Что можно сказать по этому поводу? Только разве лишь, что тайна сия велика есть... И стражем великой тайны является Российский Чиновник, Его Неподобие БЮРОКРАТ.

Без большого труда можно определить причины неудач старателей ХVII в.: и Петр Аркудий, и Паисий Лигарид, и Никлас Витсен (он тоже пытался собирать сведения о царских книгах) были обречены на неудачу — они были НЕ НАШИМИ, иноверными, иноязычными, и уже этим-подозрительными (Лигарид был формально православным, но его католические симпатии были достаточно известны спецслужбам царя Алексея Михайловича).

Такой же подход практиковался и чиновными лицами при надзоре за работами Конона Осипова в ХVIII в. Разумеется, Осипов не был иноверцем, напротив, был не просто православным, но даже церковнослужителем, хотя и низшего ранга. Однако на своей скромной ступеньке Осипов отстоял слишком далеко от властителей: для Чиновного мира он был социально НЕ НАШИМ. А коли так, то и ходу ему не было.

ХIХ в. Ф. Клоссиус и Э. Тремер. Представители вполне добропорядочной немецкой профессуры, если и не из верхов общества, то уж при всех прочих условиях стоявшие на ступенях гораздо выше средних.

265

Для просвещенного ХIХ в. конфессиональные различия перестали быть труднопреодолимым препятствием на государственной службе инославные и иноверные столь же обычны, как и приверженцы ортодоксального православия. Тем не менее как тот, так и другой немецкий профессор для Бюрократов были НЕ НАШИМИ, не вписывавшимися в этот круг по своим профессиональным интересам.

Н. С. Щербатов. Носитель княжеского титула и обладатель весьма высокого общественного статуса, он, казалось бы, самой судьбой был предназначен для занятия одной из верхних ячеек системы, а начинание его должно было привести к гарантированному успеху. Однако... Видный археолог оказался слишком образованным и умным для того, чтобы оставаться НАШИМ для мира канцелярии. Сам факт заинтересованности чем-то малопонятным, малоизвестным уже ставил титулованного археолога в компанию людей подозрительных; зачем это ему, что получит от этого Чиновная сфера? Ничего — тогда НЕ НАШ.

И. Я. Стеллецкий. Тоже НЕ НАШ и безусловно, ибо не кто иной есть, как осколок империи, «недобитый попутчик», как тогда любили говаривать...

Да полно, можно ли так? Ведь старый Чиновный мир с его психологией и традициями «держать и не пущать» был сметен социальным ураганом 1917-го и последующих... Сметен, верно. И у Стеллецкого был шанс: единственный, наверное, шанс ухватить заветную Синюю птицу — начать свою эпопею в те месяцы, когда новая власть только лишь формировалась, пока новые структуры представляли собой зыбкие, колеблющиеся и меняющиеся образования, пока можно было бы энергичному человеку вклиниться в эту формирующуюся власть и использовать открывшиеся возможности для благого дела. Злоупотребить властью в общественных интересах Стеллецкий не успел: непредсказуемость обстоятельств гражданской войны не допустила его вхождения во власть... А позднее — шансов уже не было. Ибо власть, развивается по своим внутренним законам, непостижимым для нормальных смертных. И если главная прерогатива власти — разрешительные действия, то уважающая себя власть просто обязана «не разрешить». А как иначе7

Неистовый археолог опоздал. И тем большего преклонения заслуживает то, что он все-таки успел сделать, успел без малейшего шанса на успех начатого дела, ибо власть со всеми ее новыми атрибутами ни при каких обстоятельствах не допустила бы подкопа под свою обитель со стороны непроверенного попутчика. Можно считать, что И. Я. Стеллецкому повезло: он остался живым в безумной мясорубочной круговерти 1930-х, хотя по всем признакам должен был получить как минимум один акт высшей меры «социальной защиты». Посудите сами: Вождю писал, под Кремль копал, казенные средства невесть на что тратил, с врагами народа (будущими) контактировал... За несравненно меньшие прегрешения множество людей исчезли без возврата.

Верил ли Стеллецкий в свою миссию? Чтение его дневниковых записей наводит на мысль, что ученый уже тогда жил как бы вне реального мира, «знал одной лишь думы власть...». Попытки получить разрешение на раскопки в Кремле, предпринимавшиеся им на протяжении нескольких лет и весьма напоминав-

266

шие бесконечное восхождение по лестнице, ведущей вниз,— это и путь подвижничества, и борьба «надмирного» Дон Кихота. Чем рассчитывал археолог привлечь власть имущих7 Культурными сокровищами? Но что значили старые книги для властителей, тысячами взрывавших старые храмы? Надеялся ли Стеллецкий пробудить тщеславные устремления у потенциальных покровителей? Но что могли дать для самоутверждения безграничных владык какие-то неведомые еще (да и непонятные для новых Чинов) белокаменные фундаменты и выложенные кирпичом туннели? Одним росчерком пера отправлявшие в небытие тысячи и сотни тысяч сограждан, что могли получить ОНИ от раскопок в Кремле? Знал ли ученый, что нельзя, безнадежно, бессмысленно было вступать в переговоры с теми, кто дорвался тогда до власти? (И ведь не ведал он, что острая полемика, которую он вел со своими оппонентами на страницах периодики, в заявлениях и посланиях разным инстанциям, для власть имущих важна была отнюдь не в интересах истины, а всего лишь как дополнительный источник компрометирующих материалов на потенциальных обитателей ГУЛАГа.) Ставить эти вопросы нужно лишь для того, чтобы лучше уяснить тернистый путь ученого в нашем мире. Это было, от этого не уйти, это надобно помнить.

Искать ли библиотеку Ивана Грозного? Для И. Я. Стеллецкого такого вопроса просто не существовало: всей своей жизнью он доказал верность идее, хотя средства для достижения цели были подчас и заведомо негодными, а убежденность в собственной правоте и покоилась на ошибочных посылках. То, что в недрах Боровицкого холма вплоть до наших дней могут покоиться крупнейшие культурные ценности, допускал академик М. Н. Тихомиров, крупнейший знаток истории Москвы. То, что в археологическом и историко-архитектурном отношении территория Московского Кремля до сих пор в значительной степени остается «белым пятном» (или — если угодно — «черным ящиком»), можно принять за данность. При всех условиях серьезная работа принесет и серьезные результаты, независимо от того, будут ли найдены остатки легендарной библиотеки или — в очередной раз — укроются от пытливых поисковиков. Библиотека Грозного царя несет с собой некую ауру, способную притягивать людей определенного склада характера. Стоит лишь однажды углубиться в лабиринт тайн, с нею связанных, чтобы затем до конца дней своих не ведать покоя. Это сродни той тяге, что ведет альпинистов на заоблачные пики и гонит спелеологов в земные глубины. Это сродни той неудовлетворенности, что вынуждает на поступки, непонятные благополучным обывателям, побуждает ввязываться в безнадежные — с точки зрения «здравого смысла» — предприятия, не обещающие ничего, кроме неприятностей. Это сродни тому духовному настрою, носители которого вслед за героем известного произведения могут заявить: «Я знаю, что эта задача не имеет решения, именно поэтому я и хочу ее решить». И если решится кто вновь требовать развертывания работ по поискам грозненских сокровищ, если найдется столь отважный, что решится ударять собственной головой в каменную стену чиновных бастионов, то я, пожалуй, составлю ему компанию, ибо дело это святое.

А то, что главным препятствием, как и прежде, окажется Его Неподобие

267

Чиновник, можно утверждать почти со стопроцентной уверенностью. Ибо при всех позитивных сдвигах последних лет Чиновник в нашем обществе все еще остается силой, все еще остается распорядителем, для которого «держать и не пущать» есть первая заповедь. Ибо вплоть до той поры, пока наукой и культурой у нас будут управлять (вместо того чтобы помогать ее саморазвитию) — поиски библиотеки Ивана Грозного будут уделом Дон Кихота. А Рыцарь Печального Образа, как известно, не мог, просто не умел отступать. Таким рыцарем и был автор книги, послесловие к которой и предложено твоему вниманию, почтеннейший читатель.