В последнее время в трудах по психологии материнства незримая связь, соединяющая ребенка с матерью, как бы «материализовалась» и стала называться специальным термином «бондинг». Плодом адаптации представлений о бондинге народным сознанием явилась популярность практик позднего перерезания пуповины, раннего прикладывания к груди, совместного пребывания ребенка и матери в родильном доме, желательности телесного контакта «кожа к коже». Считается, что благодаря применению этих техник ребенок будет меньше болеть, лучше развиваться и на протяжение всей жизни сохранит близкие отношения с матерью. Значительно удлинился (по сравнению с советской эпохой) и послеродовой отпуск матери — домашнее воспитание стало предпочитаться ранней социализации ребенка в яслях и детском саду. На примере бондинга мы видим произошедшую практически на наших глазах смену культурных парадигм, спровоцированную наукой и утвержденную медицинской практикой. В культурных представлениях о детстве произошел «временной сдвиг»: ребенку дольше и «в большей степени» позволяется быть ребенком, «не вполне человеком».
Любые отклонения от утвержденной «нормы» считаются «опасными»: за подтверждением врачи обращаются к научным данным. В случае несоблюдения матерью принятых стереотипов поведения, врачи порицают ее, угрожают различными «последствиями» — болезнями и мерами социального воздействия. В случае несоответствия ребенка культурным стандартам, мать также подвергается осуждению («недоглядела», «неправильно делала», «вовремя не приняла меры»), а ребенок попадает на учет к узкому специалисту и подлежит «лечению» — приближению к «норме».
В традиционной русской культуре ребенка дважды «выкупали»: бабка получала индивидуальное вознаграждение от роженицы и коллективное — от всей общины (Листова 1989: 155). По окончании малого очистительного периода роженица одаривала бабку во время обряда «размывания рук», когда бабка покидала ее дом на третий день после родов. В следующий раз крестные «выкупали» ребенка у бабки на крестинном обеде, после чего ребенок окончательно попадал в «человеческий» мир (Байбурин 1993: 48; Листова 1989: 152–158). Бабку благодарили не за техническую помощь роженице, а за исполнение культурной роли, отведенной ей в обряде — операцию с культурным статусом ребенка (и матери). Будучи медиатором, посредником между двумя мирами, бабка принимает ребенка из сферы «чужого», культурно оформляет его, закрепляет за ним все присущее человеку, отсекает все «чуждое» человеку и уже «готовым» отдает его социуму: только на крестинах начинается полностью «человеческая» жизнь ребенка, он принят.
Современные родители также «выкупают» ребенка из роддома: с этого момента он окончательно покидает пределы «иного мира», попадает в сферу «своего», включается в жизнь социума: Выкуп за ребенка давали медсестре. Я еще довольно долго сидела внизу <…> — смотрела, как все этой медсестре пихали. Она каждый раз отказывалась как в первый раз: ой, ой, не надо, что вы, все такое — а сама в карман. Мне муж потом говорит: зря мы ей деньги дали — мы ее смутили! А я говорю: милый мой! Там в этом кармане столько было за этот день!» (И18); А выписывали нас как-то странно — детей схватили, все улыбаются: о, счастливый папаша с двумя свертками! — и мы выскочили как-то, не сообразили. А потом Митька говорит: так на меня эта сестра смотрела странно — мол, куда это он торопится? Но тогда я совершенно не думала на эту тему. А потом мне Лиля-соседка сказала, что это как бы выкуп считается, что ты ребенка покупаешь (И17). Известно, что обычно даются деньги (определенная символическая сумма за мальчика, меньшая — за девочку), цветы, конфеты, коньяк, шампанское. Выкуп за ребенка платили — бутылку шампанского и 25 тысяч, что ли — я даже не знаю (И33); Из роддома там дают выкуп — деньги, конфеты, цветы. У нас деньги дали — деньгам они больше рады (И16); Но какие-то установившиеся правила считала необходимым соблюдать. Так, например, «отблагодарить» всех врачей, сестер и нянечек (в соответствии с установившейся таксой, о которой обычно узнавали от соседей по койке) <…> И он «поблагодарил» нянечку. Уж не помню, сколько тогда давали, наверное, три рубля и коробку конфет (И26); Выписали — пришли там мужья с цветами, с конфетами, подарили там персоналу. Это все заведенный был порядок. Определенное количество рублей надо было дать (И51).
