— А вы как-то привыкали друг к другу, притирались острыми углами?
— С первой минуты разговора у каждого из нас было ощущение, что встретился родной человек. У нас было очень много общего во вкусах, привычках, характерах. Иногда казалось, что мы и раньше были знакомы, потом на какое-то время расстались и вот опять встретились. Володя даже вспомнил, что бывал у моих родителей дома и знал мою маму. Правда, видел ли он меня ребенком, так и осталось невыясненным.
— Вы отдыхали вместе?
— Я ездила с ним на концерты в Тбилиси, в Среднюю Азию, в Минск, в Питер на машине.
По дороге в Питер — а Володя как раз привез из Германии «Мерседес» — мы подобрали голосовавшую на обочине семью: мужчину, женщину и ребенка. Просто стало жалко, кажется, была плохая погода, шел дождь.
И вот они сели в «Мерседес», еще через пару минут поняли, что вообще-то их везет Высоцкий. И застыли, как скульптуры египетских фараонов. Так, молча, с каменными лицами всю дорогу и просидели.
— Высоцкого тяготила всенародная слава?
— Это была слава заслуженная, ведь специально его раскруткой, как это делают сейчас, никто не занимался. К тому же многие просто не знали его в лицо, хотя песни Высоцкого слушали и знали все. И к людям он относился не как к назойливой толпе, а именно как к людям.
Мы ехали в Минск, проводница в поезде пристально на Володю посмотрела: «Что-то мне ваше лицо знакомо. Вы не актер Театра Моссовета?» «Нет,— ответила я, — он зубной техник». Мы перемигнулись и пошли в свое купе. Через полчаса приходит к нам проводница. «Как хорошо, — говорит, — что я вас встретила. У меня что-то десна под коронкой болит. Вы не посмотрите?»
И Володя, как заправский стоматолог, долго что-то разглядывал у нее во рту и потом серьезно так посоветовал поменять мост. В общем, скучно с ним не было.
— Он вникал в ваши проблемы, в учебу?
— Его поражало, что я могу взять карандаш и за пять минут что-то изобразить на бумаге. Он вообще восхищался людьми, умеющими рисовать, ужасно завидовал им, тому же Михаилу Шемякину.
Конечно, он вникал во все. Он ехал за границу, спрашивал: «Что тебе привезти?» А я же шила. «Привези, — говорю, — шелковые нитки морковного цвета номер восемь и наперсток».
— Вообще-то это непросто, я по своему опыту знаю. На весь Париж два специализированных магазина тканей.
— Володя отвечал в том же духе: легче, дескать, достать живого крокодила. В результате он привез коробку — набор для рукоделия, с ножницами, нитками-иголками, наперстками и прочими вещицами. Я со всем этим ходила в институт, на занятие, которое называлось «воплощение в материале». И мне подруги завидовали.
За два дня в Германии он умудрялся купить мне два чемодана шмоток. Все с необычайным вкусом подобранное.
«Мне нравится, — говорил, — когда ты каждый день в чем-то новеньком». Или: «А вот это — моя особенная удача». Удачей была французская сумочка из соломки или какая-то другая вещь, которая, по его мнению, мне особенно шла.
И вот представьте меня во всех этих «Диорах» и «Ив-Сен-Лоранах» во времена жутчайшего дефицита, когда пара приличной обуви была проблемой. У меня было восемнадцать пар сапог, меня подружки так и представляли: «Знакомьтесь, это Оксана, у нее восемнадцать пар сапог».
— После сапог спрашивать о цветах вроде бы как и неприлично...
— Однажды весной я сказала, что люблю ландыши. Утром проснулась от того, что щелкнула входная дверь — Володя куда-то убежал. Естественно, он принес ландыши. Но сколько? Ландышами была уставлена вся комната. Он, наверное, ездил по Москве и скупал цветы оптом.
В общем, такая вот сказочная жизнь, где все было перемешано: и его срывы, и его нежность. Это действительно была какая-то неправдоподобная любовь. Особенно первый год получился безмятежным. Позже появилось какое-то предчувствие беды.
— Но почему такой страшный финал? Может, советская власть виновата?
— Советская власть, конечно, мешала, но одновременно и помогала. Она вносила в жизнь такую интригу, такой конфликт. Была борьба, острая драматургия. Это же как театральная пьеса: чем серьезней конфликт, тем интересней смотреть. Вот сейчас нет советской власти — и искусство пресно, примитивно, банально. Свободой надо уметь пользоваться, а мы этого еще не умеем.
А смерть Володи я воспринимаю как рок, судьбу, от которой не убежишь. Ну не кололся бы он — умер бы от сердечного приступа или попал под машину. Он так наотмашь жил, что иначе и не получилось бы.
