Снизу снова кричали наперебой.
- А как же!
- Китайский дочка учить не хочет?
- Эй, я умею по-итальянски! Моя мать оттуда родом!
- Может, ей сначала надо по-нашенски?
- Это, что ли, та, синеглазая? Зачем ей итальянский, я ее кой-чему поинтереснее научу!
- А я знаю такие ирландские песни - сам пою, сам поддаю!
Мистер Вашингтон вдруг протянул трость, надавил кнопку в траве - и пропасть погасла, осталась только впадина и черные зубья решетки.
- Эй, - позвали снизу, - вы что же, так и уйдете? Благословить забыли!
Но мистер Вашингтон с двумя юношами уже шествовал по полю для гольфа к девятой лунке, словно и яма и узники просто немного мешали ему играть и он легко миновал эту помеху.
7
Под сенью алмазной горы тянулся июль с его глухими ночами и теплыми, парными днями. Джон с Кисминой были влюблены друг в друга. Он не знал, что подаренный им золотой футбольный медальон с надписью "Pro deo et Patria et St.Midas" ["За бога, отечество и св.Мидаса" (лат.)] покоится на платиновой цепочке у ее сердца. Между тем так оно и было. А она тоже не ведала, что крупный сапфир, который она как-то обронила из своей простенькой прически, был заботливо уложен в Джонову заветную коробочку.
Однажды к вечеру, когда в покое, убранном рубинами и, горностаем, не было музыки, они провели там час наедине. Он сжимал ее руку, и она так посмотрела, что с губ у него сорвалось ее имя. Она придвинулась - и помедлила:
- Ты сказал "Кисмина моя", - спросила она, - или просто...
Она боялась ошибиться. Вдруг она неправильно расслышала.
Целоваться они не умели, но через час это стало неважно.
Так прошел вечер. А ночью они лежали в бессонных грезах, перебирая прошедший день минуту за минутой. Они решили пожениться как можно скорее.
8
Каждый день мистер Вашингтон ходил с мальчиками в лес на охоту или на рыбалку, они играли в гольф на сонном лугу - и Джон всегда уступал победу хозяину - или купались в прохладном горном озере. Джон обнаружил, что у мистера Вашингтона трудный характер: чужие мысли и мнения его нимало не интересовали. Миссис Вашингтон всегда глядела свысока и была необщительна, Дочерей своих она явно не жаловала, а в Перси души не чаяла и за обедом без конца разговаривала с ним по-испански.
Старшая дочь Жасмина походила на Кисмину, только ноги чуть кривоваты, а кисти и ступни великоваты, - но похожи они с сестрой были только с виду. Жасмина больше всего любила книжки про убогих девочек, ухаживающих за вдовыми отцами. По рассказам Кисмины, Жасмина долго пропадала с горя и тоски, что кончилась мировая война - а она только собралась было в Европу налаживать солдатское питание. Она чахла день ото дня, и Брэддок Вашингтон даже затеял было новую войну на Балканах, но тут ей попалась фотография раненых сербов, и как-то у нее пропал ко всему этому интерес. Зато Перси и Кисмина, видно, унаследовали от отца высокомерное, сухое и великолепное безразличие ко всему на свете. Они думали всегда только о себе - строго и неукоснительно.
Дворец и долина чаровали Джона своими чудесами. Перси рассказывал, как по приказанию Брэддока Вашингтона сюда доставили садовода, архитектора, театрального декоратора и французского поэта-декадента, уцелевшего от конца века. Им было ведено распоряжаться неграми по усмотрению, обещаны любые, какие только бывают, материалы и вообще предписано изобретать как можно смелее. И все они оказались полной бестолочью. Поэт-декадент тут же стал тосковать по весенним парижским бульварам - он что-то намекнул про ароматы, орангутангов и слоновую кость, - и только. Декоратор измышлял трюки и хотел превратить всю долину в парк с аттракционами, а это Вашингтонов не прельщало. Архитектор и садовод прикидывали, как привыкли. То надо так, это - сяк.
Зато свою дальнейшую судьбу они решили сами, в одно прекрасное утро скопом свихнувшись после ночи споров о том, где устроить фонтан, - и все вместе очутились в лечебнице для умалишенных: город Уэстпорт, штат Коннектикут.