Ритуальная функция «выкупа» ребенка не совпадает с этикетной функцией благодарственного подарка конкретному врачу, оказавшему помощь. «Выкуп» часто дается совершенно незнакомой и не принимавшей участия в ведении родов детской сестре, в сущности, символу. При попытке рационального объяснения этого элемента обряда, он представляется женщинам абсолютно бессмысленным: Я думала — это как цветы подарить врачу. Единственно что врач тебя лечил, твоего ребенка, а эта медсестра просто его завернула — за что ей давать какие-то деньги, шоколадки? (И17); Когда стали меня выписывать, принесли много цветов и даже всякие денюжки пытались совать, а я говорила, что нечего им денюжки давать этим сиделкам, потому как это совсем другое отделение, а если уж носить цветы, то в родилку или хотя бы в дородовое, а вовсе не туда, где выписывают, потому что там совершенно посторонние тетки. Но всё равно им отдали и цветы, и денюжки (И21). Этот «заведенный порядок», понимаемый как «догмы» или «установившиеся правила», все же считается необходимым соблюдать даже несмотря на отсутствие вразумительного объяснения. Таким образом, родители ребенка благодарят медиков за помощь в родах, но под помощью здесь следует понимать не столько собственно медицинские практики и техники, сколько социально и культурно значимые действия, направленные на введение в социум двух новых членов — ребенка и женщины в новом для нее статусе матери.
Предполагается, что правильное соблюдение ритуала обеспечивает благополучие ребенка и всей семьи в дальнейшем: При выписке с младенцем из роддома муж должен дать денег служительнице, «выкупить» ребенка, чтобы всё было в порядке (И3). Несоблюдение ритуала способно вызвать страх и огорчение — это «не к добру»: И я даже немножко тогда расстроилась, что надо было все-таки выкупить. Ну а не выкупили — и не выкупили (И17).
Исследуя переходные обряды у народов Сибири, Е.С. Новик замечает, что в последнем звене предложенной Ван-Геннепом трехчастной схемы обрядов перехода интегрированы «два вида операций: перевод индивида в новое состояние, т. е. «приобретение им» нового статуса, но, кроме того, еще и «присоединение» его к группе, т. е. «приобретение ею» новой ценности объекта» (Новик 1984: 163–164). Думается, что сохранность обычая «выкупа» (ритуального обмена), который дают работникам роддома родственники новорожденного, наглядно демонстрирует справедливость данного утверждения для современной русской городской культуры.
Итак, характеризуя современное «авторитетное знание» и картину мира современного городского жителя, можно сказать, что научные, теоретические медицинские построения, попадая в обращение, неизбежно подвергаются трансформации, вступая в контакт и взаимодействуя с представлениями, опирающимися на авторитет народной традиции. Так, некий признанный современный наукой факт может вырываться из контекста и обрастать многочисленными мифологическими подробностями (например, положение о необходимости кальция для формирования костной ткани зародыша порождает представление о сверхъестественной способности кальция вызывать полное «закостенение» ребенка в утробе матери). Одновременно существует тенденция давать древним поверьям и табу новое рациональное объяснение. Таким образом, картина мира современного человека остается в целом мифологической, и рациональные, «научные» представления искусственно вписываются в нее, иногда вытесняя старые, магические, а иногда просто остаются невостребованными.
Действия и высказывания медиков, независимо от того, репрезентируют они «учёную» или «народную» культуру, играют одинаково важную роль для функционирования социума как организма, поскольку они в равной степени призваны обеспечивать систематическую смену и воспроизводство социальных статусов. Типологическое сопоставление комплекса действий и высказываний врачей, направленных на мать и на новорожденного, с традиционными формами «авторитетного знания» о деторождении (присущими, например, субкультуре повивальных бабок) позволяет сделать вывод о том, что социокультурный аспект этих действий и высказываний является в наши дни едва ли не более актуальным и значимым, чем собственно медицинский.
