был — усталый, задерганный, — я никогда не видела проявлений агрессии и неуважения. Помню, однажды какой-то подвыпивший мужичок попытался вплыть к нему в объятия на лестнице возле дома. И помню, как Влад совершенно естественно и артистично обошелся с ним, не роняя ни своего достоинства, не оскорбляя чужого. «Привет, привет» — и они как-то разошлись, так, что мужичок остался доволен, но в то же время не имел шансов развить ситуацию. Влад это умел. Вероятно, дело было в том, что он никогда не предполагал агрессивного развития ситуации.
ЮЛИЯ ЖАМЕЙКО. Помню, однажды мы ехали на машине, Влад с Альбиной и я. В какой-то момент нас обогнала жутко дорогая машина, набитая «золотой молодежью» — из тех, что вообще не смотрят по сторонам, явно навеселе, разгоряченные. И вдруг они подсекают «вольво» Влада, который реагирует на это совершенно спокойно, открывают окна и начинают кричать: «Влад, мы тебя любим!!!» Все произошло очень стремительно, ребята укатили, и помню, что у Влада была удивительно адекватная реакция на этот крошечный эпизодик. Это трудно выразить, но было видно, что ему нравилась его популярность, стремительность всей этой сценки и что вот такие развязные ребята притормозили, чтобы крикнуть что-то такое про свою любовь...
ЕВДОКИЯ ХАБАРОВА. Он никогда не провоцировал агрессию. И эта особенность сказывалась в том, как Влад вел свои программы. Дело в том, что его интерес к собеседнику был абсолютно неподдельным. Почувствовать в этом профессию было невозможно. Он раскрывал не
себя, как многие и многие ведущие, а именно того, с кем говорил. Отрежиссировать это невозможно. Тут Владу нет и не было равных. Он умел перейти через экран к зрителю, полностью сохранив свою личность. Иначе не было бы таких похорон, десятков тысяч людей. Иначе бы пришли только друзья, товарищи по работе. Телевизор ведь все обнажает. Иногда увеличивает. Особенно фальшь. Нельзя сесть перед камерой и сделать вид, что ты хороший человек, как бы широко ты ни улыбался хорошо отремонтированными зубами.
ИВАН ДЕМИДОВ. Однажды мы в шутку, за которой была изрядная доля правды, разделили основных «видовцев» на «людей для войны» и «людей для мира». Самым ярким «военным» человеком являлся, безусловно, Любимов. Есть люди, которые наиболее ярко проявляют себя, когда в обществе происходит какой-то перелом. Тогда им понятно, что делать, как себя вести, чего добиваться. А потом наступает мир, и люди чувствуют потребность, чтобы их успокоили и развлекли. Мы с Владом принадлежали к категории «людей для мира». Наверное, поэтому во времена «Взгляда» Влад не лидировал. Блистали тогда Любимов и Политковский. Но война закончилась, и появились «Поле чудес», «Тема». Наступило наше е Владом время. В сущности, мы хотели делать одно телевидение.
За политику в «ВИДе» всегда отвечал Саша Любимов. Точнее — за взаимоотношения между телекомпанией и миром политики. А искушения в то время возникали постоянно: давайте теперь с такими-то сильно дружить. Когда Влад стал превращаться в крупнейшего телеведущего страны, ему невольно пришлось сталкиваться с миром политики самостоятельно. Его там любили, уважали, считались с ним. И в какой-то момент у Влада появилось сомнение в том, как Саша Любимов строит взаимоотношения с современными политиками – излишне бескомпромиссно, на его, Владика, взгляд. На что Саша однажды сказал: «Влад, тут либо верить, либо нет. Здесь поверь мне». И это повисло… И вот однажды после какой-то очередной неформальной встречи Влада с сильными мира он пришел совершенно растерянный, даже оскорбленный. Вероятно, увидел такое мурло, что не смог загримировать свою растерянность перед нами. Пришел и очень спокойно, внятно признал, что ошибся. Это очень показательно для наших взаимоотношений в то время.
АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ. Дело в том, что история моих взаимоотношений с властью началась в конце 91-го года, когда в декабре вышел последний выпуск «Взгляда». Мы тогда заказали огромный торт в виде Советского Союза и резали его ножом на куски. Тогда же я показал часы, которые мне подарил Ельцин, и сказал в эфир, что эти часы идут неправильно. Параллельно в «Политбюро» мы давали материалы о том, как какие-то помощники Бурбулиса и прочие торгуют кто чем: нефтью, оружием. Так что наш конфликт с властью относится к этому раннему времени.
