— Вы опасаетесь кандалов?
— Я ничего не опасаюсь. Все плохое в моей жизни уже случилось. Худшее, правда, еще впереди.
— А что вы считаете худшим?
— Худшее — это если мой муж умрет раньше меня. А для него худшее — наоборот. Так что нам следует умереть в один день, как героям Грина.
— Вы так любите друг друга?
Наталья вскинула брови, на мгновение задумавшись.
— Любим? Не знаю. Это уже не любовь. Это дальше. То, что не можем друг без друга жить, — это точно!
К их столику подошел официант.
— Добрый вечер, Наталья Ивановна! Что будем заказывать?
— Добрый вечер, Олег! Пожалуйста, рыбное и мясное ассорти, овощной салат, маслины, жюльен. На горячее пельмени из медвежатины, это попозже. Все на двоих.
— И бутылку коньяку! — едва успел вставить Турецкий. — Вы пьете коньяк? — с сомнением обратился он к своей даме.
— И не надейтесь! Пью! — категорично заявила дама.
Все-таки она ему определенно нравилась.
Пока на столике появлялись закуски, они молча курили, словно соперники в разных углах ринга. Официант разлил коньяк и исчез, пожелав «очаровательной Наталье Ивановне и ее гостю приятного вечера».
— Мы постараемся не разочаровать вас, — натужно улыбнулся в ответ Турецкий.
— За что? — Глебова подняла свой бокал.
— За истину. В вине, — попытался пошутить Александр.
— Идет!
Она хлопнула — именно хлопнула — одним глотком изрядную порцию коньяка и прищурилась на Александра большими серыми глазами. Ему ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру.
— Закусывайте! — приказала Глебова и принялась раскладывать по тарелкам закуски.
Он обратил внимание на ее руки: маленькие, округлые, с изящной кистью и круглыми, покрытыми светлым лаком ноготками. Давно уже Сашу не брали в такой крутой оборот мягкие женские ручки.
Он налег на закуски, поскольку был голоден. И для того, чтобы взять определенный тайм-аут. Казалось бы!
— Так что, картины нашлись? — небрежно осведомилась Глебова.
— Какие картины? — едва не поперхнулся Турецкий.
— Филонов. Малевич. Вы ведь из-за них приехали в наше захолустье под самый Новый год, не так ли?
Спокойно. Взять паузу. Закурить. Посмотреть в глаза нахалки прищуренным взором следователя по особо важным делам.
— Откуда у вас такие сведения?
— Какие? Что вы приехали за мной из Москвы в связи с этими полотнами? Александр Борисович! Питер — город маленький. Новгород — того меньше. Все, кому нужно, получают информацию от тех, от кого нужно.
— Вам звонил ваш начальник? — догадался наконец Турецкий.
— Бывший начальник! — подняла пальчик Наташа. — Да, звонил, — она весело тряхнула головой. — И умолял меня уехать куда-нибудь на недельку. В Комарово, до второго — как в песне поется.
— И что же вы не уехали?
— А зачем? Мне как раз очень интересно знать, где вы нашли эти полотна. Вернее, у кого.
— Ну, этого я вам сказать не могу. Тайна следствия.
— Тайна следствия... — по слогам произнесла Наталья и покачала головой, как бы оценивая государственную важность произнесенных слов.
— Вы бы сами-то закусывали, Наталья Ивановна, — посоветовал Турецкий.
— Можно просто Наташа. Мы с вами ровесники. Так вот, хотите, я открою вам тайну вашего следствия?
— Попробуйте.
— Вы нашли полотна Малевича и Филонова у убитого в ноябре депутата Госдумы Новгородского, — четко произнесла Глебова и посмотрела на Турецкого совершенно трезвыми глазами. — Так?
Пока Турецкий прожевывал семгу, раздумывая над ответом, Наталья закурила следующую сигарету. Ответ Турецкого нельзя было назвать ответом. Да и оригинальностью он не блистал.
— Откуда вам это известно? — произнес «важняк».
— Откуда мне это известно... Хорошая фраза, как в кино, — задумчиво произнесла Глебова. И, помолчав, добавила: — О том, что картины находятся у Новгородского, я догадывалась с июля одна тысяча девятьсот девяносто девятого года.
— За месяц до проверки минкульта?
— Да!
— Как они у него оказались? И почему вы никому ничего не сказали?
— Давайте выпьем, Турецкий! Я вам все расскажу. Нет повести печальнее на свете...
