Ассистент снял с ее рук бумажные пакеты — их надевают для сохранения улик, — и Купер наклонился над ней со шпателем, чтобы собрать материал из-под ногтей.

— А! — вдруг воскликнул он. — Любопытно.

Взяв пинцет, он что-то сделал с ее правой рукой и выпрямился, подняв инструмент повыше.

— Это, — произнес он, — было между указательным и средним пальцами.

Четыре тонких светлых волоска. Блондин, склонившийся над розовой постелью, украшенной оборками, сопротивляющаяся девочка…

— Этого хватит для анализа ДНК? — спросил я.

Купер улыбнулся, не разжимая губ:

— Успокойтесь, детектив. Разумеется, мы должны произвести микроскопические исследования, но, судя по цвету и структуре, эти волоски, вполне вероятно, находились на голове самой жертвы. — Он бросил их в пакет для вещдоков, достал перьевую авторучку и что-то нацарапал на ярлычке. — Если допустить, что улики подтвердят первоначальную версию об удушении, я бы предположил, что подушкой или другим орудием преступления ее руки были прижаты по бокам головы и что незадолго до потери сознания она, не имея возможности вцепиться в нападавшего, тянула себя за волосы.

В этот момент Ричи вышел — просто развернулся и ушел, закрыв за собой дверь. Хорошо еще, что по стене кулаком не врезал и не сблевал.

Ассистент захихикал. Купер бросил на дверь долгий холодный взгляд.

— Прошу прощения за детектива Куррана, — сказал я.

Купер перевел взгляд на меня.

— Я не привык, — сказал он, — чтобы мои вскрытия прерывали без веских причин. У вас или у вашего коллеги такая причина есть?

Надежды на то, что Ричи понравится Куперу, пошли прахом, и это было еще не самое страшное: если Ричи не вернется в морг и не досмотрит вскрытие до конца, в отделе его высмеют так, что подначки Куигли покажутся детскими шалостями. Ему дадут прозвище, которое останется с ним на всю жизнь. Купер скорее всего промолчит — сплетничать он считает ниже своего достоинства, — но, судя по блеску в глазах ассистента, ему уже не терпелось с кем-нибудь поделиться.

Пока Купер занимался внешним осмотром, я держал рот на замке. Слава богу, больше никаких неприятных сюрпризов. Рост Эммы чуть выше среднего, вес средний, и, насколько мог судить Купер, девочка была абсолютно здорова. Никаких переломов, шрамов, ожогов, никаких следов насилия — ни физического, ни сексуального. Зубы чистые и здоровые, ни одной пломбы; ногти чистые, короткие. Ее недавно подстригли. В общем, всю свою недолгую жизнь она провела, окруженная заботой.

Ни конъюнктивальных кровотечений, ни ссадин на губах там, где что-то прижали ко рту, — никаких следов того, что именно делал с ней убийца.

— Хм, — вдруг промычал Купер, посветив Эмме в рот фонариком, словно лечащий врач. Он отклонил ее голову назад, снова потянулся за пинцетом и засунул его глубоко в глотку Эммы. — Если я правильно помню, на постели жертвы лежало несколько декоративных подушек, на которых разноцветной шерстью были вышиты антропоморфные животные.

Котята и щенки, глядящие на тебя в свете фонарика.

— Верно, — ответил я.

Изящным движением Купер извлек пинцет.

— В таком случае, — проговорил он, — я полагаю, что мы получили доказательства того, каким именно образом наступила смерть.

Клочок шерсти, мокрый и темный — он станет розовым, когда высохнет. Я вспомнил острые ушки котенка и щенка с высунутым языком.

— Как вы только что видели, при удушении остается так мало следов, что диагностировать его с точностью невозможно. Однако в данном случае — если этот клочок шерсти соответствует той, что на подушках, — я без каких-либо затруднений заявлю, что жертву задушили одной из подушек, которые лежали на ее постели. Возможно, криминалистам удастся идентифицировать и само орудие убийства. Она умерла либо от кислородного голодания, либо от вызванной им остановки сердца. Род смерти — убийство.

Он бросил клочок в пакетик и, закрывая его, кивнул и удовлетворенно улыбнулся.

