Два сыщика, переодевшись рядовыми обывателями, шастали по различным злачным местам, бандитским притонам, по толкучкам около рынков в призрачной надежде напасть на след Жмурова. Костя выучил мрачную физиономию Витька наизусть, так что теперь ему по ночам снился налысо обритый сизый череп, медленно парящий в вечернем воздухе. В руке череп сжимал маленький черный браунинг, грозя Ильяшину. Во рту черепа блистал пронзительным светом одинокий золотой зуб.

Ильяшин просыпался среди ночи в сыром гостиничном номере, по которому деловито сновали огромные шустрые тараканы, крупными глотками пил из графина кипяченую воду и с тоской натягивал простыню на голову, снова пытался заснуть, мучимый тревожными беспокойными видениями.

Время шло, а поиски Жмурова не приносили результатов. Набеги на малины ничего не давали. Однако попутно Будыка и Ильяшин получили устную благодарность от полковника Звягинцева за поимку мелкого воришки, стянувшего с дачи местного мэра телевизор, но основное задание оставалось невыполненным.

Шел пятый день пребывания Ильяшина в Туле. Костырев, разговаривая с ним по телефону, сказал: «Хватит там прохлаждаться. К концу недели возвращайся. У нас работы полно, народу не хватает, а тут еще новое дело подкинули».

Выслушав приказ о возвращении, Ильяшин с постным видом положил трубку служебного телефона и вышел в коридор управления.

— Слушай, лейтенант, зайди-ка в тринадцатый; кабинет, — бросил ему на бегу незнакомый майор. — Там какого-то старичка допрашивают, может, что полезное услышишь.

Допрашиваемый, сухонький благообразный старец, сидевший на стуле с видом святого апостола, добросовестно рассказывал лысому капитану что-то о телевизоре, который у него плохо ловит вечерние новости. Это был тот самый дед, на квартире которого, в частном тихом домике, отгороженном от внешнего мира густым палисадником, где наливались медовым соком анисовые яблоки, с белоснежной козой на привязи, такой же мирной и благообразной, как ее хозяин, недавно задержали воришку, стащившего с дачи мэра японскую технику.

— …Я и попросил Федюню: «Дай на подержание свой аппарат». Он парень добрый, принес мне. И говорит: «Бери, дед, пока, пользуйся. А у тебя за это пока поживет человек один». А и живи, мне-то что. Лишь бы человек тихий был. Ну и жил он месяц. Ничего не могу сказать, хоть по внешности и бандит бандитом, а тоже смирный. А мне без телевизора никуда — должон я вечерние известия смотреть, иначе совсем мохом зарасту…

— Так какой человек у тебя жил, дед? — спросил капитан, заполняя бумаги.

Ильяшин навострил уши. У него в ладони уже наготове лежала фотография Жмурова, изрядно истрепавшаяся после длительных мытарств по карманам лейтенанта.

— Какой человек! Известно какой, — ядовито сказал дед. — Ясно, что о двух ногах и об одной голове. А фамилия его мне ни к чему. Просили приютить, я и приютил по доброте душевной, молочком его поил…

— Посмотри, отец, — резко поднялся Ильяшин и подсунул деду фотографию Жмурова. — На этого похож?

— Этот и есть, — со спокойным достоинством ответил дед. — Только он сейчас малость волосатей будет.

— И где он? — почувствовав дрожь в кончиках пальцев и замирание сердца, спросил Ильяшин.

— Откуда мне знать, — съехидничал дед. — Ищи ветра в поле. Уехал, а куда не сказал.

— Когда уехал?

— В конце июня и собрал свои манатки. Попрощался, до свидания, мол, дед Кузя, спасибо тебе за доброту душевную. И уехал.

— Когда это было, точнее?

— Пенсия у меня должна была быть через три дня, значит… Двадцать седьмого и отчалил, что ли. — Дед возвел глаза к потолку, вспоминая.

Ильяшин разочарованно осел на стул. Он напрасно потерял столько времени, только лишь ради того, чтобы выяснить, что Жмурова давно уже нет в Туле. Целую неделю он мог бы проработать в Москве, и, глядишь, может быть, удалось бы выудить что-нибудь полезное…

Дедок хитрыми глазами посматривал на молодого милиционера, всем видом показывая, что ему еще есть о чем рассказать.

— А что, отец, к жильцу твоему кто-нибудь заходил в гости? — спросил Ильяшин.