— А что с вами было потом, когда его не стало?
— Страшный год. Я ушла в академку, подумывала, не эмигрировать ли. Меня вызывали в КГБ, пытались завербовать. Я отказалась. Из института меня не выгнали, но в Болгарию позже не пустили.
Помогли друзья. Я по-прежнему дружила с актерами Таганки. Мне давали работу, я училась. Прошло два года, я встретила Леню — и началась совсем другая история. Но вот ощущение, что Володя многое в моей судьбе предопределил, у меня осталось. Если бы не он, все бы сложилось совсем иначе».
Марина Райкина:
«ПРАВДА ЛЮБВИ И СМЕРТНОГО ЧАСА»
Оксана Афанасьева:
«ВОЛОДЯ СКАЗАЛ - ДАВАЙ КОГО-НИБУДЬ РОДИМ»
Их разделяли 22 года. Ему — 40. Ей — 18. У него — всенародная любовь и скандальная репутация. У нее — текстильный институт и туманное будущее модельера. Но на два года их связала любовь. Для нее — первая. Для него — последняя. Владимир Высоцкий и Оксана Афанасьева (Ярмольник) вместе познали правду любви и смерти.
КРАСНЫЙ, ОЧЕНЬ КРАСНЫЙ ГОД
1
Они встретились в 1978 году. У этого года очень яркий цвет.
— По количеству эмоций, яркости впечатлений и ощущений он красный, — говорит Оксана.
— Высоцкий — твоя первая любовь?
— Настоящая, скорее.
— Веришь в судьбу?
— Конечно. Я пришла на спектакль — к тому времени я уже ходила на Таганку. Зашла в администраторскую в антракте, чтобы позвонить. Там сидел Володя, и администратор Яков Михайлович Безродный сказал: «Ксюша, это Володя Высоцкий. Володя, это Ксюша». Володя в это время разговаривал по телефону, но сразу повесил трубку. Почему-то мимо аппарата.
И вот о судьбе: в тот день я вообще-то шла на другой спектакль, а его заменили на тот, что я уже видела. Могла уйти, но осталась из-за подружки. А Володя в тот день тоже не играл — он просто заехал кому-то заказать билеты. «Куда вы после спектакля?» — спросил он. «Домой». — «Не бросайте меня, я вас подвезу».
— Какая машина у него была в то время?
— «Мерседес». 280-й. Серебристый. Было смешно: когда я вышла, на улице стоял Вениамин Борисович Смехов на зеленых «Жигулях». «Ксюша, давайте скорее, я вас жду». — «Нет, нас уже подвозят». — «Кто?» Я показываю на Володю. Веня смотрит на него и говорит: «Ну конечно, где уж моим «Жигулям» против его «Мерседеса»!» Но на самом деле «Мерседес» не играл никакой роли, мы тогда были беспонтовые: машина — не роскошь, а средство передвижения.
— Тебе голову не снесло? Высоцкий, «Мерседес»...
— Знаешь, я никогда не была театральной сырихой, поэтому для меня Володя не был божеством. В доме у нас, на Пушечной, собирались люди совсем непростые. Мой папа и мой брат дружили, например, с Леней Енгибаровым, приходил Лева Прыгунов, другие интересные люди. Это была моя среда. А Володя... Он для меня был очень таинственной фигурой. Про него ходили легенды, сплетни: Володя — алкоголик, бабник и вообще последний человек на этом свете.
— И тебя не испугали эти сплетни?
— Нет. Я, знаешь, чего боялась? Я боялась, что чувства с моей стороны могут быть гораздо сильнее и искреннее, чем сего.
В тот день, когда мы прощались, он сказал: «Дайте мне ваш телефон, я приглашу вас на «Гамлета». Но, когда позвонил и пригласил на спектакль, я уже собралась на Малую Бронную. «Знаете, Владимир Семенович, — сказала я ему... — Я иду на Эфроса». А он: «Ну давай, я отыграю «Гамлета» и подъеду за тобой. И мы пойдем поужинаем». И вот тут во мне что-то екнуло. Во время спектакля я волновалась ужасно. Моя подружка говорит: «Что ты дергаешься? Все бабы Советского Союза мечтали бы пойти поужинать с Высоцким. Аты — не пойду, неудобно. Дура!!!» И я думаю: «В самом деле, это же дико интересно, такой человек...» Вышла из театра, тут подшуршал Володя на своем «Мерседесе», и мы поехали к нему домой. Я была у него в гостях, «на Грузинах». «Не надо меня звать Владимир Семенович», — сказал он мне тогда. Володя за мной нежно ухаживал, угощал деликатесами из магазина «Березка». Было какое-то вино, печенку жарил сам. Печенка таяла во рту.
