Итак, актер Борис Алексеевич Хмельницкий рассказывает...

Из интервью корреспонденту «Московского комсомольца» Натальи Дардыкиной:

— ...Вместе с актером Борисом Хмельницким мы вспомнили: праздничный олимпийский июль 1980 года и трагическое известие о кончине Высоцкого навек соединились в памяти, уравновесив эмоции того далекого лета.

— Смерть поэта превратилась в грандиозное действо, сценой для которого стала вся Москва. Это было зрелище, достойное Высоцкого, грандиозный спектакль жизни, где роли распределила сама судьба и провидение.

Он умер в самом пике успеха, в пике славы, собрав с земной нивы все, что можно было собрать: страдания, радости, разочарования, подъемы и падения.

— Когда вы собираетесь в кругу друзей, вы поете песни Высоцкого? Читаете его стихи?

— Скажу о себе. В сложные минуты, да и в радостные или печальные мгновения. Володя мне помогает выйти из какой- то сложной ситуации или войти в нее. Поставишь запись, послушаешь— нормально! А то поставлю компакт-диск и слушаю наши общие с ним песни.

— А у вас есть такие?

— Конечно. Говорю это не потому, что после смерти Высоцкого появилось много друзей, вдов и детей, считающих себя самыми-самыми. Действительно, к спектаклю нашего театра «Антимиры» по Вознесенскому мы — Владимир Высоцкий, Борис Хмельницкий и Анатолий Васильев, актер нашего театра, написали песни. Любимов сказал: «Ребята, возьмите хорошие стихи Вознесенского и напишите песню». Зазвал я их к себе домой: у меня рояль, Анатолий Васильев пришел с гитарой. Володя взял мою, сели мы и за один день сочинили четыре песни.

(Борис начинает петь по куплету из каждой):

«Любите при свечах,

Танцуйте до гудка,

Живите при сейчас,

Очнитесь при тогда...»

К спектаклю «Берегите ваши лица» (тоже поэтический опус Вознесенского) мы с Высоцким уже без Анатолия Васильева написали песню. Спектакль прошел, может быть, всего два раза и был закрыт каким-то, не помню, министром культуры. Там, кстати, Володя Высоцкий спел впервые свою «Охоту на волков». Любимый наш Любимов включил в спектакль по Вознесенскому вставным номером «Охоту на волков». Это и загубило спектакль. Официальные лица вытаращили глаза: «Почему это Высоцкий поет СВОЮ песню?» И кто-то подсказал нам средство спасения: «А вы говорите им, что Высоцкий не будет больше петь «Охоту на волков». Мы так и поступили. И вот приходит комиссия в очередной раз принимать спектакль, гордая от сознания, что ей удалось уломать таганковцев. Сидят зрители из министерства и горкома партии, а Высоцкий запел «Мы больше не волки». Они услышали и поняли — не такие они дураки, чтобы не понять текст Высоцкого — эта песня еще сильнее и точнее достигает цели. И совсем запретили спектакль.

— У Высоцкого был неуживчивый, неудобный характер?

— Это и хорошо, что он не ангел, не мальчик, не паинька. Его ярко выраженные недостатки перекрывались его достоинствами. Но в отличие от многих людей он переживал, когда делал какую-то гадость или совершал какой-то неблаговидный поступок. Ведь многие из нас не переживают, а ищут для себя лазейку, чтобы оправдаться: «И все-таки я прав». Володя переживал. Может быть, он не всегда извинялся, но ощущались его переживания. Я на себе это испытал.

— А обиды, которые ему причиняли, он мог простить?

— Я не знаю, но, наверное, мелкие гадости, подлости мог простить. Но глобальные предательства — нет. Заблуждения, ошибки людей он воспринимал нормально — об этом пел в своих песнях. Володя был человеком верующим, и по-христиански он все равно не мог не простить человеку. Не думаю, чтобы он в конечном итоге на кого-то остался зол. Он был достаточно мудр, чтобы прощать.

— На премьере «Мастера и Маргариты» я сидела в первом ряду и была ужасно счастлива, что в узкую щель между сценой и подставными стульями первого ряда буквально через наши ноги прошел гордый и тихий Владимир Высоцкий с Мариной Влади. Они сели слева, в ряду четвертом или пятом. Мне показалось, он был чуточку меньше Марины. Володя не комплексовал по этому поводу?

