К буре прибавилось другое: крейсер, совершая противолодочные манёвры, резко менял курс. В такие минуты чувствуешь себя как на качелях.

Шотландец приглашает на обед. Георгий и Николай переглянулись: до обеда ли?

— Я слышал, что сытому легче переносить качку, — выдавил из себя Георгий.

— Ну вот ты и проверь первым.

Георгий пошёл (обедали по очереди). Кают-компания. Здесь уже собрались офицеры, свободные от вахты. Появился капитан. Все встали. Капитан жестом указал дипкурьеру место напротив.

Подали рыбную закуску, потом суп из сушёного картофеля, бифштекс, консервированные специи.

У офицеров всегда был отличный аппетит. Это чувствовалось уже в баре, который находился перед кают-компанией. Выпивали за стойкой порцию рома, виски или пива, расплачиваясь с барменом наличными. Мистер Джонсон, бравший две, а то и три порции рома, приглашал и дипкурьеров отведать обжигающий горло напиток. Гость, естественно, отказывался и, чтобы избежать новых приглашений, не мешкая проходил в кают-компанию. При этом неизменно встречался взглядом с королевой Елизаветой. Её портрет висел на видном месте слева от входа в кают-компанию, и королева, казалось, пристально смотрела на каждого входящего. В нижнем углу рама и стекло разбиты. Во время одного из сражений сюда попал осколок. Исправлять повреждение не стали: ведь пробитый портрет королевы — редкая реликвия.

Обеды проходили неторопливо, без оживлённых бесед. Если же возникал разговор между офицерами, то он касался семей, оставшихся в Англии, каких-то подробностей о жёнах, детях, о собственном самочувствии. А о том, что делается на крейсере, о войне — ни слова. Молчаливей всех был капитан. Правда, он поинтересовался в самый первый день, как устроились русские джентльмены, нет ли у них каких-либо просьб. Этим и ограничился. Сегодня же он нарушил молчание и обратился к Костюченко. Капитан сказал, что на его крейсере впервые находятся гражданские лица и что дипкурьеры не просто пассажиры, а представители союзной державы.

— Мистер Костюченко, надеюсь, должным образом оценивает то, что присутствие советских дипкурьеров на корабле, идущем под флагом Великобритании, является признаком большой солидарности Англии и России. В последнее время вы, — продолжал капитан, — нанесли Гитлеру несколько чувствительных ударов. Но война есть война. Сегодня удача у одного, завтра она переходит к другому.

Георгий молчал. Он осмысливал сказанное, переводил с английского на русский. Тщательно подобрал слова для ответа:

— Благодарю вас, сэр, за добрые слова. Вас интересует завтрашний день? Русская пословица гласит: «Цыплят по осени считают». Мы твёрдо уверены, что счёт будет в нашу пользу.

— Этот ответ дипломата?

— Советского гражданина.

… Однажды Роберт, провожая дипкурьеров в каюту, участливо сказал:

— Мне тоже плохо. Качает сильно. — И тихо добавил: — Скоро передышка.

— Какая передышка?

Роберт умчался не ответив.

Около часа чувствовали себя сносно. Георгий даже раскрыл «Былое и думы», которое дали в дорогу посольские товарищи. А Николай занялся электрорефлектором: от качки и вибрации выскакивали винты, которыми рефлектор крепился к переборке. Взял свой универсальный перочинный нож, в котором была и отвёртка, стал укреплять винты.

Морская болезнь, однако, опять нахлынула. Хорошо бы подняться наверх, глотнуть свежего воздуха.

А за наглухо задраенными иллюминаторами неистовствовал, бушевал, грохотал шторм. Огромные свинцово-серые волны сшибались друг с другом, набрасывались на крейсер, с рёвом обрушивались на стальную палубу. Там, где должен быть горизонт, всё перемешала непроглядная темень. Океан и тучи слились в кипящее месиво. И казалось, крейсер мечется, будто слепой, под непрерывными ударами.

Заглянул Роберт. Вид у него усталый. Показал на кресло:

— Можно?

Видимо, парню нужно было передохнуть.

— Ноги нет, руки нет, — говорит Роберт по-русски и показывает натруженные ладони.

— Русский язык учил в Мурманске? — спрашивает Георгий.