Александр налил коньяк, они выпили, и Наташа тут же закурила.
— Слушайте и не перебивайте. Была у меня в Эрмитаже очень близкая и надежная приятельница. Вернее, подруга. Экскурсовод. Умница, красавица и все такое прочее. Очень порядочный, чуткий и отзывчивый человек. Чтобы вы поверили?.. Ну вот, пример. Знаете, у меня был период в жизни, когда умерли родители и я осталась одна. И оказалось, что существуют некие долги, о которых я не знала, но которые должна была отдать, в память о родителях... Так вот, тогда Марина целый год меня кормила. В буквальном смысле слова. Я почти всю зарплату отдавала кредиторам, а она каждый день — каждый день! — в течение года носила мне бутерброды, водила меня в столовую Эрмитажа, совала мне домой сумку с продуктами. Наливайте!
Турецкий молча выполнил просьбу. Наташа глотнула коньяку и продолжила:
— Вы знаете, что такое благотворительность? Это когда сытый, румяный дядя или тетя выезжает на «мерседесе» делать добрые дела. Он ездит по городу целый день и жертвует некоторые средства на сирот, бомжей, больных туберкулезом, чесоткой или СПИДом. И потом весь год он трубит о своей добродетельности, обдирая тех же сирот, бомжей и больных. А Марина кормила меня целый год! Год, а не день! Со своей, тоже очень небольшой зарплаты. И об этом не знал никто. Ни одна живая душа. Даже ее муж, которого она очень любила. Она меня тогда спасла. От депрессии, от голода, от нежелания жить. А потом у Маринки умер муж. Она осталась одна с двумя детьми. Мальчик и еще мальчик. Она тогда высохла вся за один месяц. Мы боялись, что она уйдет вслед за своим Сережей. Такая это была любовь. Но дети держат на земле сильнее всяких любовей. Марина удержалась. И жизнь продолжалась. Вы ешьте, Турецкий, ешьте и слушайте. Я ужасно за нее переживала, ужасно! Но что же можно было сделать? Сережу ей не вернуть. И вот спустя некоторое время оказывается, что у старшего сына, Мити, который поступил в какой-то суперлицей, образовался совершенно замечательный педагог по математике — Юрий Максимович. Холост. Носится со своими ребятами, как наседка. И особенно отличает Митю, Марининого сына. Он приходит к ним в дом, занимается с Митей своей долбаной математикой... Обедает, приносит с собой коньяк или мартини... Все это рассказывает мне Марина. И я вижу, что ее погасшие глаза загораются, как только она начинает говорить об учителе своего сына. Товарищ Турецкий, знаете, что это такое?
— Что? — встрепенулся Александр.
— Это любовь крыльями машет. Марина сама себе не отдавала отчета в том, что влюблена. Да они все — и Митя, и Санечка — все были влюблены в Максимыча. До потери пульса. А я еще и подзуживала ее: давай, Марина, действуй! Поощряй, наступай! Ура!! Гол!!
— Не понял?
— Не понял? Ну и зря... Короче говоря, однажды, а именно в июле того самого девяносто девятого года, Митя и его педагог, Юрий Максимович, приходят к нам в Эрмитаж. В мой кабинет, который я тогда делила с Мариной. Вообще-то у экскурсоводов свои помещения. Но... Ремонт, отпуска, летняя вольница. Короче, Марина временно переехала в мой кабинет. И вот они приходят — Митя и Юрий Максимович. И я вижу, как загораются глаза Мариши. Как влюбленно смотрит на своего учителя Митя. И Марина просит меня показать высокому гостю картины, которые хранятся в запасниках. А я не могу отказать Марине ни в чем по определению, понимаете? И я их туда запускаю. Всех троих. Хотя это почти должностное преступление. И как водится, тут же в дверь моего кабинета стучит непосредственное начальство в лице Виталия Ярославовича, с которым вы имели честь познакомиться пару дней тому назад. Паника, переполох. Только Юрий Максимович не теряет присутствия духа. Он повелевает — именно так, повелевает! — закрыть их всех в запаснике, как будто их и нет. Я, представьте, подчиняюсь. Что вообще-то мне не свойственно. Начальство, побухтев для порядку, уходит. Троица на свободе. Марина бежит к Ярославичу, ибо именно ее он и разыскивал, а я провожаю гостей до выхода. М-да-а. Наливайте. Прозит! — женщина подняла бокал.