— Да, он старался казаться повыше, как-то выпрямлял при ней спину и грудь... Даже в стихах он сетовал, что ростом не вышел. А какая разница? Мужик определяется совершенно не этим. Высоцкий любил Марину. Любил.

— И она любила и выбрала именно его...

— Никаких сомнений! Никому не позволительно вести недостойные разговоры о Марине Влади. Это жена Володи, которую он любил. Не позволительно обсуждать и осуждать

жену Высоцкого, которой он написал в стихотворении: «Двенадцать лет тобой и Господом храним...» Это были последние его стихи, написанные за два до кончины. (Здесь Борис Хмельницкий— ошибается: упомянутое им стихотворение поэт написал в июне 1980 года. — А Я.) У Володи были любовницы, замечательные, прекрасные. Они любят его и сейчас, но именно Марине он посвятил строки, соединившие ее имя с Богом. Он очень многим ей обязан. Без нее его жизнь оборвалась бы намного раньше.

— Высоцкий в стихах выразил полно не только себя, но и свое поколение, поколение отцов.

— Да, у него можно найти отклик на все случаи жизни, как у Есенина, Бунина, Набокова... Сегодня утром проснулся, и в ушах зазвучало: «Возвращаются все, кроме лучших друзей...» Я не могу записать себя в лучшие друзья Высоцкого, но я, да что я — все мы неожиданно для себя говорим его словами, когда за горло схватывает горечь потери или распирает язва иронии...

Все мы выросли на песнях Высоцкого...

Еще один отрывок из интервью, данного Борисом Хмельницким 23 апреля 2004 года, в день 40-летия Театра на Таганке:

— ...Как-то мы были в гостях у Андрея Миронова, и зашел разговор: у вас замечательный театр, мы его любим, но актеры в нем — марионетки. На что я сказал: «Андрей, назови второй театр в Советском Союзе, где есть такое количество потрясающих актеров — Славина, Демидова, Полицеймако, Жукова, вся мужская обойма — Высоцкий, Золотухин, Губенко, Бортник, Филатов, Любшин, Калягин, Шаповалов (извините, если кого-то не упомянул — список очень длинный) — ничего себе театр марионеток». Мы наслаждались ролями, можно сказать, купались в них. Даже эпизоды Любимов выстраивал так, что плохо сыграть было невозможно. Самая маленькая

' роль в актерской биографии превращалась в событие.

— Странно про это слышать, ведь таганковские спектакли имели очень специфическую форму, мало соотносящуюся с тем, что происходило вокруг.

— А театр вообще отношения к жизни не имеет. Да и кино — во многих случаях. Снимайте документальное кино, и будет как в жизни. А на сцене имеет место только воплощение идеи жизни, фантазия на эту тему.

— Мы уклонились от темы «роль Любимова в вашей жизни».

— Я бесконечно ему благодарен и не устаю повторять, что это самый главный и любимый режиссер в моей жизни. Актер, прошедший его школу, мог играть в каком угодно театре — в музыкальном, комедийном, драматическом. Любимов растил «синтетических» актеров. А театр прежде всего — это зрелище. Будь то хоть Достоевский, хоть Солженицын, хоть Горький, на спектакле не должно быть скучно.

Сейчас Таганка, конечно, другая. Театры, как известно, живут десять-пятнадцать лет. Первый, кто стал говорить о том, что, мол, ребята, не обольщайтесь, мы дошли до какого- то предела, и стали тормозить, был Любимов. Он сам чувствовал, что что-то с театром не то происходит.

— В каком это году прозвучало первый раз?

— В 78-м. Он мужественно признался и призвал нас не останавливаться, не довольствоваться старыми успехами, а искать, искать... Режиссура — это власть. Очень опасная штука — владеть душами и судьбами людей. А приходится: хочу — помилую, хочу — нет. Хочу, сниму с роли, хочу ее дам. Но поразительно: Любимов никого не увольнял. Актеры получали по 150 выговоров — за прогулы, за пьянки, но только не приказы об увольнении. Да, от Любимова уходили — Ярмольник, Губенко, Любшин, Калягин, Демидова, но уходили сами, в другие театры, в другие жанры. И мне в какой-то момент показалось, что я могу сделать новый, совершенно иной виток своей жизни.