Отец, а потом и я иногда помогали девушкам, попавшим впросак по вине мужчин. Отец считал, что это благороднее, чем судить их потом за детоубийство.

Одно время мы с Кинной даже делили подушку, но потом поняли, что можем привязаться друг к другу, и по взаимному согласию разошлись.

У нее была куча достоинств: соблазнительная фигурка, щедрость, живость, веселый нрав, настоящий женский ум – и лишь один недостаток – любовь к сплетням. Но именно на этот порок я и возлагал сейчас свои надежды. Поэтому, выйдя из дома дяди, я купил полдюжины ее любимых пирожных и отправился мириться с Кинной.

– Ах, мерзавец! – заявила она и ударила меня по руке, когда я вывалил на стол свое подношение. – Мерзавец бессовестный! Ты же знаешь, что мне нельзя. Хочешь, чтоб я превратилась в противную толстуху? Кто на меня тогда посмотрит?!

– Так я этого и добиваюсь, – пояснил я, касаясь пальцем ее новенькой золотой цепочки и браслета. – Хочу, чтобы все твои богатые ухажеры тебя бросили. Может, тогда ты оценишь мою скромную, самоотверженную любовь.

– Не лги! – засмеялась она. – Я же вижу, что у тебя глаза блажные. Уже нашел себе кого-то?

– Кто на меня польстится? – спросил я уныло. – Без крыши над головой, без медяка в кармане?

И рассказал Кинне о своих злоключениях.

– Вот мерзавцы! – возмутилась она, мгновенно переходя на сторону пострадавшего. – Хочешь, я твоему Дирмеду глаза выцарапаю?

– А что толку? Вот если ты скажешь, кто и за что убил прошлой зимой Энгуса, сына Ивэйна, я тебе по гроб благодарен буду.

Вместо ответа Кинна расхохоталась:

– Ой, умник ты мой ненаглядный! Кто убил, говоришь? Да любовник его собственной невесты, Дирмедовой любимой дочери и зарезал. Кому же еще? И во всей Аврувии… – проговорила она, задыхаясь от смеха, – во всей Аврувии этого не знают два человека. Ты и господин Дирмед.

– Погоди! Ну я понятно, я здесь почти не показываюсь, но Дирмед-то почему?

– А ты подумай как следует. Зачем Дирмеду знать про свой Дом такое! Его же доченьку боги из особого теста сделали. Не то что других женщин. А она горячая девица, эта Кайрен. Загуляла в шестнадцать лет. И по самым темным местам шаталась со своим дружком. Ты не к ней случайно прикипел?

– Да что ты, на что мне? И как, со многими она гуляла?

– Да нет, все больше с одним, – сказала Кинна с видимым сожалением. – Лет десять назад приехал в Аврувию из Баркхейма такой Хольм, чей-то сын. Хотел у нас тардским сукном торговать, да на дом Ивэйна и натолкнулся.

Дом Ивэйна владел огромными пастбищами к югу от Аврувии. Все асены Лайи и большая часть тардских княжеств одевались в ткани, сотканные из шерсти Ивэйновых овец.

– И что же, потонул тард? – спросил я, надеясь, что Кинна сболтнет по старой дружбе еще что-нибудь.

– Да нет, выплыл. Продал Ивэйну свое старое дело, а сейчас торгует лошадьми и живет неплохо.

– Молодец, – похвалил я. – Лошади – единственное, в чем асены уступают тардам. Лукас, краса и гордость отцовской конюшни, тоже родом из Баркхейма.

– Вот и Кайрен тоже так решила. Потому что с Лейвом, сыном Хольма, она и загуляла. Оттого-то они и прятались по темным уголкам, бедные наивные голубки. Как будто такое можно спрятать. Сам видишь, чем кончилось.

– А у этого Лейва была еще одна причина ненавидеть Дом Ивэйна. Они когда-то чуть не разорили его отца. А Энгус… Понятно. А ты видела, как они дрались?

– Я-то сама – нет. Но рассказов ходило достаточно.

– Ну же, Кинни, просвети меня!

– Да что рассказывать? Драк ты не видел, что ли? Кто-то по доброте душевной открыл юному Энгусу глаза на похождения его невесты. Может, он и стерпел бы, не пристало все-таки аристократу возиться с тардами, да и Энгус драчуном никогда не был, но они случайно столкнулись нос к носу на Кривой площади. Слово за слово, схватились за оружие. А когда клинки поломались, они совсем озверели и набросились друг на друга с кулаками.

