Выше была показана весьма вероятная связь допуска Веттермана к некоторым книгам царской библиотеки с историографическими замыслами московских книжников. И здесь проявляется исключительно интересное наблюдение, сделанное в свое время Р. Г. Скрынниковым: в корреспонденции А. М. Курбского

262

фигурирует некий Иван Многоученый — по мнению ученого, это не кто иной, как Веттерман. Если принять данное предположение и тем самым признать факт знакомства Курбского и Веттермана (хотя бы даже и заочного), то допуск ливонского пастора в царское книгохранилище получает совершенно новые оттенки.

Так или иначе, но два важнейших события из истории царской библиотеки были известны современникам уже при жизни главных персонажей данных событий, свидетельства о них не являются изолированными в общем потоке информации. Можно ли утверждать аналогичное применительно к Записке Анонима ?

В 1600 г. неожиданную заинтересованность в античных рукописях, принадлежавших московским государям, проявил папский престол. Не довольствуясь поручением польскому канцлеру Сапеге, отбывавшему в Россию с официальной миссией поздравления Бориса Годунова, Ватикан снарядил и специального посла, главной задачей которого был сбор сведений о греческих и латинских рукописях, хранящихся, по слухам, в Москве. Обращает на себя внимание личность посла — Петр Аркудий был не только известным дипломатом, специалистом «по восточным делам», но и широко образованным ученым-филологом. Никогда ранее святейший престол не предпринимал подобных акций, и данное действие представляется вдвойне неожиданным, если учесть, что главный и наиболее заслуживающий доверия информатор о России — Антонио Поссевино — ни в одном из своих сочинений не упоминал о наличии в Москве сколько-нибудь серьезных культурных ценностей. Между тем рассказы высокопоставленного дипломата и квалифицированного шпиона, соединявшего «борьбу на тайном фронте» с профессиональной библиографической работой, пользовались полным доверием: его главное сочинение о России «Московия» в 1580—1590-х гг, не менее семи раз издавалось на латинском и итальянском языках. Правда, среди неизданных в свое время бумаг Поссевино сохранился список книг, «которыми пользуются русские», однако в него включены лишь 27 названий книг на славянском языке. Подлинные причины столь горячего и неожиданного интереса католического Рима к книжным богатствам далекой Москвы остаются до сих пор неустановленными. (Объяснение С. А. Белокурова, сводившего суть дела к собирательским традициям Ватиканской библиотеки и общекультурным запросам римских пап, не представляется убедительным в должной мере.)

Примечательно, что инициатором посольства явился именно папа Климент VIII, а организатором миссии Петра Аркудия был кардинал Сан-Джорджо. Климент VIII (до интронизации — Ипполито Альдобрандини) был не только умным и тонким политиком, образованным богословом, но человеком, весьма не чуждым светских наук и искусств. Время его понтификата характерно некоторой либерализацией в области культурной политики папства, периодом, когда после нескольких десятилетий внешнего аскетизма Рим снова стал притягательным центром для поэтов и ученых. Примечательно и то, что в сфере наук и искусств проявили себя многие члены семейства Альдобрандини. Так, в середине XVI в. были хорошо известны

263

юридические сочинения отца будущего понтифика Сильвестро Альдобрандини. Труды по юриспруденции оставили и два брата Климента VIII — Джованни и Пьетро. Однако наибольшие научные заслуги принадлежали по праву Томмазо Альдобрандини — исследователю, комментатору и переводчику на латинский язык сочинений Диогена Лаэртского. Рано умерший Томмазо не успел издать свои труды; это сделал его племянник Пьетро Альдобрандини-младший, получивший от своего дяди-понтифика на 22-м году жизни титул кардинала СанДжорджо и всю свою жизнь (умер он в 1622 г.) пользовавшийся славой покровителя наук.

Нетрудно представить, что известие о хранении в далекой Москве кодексов Вергилия и Аристофана, Цицерона и Полибия, Феодосия и Юстиниана, попавшее к издателю комментариев и перевода Диогена Лаэртского, вполне могло явитcя стимулом для организации экспедиции Петра Аркудия. А именно эти имена и значились в Записке Анонима. Разумеется, нельзя настаивать, что в распоряжении Пьетро Альдобрандини-младшего или его царственного дяди находился список или беловик Записки Анонима. Однако и полностью игнорировать данное предположение также нельзя, тем более, что никакой иной возможный источник информации о библиотеке московских государей, доступный в конце ХVI в. окружению святейшего престола, в настоящее время не известен. (Хроника Ниенштедта была завершена несколькими годами позднее в 1604 г. Сказание о Максиме Греке не раскрывало конкретно состава библиотеки, да и бытовало лишь на русском языке.)

Для подтверждения предположения о возможной связи Записки Анонима и экспедиции Петра Аркудия 1600 г, был бы желателен поиск информации в итальянских архивах и прежде всего в бумагах семейства Альдобрандини. Отмечу, кстати, что многие из членов этого семейства в последней четверти ХVI в. бывали (и неоднократно) в Польше и Германии, т. е. в тех странах, где антигрозненская агитация производилась с наибольшим размахом и последовательностью, но тем не менее не разуверились в существовании у политических наследников Грозного богатого античного рукописного фонда. Не разуверился, судя по всему, даже при неудачном исходе своей миссии и Петр Аркудий: его ближайшим учеником был следующий искатель библиотеки — Паисий Лигарид.

Комплексное рассмотрение вопроса об источниках по истории Великого искомого — античной библиотеки Грозного — позволяет констатировать:

1. Анализ содержания и обстоятельств открытия Записки Анонима приводит к убеждению, что данный документ не является фальсификацией второй половины ХVI или конца ХVIII — начала ХIХ столетий, но представляет остаток реального факта, имевшего место, по-видимому, в 1560 — 1570 гг. (близко к рубежу их); следовательно, информация его может быть признана в общем достоверной.

2. Признание Записки Анонима достоверной в основе не означает, однако, утверждения аутентичности приведенного в ней списка книг с реальным составом царской библиотеки? причины сего суть: Записка Анонима представляет собой

264

выборку из более общей совокупности (а), не исключена возможность ошибочного определения Анонимом некоторых из названных книг (б), не исключена возможность ошибочного прочтения неразборчивого текста первооткрывателем Записки Дабеловым (в).

3. Отсутствие оригинала дабеловского списка в настоящее время не дает возможности установить, был ли в руках Дабелова подлинный черновик или позднейший список, следовательно, нет возможности уверенно говорить о времени возможного искажения первоначальной информации.

4. Все известные источники, повествующие об «античном» книжном фонде библиотеки московских государей, как отечественные (сочинения Максима Грека и Сказание о нем А. М. Курбского), так и иноязычные (Хроника Ф. Ниенштедта и Записка Анонима), укладываются в систему, не содержащую принципиальных и неразрешимых противоречий; информация всех названных источников не только согласуется, но и взаимно подтверждается; ряд непроверенных прежде показаний и некоторые не обнаруженные ранее несоответствия при современной интерпретации источников находят удовлетворительное объяснение.

Тем самым мысль академика М. Н. Тихомирова, что «библиотека московских царей с греческими и латинскими рукописями... факт, не подлежащий сомнению», приобретает не только новые подтверждения, но начинает наполняться и новым реальным содержанием.

Великое искомое — не миф.

Итак, почтеннейший читатель, надеюсь, мне удалось живые струны твоей души затронуть сухим словом источниковеда. Встает законный вопрос: если «античная» библиотека Грозного существовала, то почему она до сих пор не найдена? Если ее столько раз пытались отыскать, то почему все попытки не увенчивались успехом?