— Заходить никто не ходил, а вот он сам…

— Что он сам?

— Кое-кому все пороги истоптал, — сказал дед и многозначительно замолчал.

— Кому же это?

— Маринке Опалихиной, с нашей улицы, — с готовностью отозвался дед.

— Это какой Маринке? — заинтересовался Будыка. — Не бабы Саниной ли дочке?

— К ей ходил, к ей. Любовь промеж ими такая случилась!.. Что не подходи!

— Знаю я эту Маринку, — заключил Будыка. — Известная прошмандовка. У нее с каждым, кто по вашей улице проходит, сразу любовь случается.

— Ты таких слов про нее не говори, — возмутился дед. — Она, чай, моя внучатая племянница.

— Ясно, — отрезал Ильяшин. — Поехали к внучатой племяннице.

Через полчаса они с Будыкой уже стояли на тихой окраине города, застроенной покосившимися частными домами, где посреди улицы мирно копошились в пыли куры и коровьи лепешки свидетельствовали о смычке города и деревни. Загорелые босоногие дети без штанишек задумчиво уставились на незнакомых людей, сосредоточенно копаясь в носу.

— Вот здесь она обитает, — кивнул Будыка на серый покосившийся домик, боком прижавшийся к густым зарослям малины.

Они тронули калитку и вошли во двор. Во дворе здоровая девица с разлетевшимися соломенными волосами, сверкая молочной белизной тела из-под короткого блеклого халата, развешивала на веревке детские рубашки.

— Привет, Опалихина, — поздоровался Будыка. — Мы к тебе.

— Чего надо? — неприветливо отозвалась Маринка, сдувая с лица светлую прядь. Из-под пшеничных бровей блеснули светлые прозрачные глаза.

— Поговорить пришли. Вот товарищ к тебе приехал из самой что ни есть столицы, за жизнь твою бестолковую потолковать.

— Некогда мне, у меня суп на плите выкипает. Л тут еще вы с вашими разговорами. Если что надо, говори, а нет — проваливай, мне некогда.

— Вот что, гражданка, — авторитетно вступил в разговор Ильяшин. — Нам стало известно, что вы поддерживаете отношения с человеком, недавно бежавшим из мест заключения. Вы обязаны по закону информировать органы о месте пребывания этого человека, а иначе ответите по закону…

— Это кто вам такое на меня набрехал? — окрысилась Маринка.

— Вы узнаете этого человека? — Ильяшин сунул ей фотографию Жмурова.

Маринка, сощурив светлые глаза, всмотрелась в нее, а потом, ойкнув, удивленно уставилась на гостей:

— Да это же Альберт! Алик Топазов.

— Где он, вам известно? — напирал на нее Будыка.

Маринка посерьезнела, замкнулась и категорически сказала:

— Ничего я вам не скажу. А то еще засадите человека.

— Этот человек убил женщину, известную артистку, — жестко сказал Ильяшин. — Он сбежал из тюрьмы и с оружием скрывается от закона. Если не хотите здесь с нами разговаривать, пройдемте в отделение.

Он железной хваткой сжал мягкое предплечье Опалихиной.

— Ой, да что ж это такое! — запричитала она. — Как что, так сразу в отделение! Да я-то тут при чем! Да отпусти ты меня, вцепился, дьявол чернявый, синяки будут! Да отпусти ты, скажу, что знаю…

Ильяшин разжал пальцы. Опалихина растерла ладонью плечо и сморгнула прозрачную слезу.

— Ой, больно-то как… Я так и знала, что с ним не все в порядке. Говорила я ему, смотри, Алик, не обмани меня. Обманул…

Она села на табуретку, достала платок и высморкалась.

— Где ваш Алик сейчас?

— Откуда я знаю? — со злостью проговорила Опалихина. — Небось на югах персики жрет. А я его здесь жду…

— На каких югах? — встрепенулся Ильяшин.

— А я знаю? В Армавире, должно быть. Открытку я от него позавчера получила, пишет, что приехал, поселился у хозяйки, будет устраиваться на работу охранником…

— Покажите открытку.

Маринка сбегала в дом и принесла конверт. Пока он читал, Маринка с обидой рассказывала Будыке:

— Обещал жениться. Сколько здесь жил, все ко мне бегал. Я его сначала не пускала к себе, думала приглядеться, что за человек, может, пьяница какой или рэкетир. Нет, смотрю, нормальный мужик. Обещал Саньку усыновить…