Крайне польщенный, Джон отвесил глубокий поклон, как его научили в Геенне, в танцклассе.

- А сейчас давайте пойдем, - пролепетала Кисмина. - Мне нужно в одиннадцать быть у мамы. Вы даже ни разу не попробовали меня поцеловать. А я думала, мальчики теперь все такие...

Джон горделиво расправил грудь.

- Есть и такие, - сказал он, - но я не такой. И девушки у нас в Геенне этого не позволяют.

И они рядышком побрели ко двору.

6

Брэддок Вашингтон предстал Джону в ярком солнечном свете. Ему было лет сорок с лишним, лицо строгое и гладкое, сам коренастый. По утрам от него пахло конюшней - холеными лошадьми. В руке он держал простую березовую трость с опаловой рукоятью. Они с Перси водили Джона по здешним владениям.

- Вон там живут рабы, - его трость обратилась влево, к мраморной обители, изящно-готические очертания которой вливались в горный склон. - Когда я был молод, на меня накатил нелепейший, бредовый идеализм. И я устроил им роскошную жизнь. Странно сказать, что у них при каждой комнате была кафельная ванная.

- Вероятно, - заметил Джон, посмеиваясь, - они ссыпали в ванны уголь. Мистер Шнитцлер-Мэрфи как-то рассказывал мне...

- До мистера Шнитцлера-Мэрфи и его рассказов лично мне нет никакого дела, - холодно прервал его Брэддок Вашингтон. - Нет, мои рабы в ванны уголь не ссыпали. Им было ведено мыться с головы до ног каждый день, и они мылись. Попробовали бы не мыться - я бы их искупал в серной кислоте. Я прекратил все это по совершенно другой причине. Кое-кто из них простудился и умер. Вода для некоторых людских пород опасна - годится разве что как питье.

Джон рассмеялся было, но передумал и понятливо кивнул. Брэддок Вашингтон был человек опасный.

- Все эти негры - потомки тех, кого мой отец забрал с Собой сюда, на Север. Сейчас их сотни две с половиной. Вы, должно быть, заметили: они так долго прожили вдали от мира, что даже разговаривать стали на несколько невнятном наречии. Впрочем, некоторые говорят и по-английски: мой секретарь и еще двое-трое слуг.

- А это поле для гольфа, - сказал он, проходя по бархатной вечнозеленой траве. - Как видите, сплошной покров - ни плешин, ни тропинок, ни рытвин.

Джону досталась милостивая улыбка.

- Как дела с пленными, отец, много их? - внезапно спросил Перси.

Брэддок Вашингтон споткнулся и выругался.

- Одним меньше, чем надо, - сумрачно выговорил он и, помедлив, добавил: - Тут у нас были неприятности.

- Да, мать мне говорила, - воскликнул Перси. - Тот учитель-итальянец...

- Ужасное упущение, - гневно сказал Брэддок Вашингтон. - Конечно, вряд ли он от нас уйдет. Может быть, он заблудился в лесу или упал с обрыва. Пусть даже и спасся - будем надеяться, что никто ему не поверит. И все-таки я отправил за ним по окрестным городам человек двадцать.

- И что же?

- Да как сказать. Четырнадцать из них сообщили моему агенту, что прикончили человека, отвечающего описанию; они, правда, гонятся за наградой...

Перед ними была плотно зарешеченная впадина размером с большую карусель. Брэддок Вашингтон поманил Джона и указал тростью на решетку. Джон подошел и глянул вниз. Оттуда взметнулись выкрики.

- Давай к нам в преисподнюю!

- Алло, паренек, как там погодка наверху?

- Эй! Кидай веревку!

- Не захватил с собой вчерашнего пирожка или хоть сандвичей?

- Слышь, малый, столкни-ка нам сюда того типа, увидишь, что будет!

- Врежь ему разок за меня, а?

В глубине было темно, но, судя по немудрящему оптимизму и грубоватому задору, голоса принадлежали американцам из простых, не привыкших унывать. Мистер Вашингтон коснулся тростью незримой кнопки в траве, и внутренность ямы осветилась.

- Это те отважные путешественники, которые имели несчастье открыть Эльдорадо, - заметил он.

