Будет зятем тот наречен,

Чья стрела, взлетев над землей,

Этот перстень пробьет золотой».

Все, чей палец большой могуч

И мощны широкие плечи,

Стали стрелы метать издалече,

Стали целиться в солнечный луч,

На который был перстень надет.

Но мешал им утренний свет,

В цель попасть им не удалось.

Натянув из ивы лучок,

Стал стрелу метать Соплячок, —

Прострелил он перстень насквозь!

Засияло лицо Нюсаты.

«Вот и спор я выиграл пятый!» —

Победитель сказал молодой.

Хан Сажгай на него с враждой

Посмотрел и весьма удивился:

На глазах Сопливый двоился!

То он юной сверкал красотой,

То своим поражал безобразьем,

То он падал, маленький, наземь,

То во весь исполинский рост

Он вставал, поднимаясь до звезд.

Хан Сажгай на него смотрит пристально:

Где же кривда его, где же истина?

То охватывал хана испуг,—

По спине его дрожь пробегала,

То в себя приходил он вдруг,

И, казалось, душа отдыхала.

В золотой он бьет барабан,

Северян собирает хан,

Он в серебряный бубен бьет,

Собирает южный народ.

С наступленьем светлого часа

На столах ставят горы мяса

И выносят напитков озера.

Пьют неспешно, едят нескоро.

Восемь дней пирование длится,

Девять дней страна веселится

И едва-едва отрезвляется:

Хорошо на свадьбе гуляется!

Вот и день наступил десятый,—

Хан услышал слово Нюсаты:

«Может лося берцовая кость

Уместиться в малом котле?

Чужеземец, хотя бы и гость,

На чужой уживется ль земле?

Возвращусь я в края родные,

К той воде, что испил впервые.

Вашу дочь снарядите в путь!»

Хан вздыхает, не возражает:

Обещания не вернуть!

Он царевну в путь снаряжает.

Он выводит коня на тропу,

Он коня со звездой на лбу

Драгоценным седлает седлом.

Он сверкающий серебром

Разрисованный дарит колчан,

Дарит стрелы желтые хан

И бухарский лук золотой…

Так Нюсата помчался домой

Со второй прекрасной женой,

С ясноокой Урмай-Гохон.

Был доволен Саргал-нойон,

И утешил сынок Сэнгэлэна

Этой радостью вожделенной.

Как Сопливец-Нюсата стал Абай-Гэсэром

Обладатель двух жен, ни с одной

Соплячок не ложился женой.

От вечерней поры, когда

В серый цвет одеваются листья,

До рассветной поры, когда

Темнота разрывается лисья,

Спал он в юрте, в дальнем углу,

В бычьей шкуре, на грубом полу.

Озадачены, поражены

Две его красивых жены:

«Если мы ему не нужны,

Для чего нас доводит до слез,

Для чего сюда нас привез

Этот оборотень-колдун?

Врозь проводим каждую ночку,

Мы на разных постелях спим.

А приятно ли спать в одиночку?

Для чего связались мы с ним?»

Сумрак падает за крыльцом.

Что Нюсату-Сопливца тревожит?

Только с матерью и отцом

Он в постель своих жен уложит,

Как из юрты выходит прочь,

Где-то бродит целую ночь.

Две красивых его жены

Были страшно поражены.

«Впрямь ли в юрте он спит в углу?

Что ни ночь встает и выходит

Он в таежную черную мглу,

Где-то бродит он, колобродит:

Может быть, во мраке лесном

Занимается колдовством?

Надо путь его проследить.

Как заснет, — привяжем к подолу

Шелковистую тонкую нить:

Только сумрак спустится к долу,

Мы неслышно за ним пойдем»,—

Две жены решили вдвоем,

Отвергая долю девичью.

Серый сумрак сошел с небес,

И под грубую шкуру бычью,

Чтоб заснуть, Нюсата залез.

Две красивых его жены,

Притворясь, что на разных постелях