Что можно сказать по этому поводу? Песни нашего барда настолько многослойны, что самый неискушенный слушатель что-нибудь из них да извлечет — пусть поверхностно, пусть только по-скоморошьи. Результаты бывают и огорчительными — я имею в виду те случаи, когда Высоцкий становится объектом повышенного интереса примитивистов, прельщенных показной развязностью персонажа и не видящих за этой развязностью ни второго, ни тем более третьего плана. Но если примитивистам еще можно простить такой, мягко выражаясь, односторонний подход к творчеству барда, то как можно простить интеллектуалам С. Куняеву и В. Бондаренко суждения о сознательном служении Высоцкого многоликому обывателю? Что это: полное совпадение вкусовых ощущений у «шашлычников» и у многоуважаемых интеллектуалов или сознательная клевета на знаменитого барда?

Подобное обвинение трудно выдвинуть даже против ранних блатных песен Александра Розенбаума, хотя они дают гораздо больше оснований для этого. Мы ведь знаем, что Розенбаум сегодня «стесняется» петь свои ранние песни, а Высоцкому до конца своих дней стесняться было нечего. Но чтобы выяснить истину до конца, необходимо, я думаю, именно сейчас сопоставить ранние песни Высоцкого и Розенбаума. Это тем более необходимо, что определенная часть бывших поклонников Высоцкого с легкостью переключилась на Розенбаума, и даже нашла в его лице «заменителя» умершего барда. Мне придется сейчас привести полностью три песни — две Высоцкого и одну Розенбаума. Может быть, это неэкономично, но, во-первых, песни не слишком большие, а во-вторых, они должны предстать перед читателями без сокращений, - чтобы вывод, сделанный мной, не оказался навязчивым.

Но почему две песни Высоцкого и лишь одна — Розенбаума? Да потому, мне кажется, что две породнили эту одну. Посмотрим, какой получился плод.

Беру намеренно у Высоцкого две самые беспардонные песни.

Первая:

КРАСНОЕ, ЗЕЛЕНОЕ

Красное, зеленое, желтое, лиловое,

Самое красивое — на твои бока!

А если что дешевое — то новое, фартовое,

А ты мне только водку, ну и реже — коньяка

Бабу ненасытную, стерву неприкрытую,

Сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?»

А ты — всегда испитая, здоровая, небитая —

Давала мене водку и кричала: «Еще нет!»

На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались

Крупными купюрами, займом золотым, —

Но однажды всыпались, и, сколько мы не рыпались,

Все прошло, исчезло, словно с яблонь белый дым.

Бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою

О том, что будешь задать меня ты долгие года, —

А ну тебя, патлатую, тебя саму и мать твою!

Живи себе как хочешь — я уехал навсегда!

                                                     Около 1961

Воздерживаюсь пока от оценки песни, скажу, что она очень проигрывает в «голом» виде — без музыкальной одежды и — в особенности, — без авторского исполнения. А между тем — это стремительный вихрь.

Однако чтобы не зайти слишком далеко, обратимся ко второй песне Высоцкого:

РЫЖАЯ ШАЛАВА

Что же ты, зараза, бровь себе подбрила,

Для чего надела, падла, синий свой берет?

И куда ты, стерва, лыжи навострила —

От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет»

Знаешь ты, что я души в тебе не чаю,

Для тебя готов я днем и ночью воровать.

Но в последнее время что-то замечаю,

Что ты стала мне слишком часто изменять!

Если это Колька или даже Славка —

Супротив товарищей не стану возражать.

Но если это Витька с Первой Перьяславки —

Я ж те ноги обломаю, в бога душу мать!

Рыжая шалава, от тебя не скрою:

Если ты и дальше будешь свой берет носить,

Я тебя не трону, а в душе зарою

И прикажу залить цементом, чтобы не разрыть.

А настанет лето — ты еще вернешься!

Ну а я себе такую бабу отхвачу,

Что тогда ты, стервь, от зависти загнешься,

Скажешь мне: «Прости!» — а я плевать не захочу!

Конечно, не совсем прилично обрушивать на читателя сразу три «антихудожественных» текста. Но наберемся терпения: может быть, из трех текстов антихудожественным окажется только один? Итак, песня Александра Розенбаума:

Ох, и стерва ты, Маруся, ну и стерва!

Третий год мне, падла, действуешь на нервы,

Надоело мне с тобою объясняться —

Даже кошки во дворе тебя боятся.

Что ни утро, все на кухне морду мажешь,

Словно лошадь цирковая, вся в плюмаже.

Да ты слова-то такого не слыхала.

Я б убил тебя давно, да денег мало.

Ты и мамку-то мою сжила со свету.

Я б убил тебя давно, да денег нету.

А маманя — чистый ангел, да и только, —

Умудрилась-то прожить с тобою сколько!

Ну, ославила ты, тварь, меня в народе!

Кореша ко мне футбол смотреть не ходят,

И во всем микрорайоне ходят слухи,

Что подруги твои, Маня, потаскухи.

Ох, и стерва ты, Маруся, ну и стерва!

Схороню тебя я первым, ты поверь мне.

И закопаю на далекой стороне,

Чтоб после смерти ты не пахла мне.

Думаю, что любой, даже не искушенный в поэзии читатель, еще не дочитав последний текст, интуитивно почувствовал разницу между ним и двумя предыдущими. Вероятно, вначале его поразит однотонность третьей песни после многоцветья первых двух. Есть нюансы, которые не всегда поддаются анализу, но некоторые сразу же фиксируют подсознательно (в особенности, когда возникает возможность не просто прочитать слова, но воспринять их комплексно с мелодией и авторским исполнением). Скажу лишь о том, что лежит на поверхности и хорошо видно невооруженным взглядом.