Говоря «самого», Столыпин заметно покривился, словно раскусил горькую миндалину.

«Не любишь ты „святого старца”, – подумал опер. – По истории помню, что врагами вы были лютыми. Хотя чего делить-то было? Гришка, конечно, тот еще сукин сын…»

– А кстати, – повернув голову, Стас увидел, что премьер пристально смотрит на него. – Почему вы по этой дорожке не пошли?

Опер бестрепетно встретил взгляд Столыпина.

«Нашел „кадета” – взглядом давить», – весело подумал он.

Была у него, что греха таить, такая мыслишка. Ну, покуражился бы он лет пять, а потом… нет уж, две «перестройки» на одну жизнь многовато будет. Дешевле, ей-богу, революции хребет сломать. Если не февральской, то Октябрьской – обязательно. Только рокировку небольшую произвести.

– Я – русский офицер, – сказал он, заметив, что премьер все еще ждет ответа. – Разве этого мало?

…Стас был абсолютно прав. Колесо истории, замершее на миллисекунду, скрипнуло, перемалывая угодившую в зубцы песчинку, и продолжало свое неумолимое вращение. Однако оно чуть-чуть сбилось с прежнего хода… совсем немного, но достаточно, чтобы несколько мелких шестеренок закрутились по-другому.

Остался жив премьер-министр Российской империи Петр Аркадьевич Столыпин. И следовательно, усиленного варианта несения службы, того, что заставило полицию и жандармов буквально «рыть носом землю», никто не объявил. И людей, которые в прежней жизни были задержаны в ходе этих облав, никто не задержал.

Молодой человек, по прежнему варианту задержанный жандармами в знаменитом «Bonbon de Varsovie», едва успев заказать кофе, теперь продолжал смаковать его без помех. Лицом парень был смугл, носил усы – вся его внешность явственно выдавала в нем горца. Впрочем, эпитет «дикий», который так любят ставить впереди этого слова, к нему совершенно не подходил. Вполне приличный костюм сидел на нем как влитой, а поведение явно свидетельствовало о хороших манерах. Звали этого молодого человека Иосиф. Это было имя, данное ему при рождении. Друзья же звали его просто – Сосо.

Он поставил опустевшую чашечку на столик, взглянул на циферблат карманных часов. Тот, кого он здесь ждал, уже опаздывал на две минуты. Вот чего он не любил, так это необязательности. Впрочем, приходилось скрепя сердце терпеть. Человек должен был принести ему новый паспорт. Неделю назад Сосо бежал из ссылки, которую отбывал в городке под названием Сольвычегодск. И теперь любой полицейский, бросив на него взгляд, мог потребовать документы.

Сосо снова посмотрел на часы – минутная стрелка уже миновала зенит, медленно подползая к цифре «1». Дело плохо. Нужно уходить. Как бы он ни относился к «бомбистам», но они – народ серьезный, и дисциплина у них на должном уровне. Это не просто опоздание, значит, случилось что-то экстраординарное. Положив деньги на стол, он не торопясь вышел из кофейни и пошел по улице.

Спешить было некуда и незачем – хозяин конспиративной квартиры, где жил Сосо, предупредил, что ожидается поквартирный обход. Он приятельствовал с околоточным надзирателем, который полагал, что Арсений (так звали хозяина) просто торгует контрабандным товаром. Строго говоря, так оно и было, в связи с чем околоточному регулярно перепадало «на лапу».

Пожалуй, стоило спокойно присесть и покурить. Ноги уже гудели, он «гулял» по городу с утра. Самое неприятное – это перерыв в делах. На вчерашней сходке Старик ясно дал понять, что примерно с неделю нужно «полежать на дне». По Петербургу прокатилась волна арестов. Правда, на сей раз хватали не «неблагонадежных» и не уголовный элемент – под раздачу попала так называемая творческая интеллигенция.

Усевшись на скамейку, Сосо с удовольствием закурил папиросу, и невольно залюбовался двумя молоденькими девушками, сидящими на скамейке напротив. Одну он назвал про себя Бойкой – она то и дело, прыская в кулак, что-то показывала подружке в книге, временами, не удержавшись, заливисто смеялась. Вторая, которую Сосо назвал Тихоней, делала «страшные глаза», шепотом выговаривая подружке за несдержанность.