– Постой, постой! Так там и впрямь была драка? Я-то думал, Энгус погиб в честном бою.

– Какой честный бой, когда они по земле катались?! А потом тард вдруг вскочил и бежать. Смотрят, а Энгус лежит не шевелясь, а нож тарда торчит у него в спине.

– Кинни, стой! Повтори-ка еще раз!

– Что повторить?

– Ты сказала в спине. Ты точно знаешь?

Она посмотрела на меня в замешательстве:

– Н-ну, Ив! Я же там не была. Говорили, что в спине, вот я и повторяю тебе…

– Золото ты мое! – Я нежно поцеловал ее макушку и вздернутый носик. Она пихнула меня кулачком в грудь.

– Бесстыжие твои глаза! Битый час меня выспрашиваешь про какую-то распутную девку.

– Кинни, если дом останется за мной, приезжай и живи сколько хочешь! Только не болтай пока о том, что я у тебя был.

– Очень нужно! – проворчала она. – Сам ведь знаешь прекрасно, что не приеду.

«Прости меня, сукина сына, – хотелось мне сказать. – Прости меня, выродка. За то, что ничего не могу тебе дать, а беру, не стесняясь». Но я промолчал. Что толку в покаянных словах?

На Кривую площадь я пришел уже в темноте.

Огромное серое здание Пьяного Рынка, где продавали днем южные вина, выступало за черту домов, и оттого площадь приобрела форму разогнутой подковы или, если угодно, сморщенной почки.

Я подгадал время так, чтоб оказаться здесь как раз между двумя обходами городской стражи, – знал, что меня никто не потревожит. Я сел на теплые пыльные ступени и стал думать о том, как жила эта площадь день за днем, год за годом.

Задачку я себе придумал, скажем прямо, нелегкую. Эти камни видели немало драк, и не один Энгус простился на них с жизнью. Но рядом со мной сейчас сидела Ида, сложив руки на коленях, глядя в ночь туманными глазами, и лучшей поддержки нельзя было придумать. Для нее я снимал время слой за слоем, уходил все глубже в серый водоворот, вел ее сквозь дождливые и солнечные дни, сквозь клубы пыли, поднятые скрипучими колесами телег, сквозь курчавое море овец, пахнущих молоком и мокрой шерстью, мимо грубых рук, отсчитывающих белесые стертые монеты, отчеканенные лет двадцать назад, рук, в складки которых навечно въелась земляная пыль, мимо кожаных мехов, пахнущих кислым вином, мимо вина, пахнущего овечьей кожей и зеленоватой медью чарок.

И вот наконец что-то мягко толкнуло меня в плечо. Я замер, балансируя на краю песчаной воронки времени, и увидел две серые фигуры, плясавшие с рапирами в руках странный беззвучный танец. Вот я и схватил тот день за шкирку. Теперь нужно запустить его заново. Я встал и вышел на площадь и тут же отпрянул назад – что-то тяжелое, горячее, пронеслось мимо меня. Сталь, которая искала мое сердце.

Теперь я мог рассмотреть сражающихся поближе. Тард оказался похожим на того, которого я видел рядом с Идой, а Энгус был настоящий молодой аристократ – смуглый, черноглазый, точеный. Ну да меня сейчас больше интересовали их души.

Осторожно, чтобы не попасть под удар клинка из прошлого, я приблизился к тарду и слился с ним.

Меня только что обидели. Грубо. Гадко. Настолько, что я почти не чувствовал злобы, одну только боль и усталость. Хоть сто лет проживи с асенами, они всегда будут смотреть на тебя, как на пса. И уйти от них некуда, и жить невозможно. Этот заносчивый дурак знать не знает, кто я ему, но готов сжить нас с отцом со света просто так, за светлые волосы, за другой покрой платья. А главное, за то, что мы осмелились жить там, где живут лишь благородные асены.

Рассвирепел я только тогда, когда этот петушок выбил у меня рапиру. Ну что ж, ему ж хуже. Он небось никогда ничьих кулаков не пробовал. Сейчас я расквашу его тонкий аристократический нос о мостовую. Пусть узнает вкус своей крови. Я отступил, перехватил его руку и с большим удовольствием врезал ему под ребра.

А он вдруг как-то разом обмяк и стал валиться на меня. Я отступал, а он все падал и падал, изо рта текла темная струйка, он цеплялся за мою одежду, а потом разжал пальцы. И тут я увидел нож и кинулся прочь отсюда.