Меня всегда бесила разрушительная логика людей, входивших в команду Ельцина. Время этих людей давно прошло. Им обязательно нужно дружить против кого-то. В этом смысле они совершенно безнадежны. События 93-го года, по-моему, это отчетливо показали.
Как я понимаю, у Влада в целом была та же позиция, что и у всех нас. Ему не могла нравиться нестабильность, слабость и неотстроенность власти. Хотя по сравнению со
мной он больше симпатизировал Ельцину. Нас в то время устраивала его близость с властью: это было выгодно компании. Но по-человечески было, конечно, не совсем приятно: это значило, что мы не вполне координируемся. Такой клубок интересов и противоречий, который, однако, не помешал нам сразу договориться о встрече в ту ночь октября 93-го года.
Тогда еще не было мобильных телефонов, но «Motorola» ввела пробную линию по городу. У нас было шесть раций. Так мы и связывались друг с другом. Маркелов и Калитин поехали в «Останкино», все наши бригады разъехались по точкам. А мы рванули на Шаболовку. Кроме «видовцев», там уже были Лёня Ярмольник, Якубович и Ворошилов.
ЛЕОНИД ЯРМОЛЬНИК. Мы сидели с Владом у меня на даче. Чего-то смотрели, болтали. А потом в какой-то момент Влад сказал, что надо ехать. Решили поехать на «Ниве» моей жены — машина такая неприметная, пролетарская. Ехали по пустой Москве. С одной стороны, это было абсолютное мальчишество, с другой — мы понимали опасность происходящего. Когда подъехали к проходной Шаболовки, рядом стоял автобус с омоновцами. И было непонятно, как они на нас отреагируют. А главное, неясно, за кого они, грубо говоря: за белых или за красных. Никто не знал, что будет в следующую секунду. Машину нам посоветовали оставить во дворе жилого дома. Мы оставили, пошли в студию. Там уже собрались все «видовцы».
АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ. Мы практически не договаривались, кто и что будет говорить в эфире. Такие вещи мы вообще никогда не обсуждали — столько лет вместе!
АНДРЕЙ РАЗБАШ. Мы сели, и каждый мог произнести все, что считал нужным. Ведь были и остаемся командой. Мы просто одного поля ягоды. Те, кто делал «Взгляд», посчитали, что не могут остаться в стороне. Но в отличие от тех, кто звал на баррикады, мы понимали, что все происходит только от слабости власти. Нам была отвратительна сама идея защиты слабой власти людьми. Тем более что все было создано руками самой власти — Ельцин, Руцкой, Хасбулатов, это все одно и то же. Все они создали предощущение взрыва, когда еще чуть-чуть — и всех разнесет к чертовой матери вместе со страной. Поэтому смысл моего выступления сводился к тому, что нельзя выходить из конституционного поля, ответственность несет Кремль, правительство. А у правительства есть вооруженные силы, так пусть профессионалы этим и занимаются. Нельзя прикрываться людьми. Острее всех сказал Саша Любимов, и это вызвало бурю негодования.
ЛЕОНИД ЯРМОЛЬНИК. Ему больше всех и досталось. Обо мне тоже кто-то написал: что это за клоуны, вроде Ярмольника, вышли на манеж. Вообще все это полная хреновина. Всегда легче оценивать, чем делать. Не стоит все это обсуждения. Не из этого состоит жизнь. Строго говоря, Влад был не совсем согласен с Сашей. Ему был понятен Сашин посыл, но не форма, не слова, в которые он его облек. Хотел сказать «мама», а сказал «тетя»! Вот на этом уровне. К тому же все были на взводе, и Сашка от нервов просто нажал не на ту клавишу.
Осуждать его за это глупо. Одно то, что ребята приехали и вышли в эфир, уже был поступок. Люди должны были понять, что мы испытываем то же самое, что и они. А что делать в этой ситуации, никто не знал.
АЛЕКСАНДР ПОЛИТКОВСКИЙ. Нашей задачей было избежать кровопролития. Влад, как всегда, пытался все сглаживать. Любимов произнес довольно резкие слова, которые отчасти приписали и мне. Я их не произносил, но никогда от них не открещивался. Тогда еще было ощущение команды.