Он улыбнулся в усы. Жизнь профессионального революционера оставляет мало места для прекрасного. В том числе и для девушек. Что уж говорить о нелегале… Сосо не был чужд лирике – он очень любил поэзию, даже сам писал стихи. Подобные моменты были для него как лучик света для узника, коротающего жизнь в темном подвале.

– Эй, инородец! – подвыпивший пожилой мужчина, по виду мастеровой, остановился в нескольких шагах от него и, засунув большие пальцы за ремень, покачивался с пятки на носок. – Ты чего на наших баб тут пялишься?

От него за версту несло водкой и агрессией. Такие, всю жизнь страдая от чувства собственной второсортности, напившись, стремятся кого-то унизить, воображая, что сами от этого становятся выше и значительнее.

– Простите, это вы мне? – повернулся к нему Сосо.

– Нет! – зло рассмеявшись, хлопнул себя по коленям мастеровой. – Себе …твою мать!

Кровь бросилась в лицо горцу.

– Ты, не тронь мою мать, шакал!

– Ишь ты! – продолжал куражиться пьяный. – Вот и катись к своей матери! А то понаехали сюда на баб наших пялиться!

– Послушайте, господин! – вскочила со скамейки Бойкая. – Ведите себя прилично! А то я и полицию позову!

– Да пошла ты, свиристелка, – отмахнулся тот, продолжая наступать на Сосо. – Полицией она меня пугать будет!

Есть вещи, которые мужчина не должен спускать никогда и никому. Сосо, будучи подростком, попал под повозку, и с тех пор левая рука действовала плохо. Но разве от этого он перестал быть мужчиной?

– Извинись перед девушкой, ты, пьянь!

– Че-го-о? – издевательски протянул тот и потянулся раскрытой ладонью к лицу упрямого горца.

Жестокий удар в челюсть опрокинул дебошира навзничь.

– Эй, ребята, наших бьют! – услышал за спиной Сосо и увидел еще двоих мастеровых, бегущих к нему.

– Бегите! – закричали ему девушки.

Не мог он бежать. И не только потому, что прихрамывал. Он мужчина, а мужчины от опасности не бегают, они ее встречают. И Сосо, шагнув навстречу, ударил в лицо первого. Но тот только мотнул головой, как бык, и ударил в ответ так, что свет померк в глазах, а рот наполнился кровью.

– Бей его! – донеслось словно издалека, и на него градом посыпались тяжелые удары.

Сосо еще как-то умудрился привстать, и от точного удара в солнечное сплетение один из хулиганов, застонав, упал на колени. И вдруг все кончилось. Как в красном тумане, он увидел, что на его обидчиков напал какой-то мужчина лет тридцати. Вот это был мастер! От короткого удара в печень задира, начавший драку, согнулся с тяжким стоном, заваливаясь набок. Второй, не успев опомниться, взвился в воздух, и так плотно шлепнулся о землю, что остался лежать на спине, хватая ртом воздух. Третий, самый сообразительный, бросился наутек.

– Браво, Станислав! – воскликнула Тихоня.

Издалека послышалась трель полицейского свистка. Ну вот, только этого и не хватало…

– Можешь идти? – быстро повернулся к нему Станислав. – А то нет у меня желания с фараонами встречаться.

Сосо, не отвечая, бросился через газон и проезжую часть к проходным дворам. Нырнув под арку, он остановился, со стоном покачнувшись. Но взял себя в руки и осмотрел внешний вид. Да-а… В таком виде только до первого городового. Рукав пиджака почти начисто оторван, воротник рубашки свисает рядом с галстуком. И к тому же весь в пыли.

Сосо шутливо развел руками – мол, вот, извольте видеть. Переступив, он невольно поморщился – один из ударов пришелся по давней травме на ноге.

– Вы же хромаете! – Бойкая смотрела на него в упор синими глазами. – Я еще на бульваре заметила.

– Что с ногой? – прямо спросил Станислав.

– Да ерунда, – улыбнувшись, ответил революционер. – Нога когда-то сломана была. Сегодня ей опять досталось.

Тихоня смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– А! – махнул рукой Сосо. – Да не волнуйтесь вы так, я вас прошу!

– В самом деле, – поддержал его Станислав. – Волноваться не будем. Так, девушки, бегите вперед и все организуйте. А мы пойдем не спеша.