджете, какие могут быть в данных обстоятельствах магические предметы? И вообще, какая магия имеется в виду – белая или черная?
Откуда у них мой адрес, вдруг пришло мне в голову. Откуда они знают мою фамилию? Кто – они? А, какая разница! Вы меня на своей распродаже не дождетесь, и не надейтесь! А ваши магические предметы китайского производства мне и даром не нужны. Вот так.
Я отперла дверь родной квартиры, ощутила родное тепло и родные запахи. Какое счастье, что у меня есть дом! Моя крепость, куда можно забиться и делать все, что заблагорассудится. Смотреть до полного опупения телевизор, перебирать школьные фотографии или рыдать в подушку. Можно устроить постирушку или убрать в холодильнике. Давно пора, кстати. Можно валяться на диване и вспоминать Нашего Жору, придумывая постфактум, так сказать, всякие красивые слова и темы для интеллектуальной беседы в промежутках между шампанским и сексом. Можно жаловаться на судьбу-злодейку… а толку?
Я не очень переживала развод с мужем – наш брак исчерпал себя задолго до финала в суде. Студенческие браки, как правило, недолговечны. Мой муж оказался маменькиным сынком и все время жаловался маме то на непришитую пуговицу, то на не купленный по причине моей забывчивости и занятости хлеб к обеду, то на отсутствие чистых носков. Кроме того, он был свято уверен в том, что домашняя работа бывает мужская и женская. Мужская – сходить на охоту, завалить зайца или наколоть дров. Остальное – женская. А если не нужны дрова ввиду наличия батарей центрального отопления и газовой плиты, и заяц тоже не нужен, то это уж как кому повезло. Историческая справедливость, плата за века охот, войн, походов и всяких других лишений. Пора и отдохнуть. За два года супружества во мне развился нехилый комплекс неполноценности. Заслышав шаги мужа на лестничной площадке, я лихорадочно засовывала под диван книжку, которую читала, мчалась в кухню, хватала нож и принималась чистить картошку. Мой муж оказался сильнее меня, увы. А кроме того, у него перед глазами был такой вдохновляющий пример, как собственная матушка, которая и коня могла остановить при необходимости, и хлеб испечь, и дом построить. Как говорили злые языки, она и мужа поколачивала. Я его уже не застала, царствие ему небесное.
В один прекрасный день мне пришла в голову трезвая мысль – а дальше что? Муж хотел детей, вернее, его мама хотела. Я представила себе этих детей, аккуратно складывающих одежду, убирающих постель, чистящих зубы после каждого приема пищи… А сам «прием пищи»? Не завтрак или обед, безалаберный, как всегда у нас в доме – мои родители были заняты с утра до вечера, и все делалось на бегу, – а «прием пищи», происходящий в гробовом молчании на твердой от крахмала скатерти.
А уроки? Мои несчастные дети будут с утра до ночи корпеть над уроками и с тоской прислушиваться к крикам со двора других детишек, потому что придет папа и проверит, потому что папа хочет ими гордиться, потому что в детском возрасте лучше усваиваются иностранные языки… и вообще.
Меня трудно расшевелить, что правда, то правда, но если процесс расшевеления пошел, то ходу назад уже не будет. А всего-то и нужно было – сесть и подумать.
Потом все друзья и знакомые долго удивлялись: ах, почему, такая прекрасная пара, молодые, красивые, общие интересы… Ну, чего, спрашивается, не хватало? Какого рожна им, спрашивается, нужно?
Были еще два или три скоротечных романа, не задевших не то что души, а даже памяти.
А потом пришел Жора… Наш Жора. Пришел и ушел, мелькнул, как комета. Меня никогда не бросали, и я не подозревала, что это так больно. Я, кажется, начинала понимать женщин, стремглав бегущих на мосты от неразделенной любви и безнадежности. А оскорбленное самолюбие? Зверь, выгрызающий внутренности, воспаляющий мозг, заставляющий биться головой о стенку… и так далее.