— Мало-мало, плохо-плохо, — отвечает Роберт. И добавляет по-английски: — Выучил несколько слов и две-три фразы. Помню их, пока нахожусь в Мурманске. На обратном пути шторм всё вышибает. Учите меня русскому?

— Хоть сейчас.

Роберт снова перешёл на русский.

— Сейчас долой. Есть работа.

— Давно плаваешь? — спросил Георгий.

Матрос поднял палец.

— Один год?

— Да, в Мурманске — вот! — он показал три пальца.

И опять произнёс английскую фразу:

— Входим в опасную зону. Обеды в кают-компании отменены. Я буду приносить вам сандвичи.

Надрываются винты. Мечется крейсер. Где-то внизу стонут двигатели — то глухо и ровно, то вдруг резко. И тогда все начинает вибрировать — переборки, пол, рефлектор, стол. Вибрация передаётся даже телу. Эти «сеансы» повторяются непрерывно, действуют на нервы. Кажется, что вот-вот каюта отвалится от корабля, рухнет в морскую пучину.

В чём дело? Георгий нажимает кнопку вызова. Роберта нет целую вечность. Наконец приходит. Георгий обводит рукой каюту: всё трясётся. Роберт догадывается. Произносит два непонятных английских слова. Пришлось лезть в словарь. Гребной винт! Теперь ясно. Когда он оказывается над водой и вертится вхолостую, всё вибрирует, пронизывает металл и тело до последней клетки.

Опять ровный натужный гул. Винт погрузился в воду.

Морская болезнь спутала время. Ночь казалась днём, день — ночью. Но передышка всё-таки выдалась. Та самая, о которой упоминал Роберт. Крейсер вошёл в исландскую бухту, бросил якорь. Как выяснилось, здесь ждали караван из США, и, когда ом достигнет параллели, на которой находилась бухта, все вместе двинутся дальше, на Мурманск.

На стоянке разрешили выйти но палубу. Только на палубу — на берег не пускали.

… Исландия скрылась в туманной мгле.

Крейсер снова распарывал море, бросался то вправо, то влево, зарывался носом в волны, корма поднималась, гребной винт выходил из воды, крутился вхолостую, и всё в каюте опять вибрировало с невероятной силой.

Но главное — трижды проклятая морская болезнь. «Выбраться бы наверх», — который раз подумал Георгий и добавил строкой Багрицкого: «В мир, открытый настежь бешенству ветров». К сожалению, это было неосуществимой мечтой. На палубу не попадёшь: корабль находится в полной боевой готовности.

Надрываются двигатели, беснуется море. Трудно Георгию и Николаю. Не с кем поговорить, отвести душу. Конечно, они понимали, что сейчас всем тяжело, но, когда ты среди своих, любые невзгоды переносить легче.

Роберт принёс еду.

— Как дела, Роберт? Что там, наверху?

Как правило, был один ответ в таких случаях: «Не знаю». Роберт вдруг сказал:

— Эсминец получил пробоину, но идти может.

— А караван?

Молчит.

— Что с караваном?

Роберт опустил голову и поднял растопыренные пальцы:

— Пять. Нет.

Ушёл.

Георгий и Николай долго молчали. Наконец Георгий произнёс:

— Торговые пароходы практически совершенно беззащитны. Какие же железные парни водят их!..

Георгий знал, что в иные рейсы из десятка кораблей до Мурманска добирались считанные единицы.

В сердце дипкурьера росло беспокойство за людей и корабли. «У нас тут толстая броня и огрызаться есть чем, нас не так просто пустить ко дну, а они уязвимы со всех сторон».

Роберт заглянул в каюту, выпалил: «Чёртов опасност!» — поднял глаза к небу, что-то пробормотал по— английски и убежал.

Напряжение чувствовалось во всём. Из каюты видно было, как мимо пробегают озабоченные моряки. Можно было уловить отрывистые команды, тревожные возгласы. Но всё заглушала канонада. Значит, встретился враг. Оглушительно грохочут орудия главного калибра. При каждом залпе под броневыми щитами иллюминаторов, по кругу, вспыхивает молния. Георгий и Николай научились различать, когда бьёт крейсер, а когда враг. Если гром и зарница — стреляет крейсер, если только гром — отвечают фашистские корабли. Чем кончится поединок?