– Поначалу можешь не ложиться. Я проведу более детальные тесты после предварительных, но сейчас мне надо забрать кровь из вен в твоей шее. Затем мы сделаем скан твоего черепа. И лишь затем заглянем глубже.

Талос, не сказав ни слова, покорно закрыл глаза.

Еще один раненый умер на руках Септимуса. Оружейник выругался на ностраманском.

Хирург, с которым он работал, провел окровавленной рукой по лицу – как будто это могло стереть уже имевшиеся там пятна, а не добавить новых.

– Следующий, – сказал он ближайшим сервиторам.

Они втащили на стол извивающуюся женщину в грязной униформе. Болтерный снаряд повредил ей ногу, но жгут, наложенный на бедро, спас от холодной и зябкой смерти от кровопотери. Септимус вздрогнул, увидев то, что осталось от ее ноги ниже колена. Глаза женщины были расширены, зрачки сужены. Она со свистом вдыхала и выдыхала воздух сквозь сжатые зубы.

– Кто ты? – мягко спросил он одновременно с медиком, который бросил: «Имя и должность».

– Марлона, – ответила она Септимусу. – Четвертая арсенальная палуба правого борта. Я заряжающий.

На мгновение она отчаянно сомкнула веки.

– Не превращайте меня в сервитора. Пожалуйста.

– Он не станет, – сказал ей Септимус.

– Благодарю. Ты Септимус?

Раб кивнул.

– Слышала о тебе, – выдохнула она и обмякла на столе, прикрыв глаза от слишком яркого света ламп наверху.

Врач снова протер лицо, явно оценивая, стоит ли тратить дешевые аугметические протезы, запасы которых и без того стремительно уменьшались. Только офицеры могли твердо рассчитывать на бионический орган или конечность, но и эта женщина не была трюмной швалью.

– С одной ногой она не сможет выполнять свои обязанности, – сказал Септимус, чувствуя, что дело уже проиграно.

– Другой может с тем же успехом работать на погрузчике, – ответил медик. – Чернорабочим несложно найти замену.

– Примарис, – с хрипом выдавила Марлона, превозмогая боль. Пот катился с нее горячими каплями. – Квалифицированная примарис. Не… не просто на погрузчике. Могу управлять загрузчиком боеприпасов. Заряжать орудия.

Хирург покрепче затянул жгут, вызвав новый стон.

– Если я узнаю, что ты солгала мне, – сказал он женщине, – я поставлю в известность легион.

– Не вру. Квалифицированная примарис. Клянусь.

Ее голос слабел, а глаза закатывались.

– Поставь ее в очередь на аугментацию класса «омега», когда пройдет кризис, – сказал медик своему ассистенту‑сервитору. – Стабилизируй ее и прижги пока что обрубок.

Теперь Марлона была без сознания. Септимус, однако, подозревал, что горячая смола, вылитая на ногу для предотвращения дальнейшей кровопотери, приведет ее в чувство. Подавив вздох, он проклял орден Генезиса за их фанатичную атаку. Гори Трон огнем, они изрядно потрепали корабль!

Врач двинулся дальше, выглядывая следующего пациента на следующем столе в их бесконечном потоке. Когда Септимус пошел за ним, его взгляд упал на Октавию в другом конце комнаты. Она стояла в самом центре этой мясной лавки, и ее бледную кожу осквернили кровавые следы, оставленные мертвыми и умирающими.

Он смотрел, как Октавия перевязывает конский хвост, как тревожно замирают ее пальцы, когда она идет от стола к столу, стараясь ни к кому не прикоснуться. Она ненадолго останавливалась лишь там, где лежали потерявшие сознание, и проводила пальцами по их коже, произнося несколько слов утешения или проверяя пульс.

И, посреди этого смрадного скопища умирающих еретиков, Септимус улыбнулся.

Вариил постучал по дисплею монитора, на котором перекрывалось несколько гололитических графиков.

– Ты замечаешь корреляцию?

Талос всмотрелся в искаженные гололитические диаграммы и сотни рядов рунических символов, заменявших цифры.

Он был вынужден покачать головой:

– Нет, не замечаю.

– Не верится, что ты когда‑то был апотекарием, – сказал ему Вариил, язвивший редко, но метко.