Я пыталась держать удар. Улыбалась, входя в наш отдел, смеялась незатейливым шуткам коллег, делала прическу, красила губы, не гипнотизировала взглядом телефон, но… Господи, как же мне было тяжело! Меня унизили, растоптали… и бросили. Неужели, думала я, неужели он не понял, что я не такая, как все его женщины? Что я «не цветок или письмо», которые можно бросить? Что я умная, интеллигентная, начитанная, со мной есть о чем поговорить, со мной не стыдно показаться на людях? Неужели ничего… ничего, ни капельки не осталось в его душе от наших встреч?
Мои бесконечные «почему» сильно отдавали мыльной оперой. Тут можно было бы порассуждать на тему о том, что обиженные и растоптанные чувствуют одинаково – что девушки с дипломом столичного иняза, что мексиканские подкидыши, выросшие в сельской глуши. Но не будем. Кого бросали, тот не забыл. А в латинском телемыле, оказывается, больше реализма, чем принято думать.
…Нехитрый ужин. Не забыть прибавить «в одиночестве». И телевизор. Перестрелки, кровь, секс, менты, взорванные машины, чемоданы денег, бритоголовые, стриптиз-бар, роковые красавицы, олигархи в личных бассейнах или саунах. Полный бред. Подхожу к книжным полкам, пробегаю взглядом по компактам с фильмами, тысячу раз виденными. Застываю надолго, забыв, зачем пришла сюда.
Жора сказал: «У тебя такие красивые глаза… Иногда серые, иногда синие. А когда я целую тебя, они зеленые. Меняют цвет, как александрит…»
Может, он еще позвонит?
«Будь самой горькой из моих потерь, но только не последней каплей горя…»
Я отошла от полок ни с чем. Не хотелось мне смотреть на чужие страсти, неразделенные любови, предательство и обманы. Послонявшись по квартире, я оделась и вышла из дома…
Глава 2
«Астарта»
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса…
Игорь Северянин, «Октябрь»
Дождь не дождь – взвесь мельчайших капелек тумана шевелилась в воздухе. Было тепло. Туман крался сверху, неотвратимо заволакивая верхушки деревьев и крыши домов. Последние нехолодные дни перед долгими зимними сумерками…
Я бездумно брела по улицам, сворачивая с одной на другую. Сияли размытым светом уличные фонари, растворяясь во влажной темноте. Люди выныривали из тумана, приглушавшего звуки голосов и шагов. Я шла вдоль городского парка, пустого, печального, с черными скелетами деревьев с поредевшей листвой. Все замирает, думала я, погружается в сон, скоро выпадет снег… скорей бы! Хоть какая-то перемена. Я непременно приду в парк, буду ходить по засыпанным снегом дорожкам, оставляя четкие птичьи следы. Буду трогать снег рукой, сняв перчатку. Может, даже попробую на вкус. А после первого снега и до Нового года рукой подать… И тут вдруг меня охватило такое предчувствие радости, что я даже остановилась посреди тротуара, прижав руку к сердцу. Набрала полные легкие влажного воздуха, задержала дыхание. Выпустила, снова вдохнула и пошла дальше. Снег, снег, снег, повторяла я в такт шагам. Радость, радость, радость…
Парк закончился, начался город. Я свернула в первую за парком улицу и с удивлением заметила, что это была улица Гоголя. Удивительное совпадение! Я тысячу раз бывала в парке и, должно быть, неоднократно проходила по этой улице, но никогда не обращала внимания на название. Теперь нам нужен номер тринадцать, подумала я, раз уж мы тут…
Старый четырехэтажный особняк: высокое крыльцо, черная дверь в виде арки, красный свет в окнах. На магазин не похоже. И вывески нет. Как же он называется? «Астарта»! Большая медная голова не то льва, не то какой-то химеры, справа от двери. Небольшой рог, скорее, выпуклость в центре крутого лба этого животного служила кнопкой звонка и была отполирована до блеска. Приглядевшись, я заметила над звонком белую табличку, вставленную в медную рамочку. Там было всего три строчки. Жирные черные буквы сообщали следующее:
