Простая реакция живого организма оказала бодрящее воздействие на оторопевший разум. Наверное, идиотское выражение стало потихоньку сползать с моей физиономии, потому что человечек, добро улыбнувшись, завершил свои манипуляции торжественным опусканием в мою чашку кружочка лимона и уселся напротив, выжидающе поглядывая на меня поверх сползших на нос очков.

– Пейте-пейте, Илья Евгеньевич, чаек замечательный. И не спешите, времени у нас еще мно-о-ого. Это у землян времени всего ничего осталось, а мы с вами пока что дефицита не испытываем.

Если все, происходившее со мной с момента громового удара над Хамовниками, – это сон, то, судя по последним словам человечка, он продолжается.

Я огляделся. Мы находились в комнате, отвечающей моим представлениям о старинной частной библиотеке в каком-нибудь средневековом доме какого-нибудь чудаковатого богача. В памяти всплыл текст с любимого тухмановского винила из дорогих сердцу семидесятых:

Из полумрака выступали филенчатые стены темного дерева. Встроенные в них стеллажи плотно заставлены толстенными томами, поблескивающими в свете свечей золотом тисненых слов на неизвестных мне языках. Филенчатый же потолок терялся в полумраке высоко над головой – свет почти не достигал его. Присутствовала здесь и обязательная стремянка, служившая, судя по конструкции и затертым до блеска ступеням, многим поколениям хозяев библиотеки. Высокие стрельчатые окна снаружи обметал снег – там выла пурга и властвовала ночь. Тишина этой средневековой ночи, наполненная потрескиванием свечей, скрипом старинного дерева, подвыванием ветра, окружала нас.

Человечек одобрительно следил за попытками моего сознания пробудиться.

– Как вам здесь нравится? Правда, уютно? Это все специально для вас, я знаю ваши вкусы. Ну-ну, Илья Евгеньевич, приходите же в себя. Пора уже задавать вопросы.

– Где я? – поощренный, спросил, наконец, я, не имея душевных сил претендовать на оригинальность.

– Вы у меня в гостях. Помните, вы кого-то искали, чтобы задать мучивший вас вопрос о сроке вашего существования?

– Так это было на самом деле? Я что, действительно умер?

– К несчастью, да. Или к счастью, это как посмотреть. Вы пейте чай-то, а то остынет. Плюшки рекомендую настоятельно. Или может быть, поужинаем более плотно?

– А вы, значит, тот, кого я искал?

– Да, – просто ответил человечек. К своей чашке он так и не притронулся.

– Но я искал Бога.

– Считайте для начала, что вы его нашли.

– Вы Бог?

– Не совсем, но вроде того. Вы потом поймете.

– А настоящий Бог есть?

– Настоящего, в том смысле, который вы вложили в свой вопрос, нет.

– Только вы?

– Только я.

– А Дьявол?

– Что Дьявол? – человечек сделал вид, что не понял вопроса. При этом его добрые глаза стали еще добрее.

– Дьявол есть? Существует?

– Если я правильно уловил смысл ваших вопросов, вы пытаетесь с наскока, даже не попробовав плюшки, постичь основы мироздания, не так ли? Вас интересует, какова доля субъективности в окружающей вас реальности? Существует ли и существенна ли поляризация субъективных основ? Так вот, никакого Дьявола нет. А добро и зло – всего лишь абстракции, локализованные в человеческом обществе с целью упрощенного объяснения окружающего мира. Объяснения, доступного слабому человеческому разуму, к тому же находящемуся в условиях постоянного дефицита достоверной информации. А реальность, к сожалению, чрезвычайно материальна и объективна, ее форма продиктована конечным числом фундаментальных физических соотношений. И еще есть я.

Если бы подобный диалог состоялся в другое время, до моих последних приключений, я ограничился бы мысленным диагнозом своему визави, и на этом либо постарался закончить беседу, либо разговаривал с ним как с больным, осторожно обходя острые темы, дабы не вызвать припадка. Однако мои чувства все еще оставались возбуждены картиной летящих навстречу световых горизонтов черной дыры, так что сейчас я мог бы поверить во многие чудеса, в том числе и во встречу с Богом. Пусть только представит доказательства, а то уж больно не вяжется его тщедушная фигурка с образом Великого и Всемогущего.

– Вы? А кто вы все-таки? – прямо, не церемонясь, спросил я в ответ на его последнюю фразу, сказанную особым многообещающим тоном. – Извините, но оснований считать вас Богом у меня маловато.

– Отчего же маловато? Разве обстоятельства нашей встречи не кажутся вам если уж не достаточным, то по крайней мере располагающим основанием?

– Какие обстоятельства? Мы сидим, пьем чай в уютной комнате. Я, конечно, не знаю, как сюда попал, но всякое случается в жизни, особенно если под водочку. Вы пожилой человек, отнюдь не похожий на творца всего сущего. Так что мой, как вы сказали, слабый разум ищет упрощенные объяснения нашей встрече, и находит. Ну, например, допустим, что со мной все-таки случился приступ белой горячки, и все, что произошло с момента последней пьянки – мой горячечный бред. И вы, извините, тоже. Или, скажем, другой вариант. Вы существуете реально, но все мои приключения – результат вашего гипнотического воздействия. Уж не знаю, зачем вам это нужно, но если вы и дальше будете ставить свои бесчеловечные эксперименты, я все равно не поверю, что вы Бог. А вот еще вариант, так сказать, компиляция из двух предыдущих. Мы оба сошли с ума и находимся в психбольнице. Тогда ваше заявление насчет вашей божественной сущности совсем уж понятно и никакого удивления у меня не вызывает.

– Все ваши варианты, Илья Евгеньевич, извольте заметить, базируются на предположении, что либо ваш, либо наш с вами разум помутнен.

– Еще бы! Вы даже не представляете себе, какие бредовые вещи со мной произошли.

– Отчего же не представляю. Могу даже пересказать в подробностях. Сначала охранник застрелил вас. Потом вы побывали в Марианской впадине. Потом отправились в США, посетили спутник Юпитера. Кончилось все прыжком в черную дыру, после чего вы потеряли счет времени. А очнулись у двери в эту комнату.

– Ну вот видите! Поскольку вы так хорошо обо мне осведомлены, значит, я нахожусь под вашим гипнозом, и либо сам рассказал вам о своем бреде, либо вы мне его внушили. Кстати, не знаю вашего имени – отчества, извините.

– Называйте меня, ну, скажем, Саваоф. Для простоты вашего восприятия, так сказать.

Это уже явный перебор. С одной стороны, логично, считая себя Богом, взять имя Саваоф, но с другой стороны, должна же быть у человека совесть! Эта игра мне надоела.

– Может, Иешуа Га-Ноцри? – взорвался я. Не знаешь, куда от собственных проблем деться, а тут еще этот больной. Пора как-то определяться. Я жив, это несомненно, но ситуация, в которой оказался, остается чрезвычайно странной. Срочно требуется привести ее к норме.

– Я допускаю уместность вашей иронии, Илья Евгеньевич, – спокойно ответил мне Саваоф. – Потому что ситуация, в которой вы оказались, остается чрезвычайно странной. Срочно требуется привести ее к норме, – повторил он мои мысли слово в слово все с той же доброй улыбкой.

Я отодвинул от себя чашку и пристроил на блюдце сбоку нее обкушенный остаток плюшки. Он еще и мысли читает! Нет, это самое натуральное издевательство! И я уперся, как осел:

– У меня бред и вы меня гипнотизируете. Спасибо за чай.

Я встал и пошел к двери. Срывая с вешалки плащ, я услышал за спиной негромкий усталый голос:

– Илья Евгеньевич, пожалуйста, осторожнее.

– До свиданья, – буркнул я в ответ, не оборачиваясь, и распахнул дверь.

За дверью оказалась черная пустота. Сквозь нее, освещаемые тусклым желтоватым светом из-за моей спины, беззвучно мчались снежинки, но не было ни неба, откуда бы они срывались, ни земли, на которую они должны падать. Я еле успел ухватиться за косяк и остановить занесенную ногу, иначе уже летел бы во тьму, навсегда удаляясь от теплого светящегося прямоугольника двери. Воздух из комнаты, вырываясь в пустоту, раздувал полы плаща и трепал мои волосы.