Талос кивнул на перекрывающиеся кривые:

– Я вижу сбои в работе органов. Вижу падение кортикальной активности и пики там, где их не должно быть.

Говорить отстраненно о распаде собственного организма оказалось очень легко. Эта мысль почти заставила его обнажить зубы в улыбке, сделавшей бы честь Узасу.

– Я не говорю, что не понимаю того, что вижу. Я говорю, что не понимаю, что такого особенного в этом видишь ты.

Вариил, поколебавшись, решил зайти с другой стороны.

– Ты, по крайней мере, замечаешь эти вот вспышки активности лимбической системы и другие признаки, считающиеся потенциально смертельными?

– Я признаю такую возможность, – согласился Талос. – Но вряд ли это можно назвать окончательным диагнозом. Согласно этим показателям, я всю жизнь буду мучиться болью – но они не говорят о том, что моя жизнь вскоре оборвется.

Выдох Вариила подозрительно походил на вздох.

– Хорошо. Но взгляни сюда.

На глазах у Талоса графики замерцали и начали перестраиваться, снова и снова. Рунические цифры повторялись одна за другой, и диаграммы заплясали по экрану в странном танце, лишенном всякого ритма.

– Я вижу, – наконец сказал он. – Мои прогеноидные железы… Не знаю, как это выразить. Они слишком активны. Как будто все еще поглощают и перерабатывают генетические маркеры.

Он провел пальцами по шее сбоку, вспомнив, как всего лишь несколько часов назад извлекал геносемя Ксарла.

Вариил кивнул, позволив себе тень улыбки.

– У зрелых прогеноидов всегда сохраняется остаточная активность – базовый уровень переработки генетического материала, необходимый для записи информации о жизненном опыте воина и о полученных им травмах.

– Я знаю, как работают прогеноиды, брат.

Вариил поднял руку, пресекая возражения.

– Именно об этом и речь. Твои железы всегда были слишком активны, как мы уже знаем. Намного более активны, чем следует. Это привело к дестабилизации физиологических функций организма и, возможно, послужило причиной твоих пророческих видений. Теперь, однако, они окончательно взбунтовались. Раньше они все еще пытались улучшитьтебя, превращая из человека в Легионес Астартес. Но это был тупик. Улучшить тебя больше, чем есть, невозможно. Ты уже один из нас. Сейчас их избыточная активность перевалила за критический порог. Во многих схожих случаях имплантированные органы просто отмирают и отторгаются. Но твои слишком сильны. Вместо того чтобы деградировать самим, они убивают носителя.

– Как я и говорил – я буду испытывать боль до последнего своего вздоха, но это не смертельно.

Пока Вариил обдумывал слова Талоса, в его бледных глазах мелькнула какая‑то мысль.

– Возможно. Так или иначе, удаление прогеноидов уже не вариант. Это ни на что не повлияет, потому что твои органы уже…

Талос прервал его раздраженным взмахом руки, словно отдавал приказ открыть огонь:

– Достаточно! Я способен прочесть данные с треклятого гололита. Идем, Вариил. Разберись с ранеными, чтобы мы могли вернуть себе Тсагуальсу.

Живодер ответил долгим вздохом. Тусклый свет подсобки придал содранным человеческим лицам на его наплечниках мертвецкую бледность.

– В чем дело? – спросил Талос.

– Если бы ты умер и для твоих прогеноидов нашелся подходящий носитель, есть шанс, что его постигло бы то же проклятие, что и тебя, – но, в отличие от тебя, он сумел бы это контролировать. Твое геносемя не заражено скверной, оно просто тебе не подходит. При лучшем носителе и истинном симбиозе это могло бы стать…

– Стать чем?

В темных глазах Талоса разгорались мысли, мелькали призраки упущенных возможностей.

Вариил смотрел на графики.

– Могуществом. Представь, что у тебя есть пророческий дар, но без ложных видений, количество которых возрастает со временем, и без головной боли, от которой подкашиваются ноги, и без приступов беспамятства, длящихся неделями или месяцами. Представь свой дар, но без провалов в памяти и других губительных симптомов, мучающих тебя. Когда ты умрешь, брат, ты оставишь грядущим поколениям великое наследие.