Вскрытие не дало ничего нового: здоровая девочка без каких-либо признаков болезней или повреждений. В желудке Эммы находился частично переваренный ужин: говяжий фарш, картофельное пюре, овощи и фрукты (картофельная запеканка с фруктовым салатом на десерт — и то и другое съедено приблизительно за восемь часов до смерти). Спейны казались мне семьей, которая ужинает за одним столом, и я не мог понять, почему в тот вечер Пэт и Эмма ели разные блюда. Впрочем, это была мелочь, объяснение которой можно искать вечно. Скажем, Пэта подташнивало, и поэтому он не стал есть запеканку, или девочке на ужин дали то, от чего она отказалась за обедом. Красное цунами убийства сметало с дороги незначительные детали вроде этой.

Когда ассистент начал ее зашивать, я спросил:

— Доктор Купер, не дадите мне две минуты на то, чтобы привести детектива Куррана? Он непременно захочет увидеть остальное.

Купер снял окровавленные перчатки.

— Не понимаю, почему у вас сложилось подобное впечатление. У детектива Куррана были все шансы увидеть остальное, как вы это называете, однако он, очевидно, считает себя выше таких банальностей.

— Детектив Курран прибыл сюда, просидев всю ночь в засаде. Организм потребовал свое, как это всегда бывает, но детектив не вернулся, поскольку не хотел снова вас прерывать. Не следует наказывать его за то, что он провел на службе двенадцать часов подряд.

Полный отвращения взгляд Купера говорил: неужели нельзя придумать что-нибудь поинтереснее?

— Даже если у детектива Куррана проблемы с кишечником, меня это не касается. — Он отвернулся, чтобы бросить перчатки в бак для биологических отходов. Лязг крышки дал понять, что разговор окончен.

— Детектив Курран должен присутствовать на вскрытии Джека Спейна, — спокойно ответил я. — По-моему, это важно. Я прилагаю все усилия, чтобы расследование шло полным ходом, и мне хотелось бы думать, что моему примеру последуют и остальные.

Купер неторопливо развернулся. Взгляд у него был словно у акулы.

— Позвольте полюбопытствовать: вы пытаетесь учить меня тому, как вести вскрытие?

— Нет, — возразил я, и глазом не моргнув. — Я объясняю вам, как я веду расследование.

Его рот сжался плотнее, чем кошачий анус, но, в конце концов, Купер повел плечами.

— Следующие пятнадцать минут я потрачу на диктовку заметок об Эмме Спейн, а затем перейду к Джеку Спейну. Тот, кто будет находиться в комнате, когда я приступлю к работе, может остаться. Все прочие не должны входить в помещение, чтобы не помешать проведению еще одного вскрытия.

Мы оба понимали, что рано или поздно мне придется за это заплатить.

— Спасибо, доктор. Я вам очень признателен.

— Поверьте, детектив, благодарить меня незачем: я ни на йоту не отступлю от заведенного порядка — ни ради вас, ни ради детектива Куррана. И раз уж речь зашла о заведенном порядке, я должен сообщить, что не разговариваю на посторонние темы в промежутках между вскрытиями.

Он отвернулся и снова начал диктовать в микрофон.

Уходя, я — за спиной у Купера — привлек внимание ассистента и указал на него пальцем. Тот попытался изобразить оскорбленную невинность (что ему совсем не шло), однако я продолжал смотреть на него до тех пор, пока он не отвел взгляд. Если пойдут слухи, он знает, кого я буду искать.

На траве еще лежал иней, но свет уже стал жемчужным, бледно-серым: наступило утро. Больница начала готовиться к новому дню. Две пожилые женщины в своих лучших пальто шли вверх по лестнице, поддерживая друг друга, и громко обсуждали проблемы, о которых я бы предпочел ничего не знать. Какой-то парень в халате курил у дверей.

Ричи сидел на невысокой ограде недалеко от входа и рассматривал свои ботинки. Руки он засунул в карманы серого пиджака — вполне пристойного, кстати, — однако на нем он смотрелся словно джинсовая куртка.

Моя тень упала на него, но он не взглянул в мою сторону.

— Извините, — сказал Ричи.

— Не за что извиняться — по крайней мере, передо мной.