- Но тогда, - полюбопытствовал Джон, - кто же спланировал все ваши гостиные и холлы, все подъезды и ванные?
- Ты понимаешь, - отвечал Перси, - стыдно сказать, но подвернулся нам такой киношник. Он один из всех привык не считаться с расходами, хотя запихивал салфетку за воротник и не умел ни читать, ни писать.
К концу августа Джон начал грустить: скоро в колледж. Они с Кисминой назначили побег на будущий июнь.
- Лучше бы, конечно, прямо здесь и пожениться, - вздыхала Кисмина, - но разве папа позволит мне выйти за тебя? А раз так нельзя, то придется уж сбежать. Теперь богатые люди в Америке - прямо хоть не женись: всегда-то нужно оповещать, что венчаешься в старинном уборе. Это значит, на тебе нитка подержанного жемчуга и потертые кружева с плеча императрицы Евгении.
- Вот-вот, - горячо соглашался Джон. - Был я у Шнитцлеров-Мэрфи, а их старшая дочь Гвендолен вышла за одного там - отец его скупил пол-Виргинии. Она написала домой, что он служит в банке и ему ужас как мало платят, а в конце письма; "Слава богу, хоть у меня четыре горничные, кой-как справляемся".
- Ой, как не стыдно, - заметила Кисмина. - Подумать, сколько миллионов людей на свете - и рабочие и вообще, - и все обходятся даже с двумя горничными.
Как-то под вечер, в самом конце августа, Кисмина обмолвилась фразой, которая все на свете изменила и повергла Джона в ужас.
Они были в любимой аллейке, и между поцелуями Джона охватили романтические предчувствия, очень, на его взгляд, пикантные.
- Иной раз мне кажется, что мы так и не поженимся, - грустно сказал он. - Ты из такой богатой, из такой знатной семьи. Ты совсем не такая, как другие, как бедные девушки. И женюсь я в конце концов на дочери какого-нибудь зажиточного оптовика-жестянщика из Омахи или Сиу-Сити и буду радоваться на ее полмиллиона.
- Дочь оптовика-жестянщика я видела, - заметила Кисмина. - Она бы тебе не понравилась. У сестры-была такая подруга, сюда приезжала.
- О, так у вас здесь и другие бывали? - удивленно воскликнул Джон.
Кисмина как будто пожалела о своих словах.
- Да, да, - сказала она, - бывали и другие.
- А вы - а ваш отец не боялся, что они как-нибудь проболтаются?
- Ну, боялся, конечно, боялся, - отвечала она. - Давай о чем-нибудь другом, более приятном.
Но Джона проняло любопытство.
- Более приятном! - возразил он. - А чего тут неприятного? Они вам что, не пришлись по нраву?
К его великому удивлению, Кисмина расплакалась.
- О-о-ой, они были такие ми-и-илые. Я к ним так привя-а-азывалась. И Жасмина тоже, а она все равно приглашала. Вот уж этого я не понимаю, и все.
В сердце Джона зародилось темное подозрение.
- Они, значит, проговорились, и ваш отец их ликвидировал?
- Если бы хоть так, - пролепетала она. - У отца все заранее решено - а Жасмина все равно писала им, чтобы они приезжали, и им у нас так нра-а-авилось!
Она совсем разрыдалась.
Ошеломленный жутким открытием, Джон сидел, разинув рот, а по нервам его от позвоночника шло воробьиное трепыхание.
- Вот я и проболталась, а не надо было, - сказала она, вдруг успокоившись и отерев свои темно-синие глаза.
- Ты хочешь сказать, что твой отец умерщвлял их еще здесь?
Она кивнула.
- В конце августа это бывало - или в начале сентября. Чтоб мы успели как следует с ними порадоваться.
- Какой ужас! Да нет, я, наверно, с ума схожу. Неужели ты правда...
- Правда, - прервала Кисмина, дернув плечиком. - Нельзя же было держать их, как этих авиаторов, - нас бы тогда каждый день совесть мучила. И отец очень жалел нас с Жасминой, он все это устраивал раньше, чем мы ожидали. Так что и прощаться было не надо...