У ног их разверзлась пропасть, словно чаша с отвесными, остекленными краями; на слегка вогнутом дне ее стояли десятка два мужчин в полувоенных костюмах авиаторов. Запрокинутые лица - гневные, злобные, угрюмые, бесшабашно-насмешливые - обросли донельзя; некоторые пленники заметно исчахли, но большей частью вид у них был сытый и бодрый.

Брэддок Вашингтон придвинул плетеное кресло к самой решетке и уселся.

- Ну, как дела, ребята? - дружелюбно спросил он.

Ему отвечал дружный хор - смолчали только вконец отчаявшиеся, - и солнечное утро огласилось яростной руганью, которую, впрочем, Брэддок Вашингтон выслушал вполне невозмутимо. Когда все затихло, он снова поднял голос:

- Надумали, что мне с вами делать?

В ответ донеслось несколько выкриков.

- А, чем здесь плохо?

- Нам бы только наверх, а там сами дорогу найдем!

Брэддок Вашингтон подождал, пока они опять успокоятся. Потом он сказал:

- Я уже все вам объяснил. Вы мне здесь ни к чему. Лучше бы нам с вами никогда не встречаться. Всему виною ваше собственное любопытство, но я готов обсуждать с вами любой приемлемый для меня способ выйти из затруднения. Однако до тех пор, пока вы будете заниматься рытьем подземных ходов - да, я знаю про тот, который вы начали рыть, - мы с места не сдвинемся. Не так уж вам здесь плохо, как вы изображаете, и напрасно все это нытье о разлуке с близкими. Если бы вас так заботили ваши близкие, вы никогда не стали бы авиаторами.

Высокий пилот отделился от прочих и поднял руку, взывая к своему тюремщику.

- Позвольте вас спросить! - крикнул он. - Вот, по-вашему, вы человек справедливый?

- Какой вздор! С какой стати я буду к вам справедлив? Вы бы еще от кота потребовали справедливости к мышам.

При этом сухом замечании два десятка мышей понурились, но высокий все же продолжал.

- Ладно! - крикнул он. - Это уже было обговорено. Вы не жалостливый, вы не справедливый, но вы хоть человек, с этим-то вы не спорите - попробуйте, поставьте себя на наше место и подумайте, как это... как это... как это...

- Как это - что дальше? - холодно осведомился Вашингтон.

- Как это бессмысленно...

- Смотря для кого.

- Ну - как жестоко...

- Был уже об этом, разговор. Жестокость - пустое слово, когда дело идет о самозащите. Вы воевали и сами это знаете. Что-нибудь поновее.

- Ну хорошо, тогда как глупо...

- Пожалуй, глуповато, - признал Вашингтон. - Но что прикажете делать? Я предлагал всем желающим безболезненную смерть. Я предлагал похитить и доставить сюда ваших жен, невест, детей и матерей. Я согласен расширить ваше подземное помещение, согласен кормить и одевать вас до конца ваших дней. Если б можно было начисто лишить вас памяти, вы бы все у меня тут же были оперированы и переброшены подальше от моих владений. Больше я пока ничего не могу придумать.

- А может, поверите нам на слово, что мы болтать не станем? - выкрикнул кто-то.

- Если это предложение, то несерьезное, - пренебрежительно отозвался Вашингтон. - Я взял одного из вас наверх, учить мою дочь итальянскому. На прошлой неделе он сбежал.

Две дюжины глоток испустили восторженный вопль; началось буйное ликование. В припадке веселья узники приплясывали, хлопали в ладоши, дурашливо гоготали, тузили друг друга, а иные даже взбегали по отвесному стеклу и грохались задом об пол. Высокий затянул песню, и все подхватили:

Эх, повесим кайзера

На зеленой яблоньке.

Брэддок Вашингтон хладнокровно переждал, пока они допели.

- Вот видите, - сказал он, когда восторги поутихли, - я на вас ничуть не озлоблен. Мне приятно, что вы радуетесь. Поэтому я и недосказал. Этого - как его... Кричтикьелло? - подстрелили четырнадцать моих агентов.

Было неясно, что речь идет о четырнадцати мертвецах, и ликование тут же улеглось.

- Но так или иначе, - гневно повысил голос Вашингтон, - он попытался сбежать. И после этого вы думаете, что я рискну поверить кому-нибудь из вас?