В детстве мама каждый шестой день водила меня в Храм Дарена. Даже самое первое мое воспоминание связано с этим храмом. Как сейчас помню: толпа такая, что хоть чуть-чуть сдвинься с места — обязательно наступишь на чью-то ногу. Жарко, душно. Рядом стоит мама, вслушивается в обычную утреннюю проповедь и кивает в такт напевной речи священника. Приглушенные толпой слова проповеди долетают и до меня, но я ничего не понимаю. Вцепился в мамину юбку так, что одна из заплат на ней с громким треском начала поддаваться под моими пальцами. Мамина рука успокаивающе ложится мне на голову, но ее взгляд все равно прикован к чему-то, что за спинами людей мне, карапузу нескольких лет отроду, не видно. Кто-то наступает на мою босую ногу. Больно-то как! Хорошо еще, что наступивший, как и я, бос. А то остаться мне инвалидом на всю жизнь. Это становится последней каплей. «Мама! — хнычу я. — Пойдем отсюда!» Но мама лишь крепче прижимает меня к себе, не отрывая глаз от священника. И ни слова в ответ… И так — каждый шестой день. С вариациями, конечно. Иногда людей в храм набивалось чуть меньше, и можно было даже свободно дышать. Иногда мне наступали на ноги, как в тот первый раз, толкали… Шли годы, я рос. Наступать на ноги стали реже, толкались же здесь почти всегда. И всегда рядом была мама.

Но детство быстро закончилось. Буквально через месяц после того, как мне исполнилось десять лет, в Агил пришла прыгучая лихорадка. Это была уже вторая эпидемия на моей памяти. Еще одно воспоминание из детства — мы с мамой прячемся в каком-то подвале. Холодно, сыро… Я судорожно кашляю. Кашляю не только из-за того, что за неделю, проведенную в этой сырой яме, сильно простыл, но в основном из-за смрада горелого мяса, который густыми клубами расползается по городу от площадей, на которых сжигают тела умерших. Это была первая эпидемия, которую я пережил. Без последствий для меня прошла и следующая эпидемия. Хотя, когда я говорю «без последствий», имею в виду свое здоровье. Последствия были, и еще какие! Вот вам третье воспоминание — самое яркое, которое врезалось в память и останется в ней на всю жизнь. На город медленно опускается полог сумерек, но до сих пор светло — почти как днем. Тучи над головой играют багровыми отсветами от костров на площадях. Все та же вонь горелой плоти, несмолкаемый звон колоколов… И мама быстро, чуть подпрыгивая, будто в ритме колокольного звона, убегает от меня по улице. А я стою возле дверей все того же подвала, в котором мы прятались. Сжимаю в руках палку, которая еще сегодня утром служила мне мечом в игре со сверстниками, повожу своим оружием влево-вправо… «Мама, не бойся!» — кричу я. А мама продолжает бежать. Заслышав мой голос, она оборачивается. В глазах сверкают слезы… Растрепанные волосы беспорядочно свисают с головы, падают на глаза. А на ее щеке, как раз на той, которая повернута ко мне — на правой, алеет, мне даже показалось, что светится красным огнем, язва размером с ногату. Мама обернулась на бегу, взглянула на меня в последний раз и… споткнувшись, растянулась во весь рост. Я тут же бросился к ней. Но, увидев это, мама вскочила на ноги, в один прыжок скрылась за углом, и больше я ее никогда не видел. В тот день я остался один. Родственников у меня не было. А через месяц у меня не было уже вообще ничего. Хозяин квартиры, в которой мы жили, сразу же после окончания эпидемии вышвырнул меня на улицу, забрав себе все наше нехитрое имущество в счет платы за проживание. Что делать? Куда идти десятилетнему ребенку в большом, ставшем вдруг чужим городе? Тогда я еще надеялся отыскать пропавшую мать. В мою детскую голову не могла прийти мысль, что она сгорела на одном из костров, пятна от которых сейчас соскребали с плит городских площадей. И тогда я придумал! Где мы с мамой бывали чаще всего? Конечно же в храме!

Я приходил в Храм Дарена каждый день. Проснувшись, первым делом отправлялся туда в надежде, что однажды встречу там маму. И, протискиваясь сквозь толпу, пытаясь заглянуть в каждый закоулок, искал ее, пока голод не заставлял отправиться на поиски пропитания, которое обычно находил на помойках позади таверн. Там всегда можно было отыскать что-то съедобное. Иногда, правда, приходилось отбивать еду у бродячих собак. А иногда стая собак отбивала еду у меня. Очень редко, но и такое случалось, удача улыбалась мне, посылая какую-нибудь сердобольную женщину, которая, сжалившись, давала кусок хлеба или несколько яблок. Так и жил. Проснувшись, шел в храм. Потом — на поиски пищи. И снова в храм…

Дни летели, складываясь в недели, месяцы и годы. Через год после того, как оказался на улице, я изучил каждую дыру в городе. Нашелся и более приличный источник пропитания — всего полдня пути от городской окраины, и в моем распоряжении оказывались чужие огороды, на которых можно было найти свежие овощи. Правда, запасы приходилось делать только по ночам. Днем фермеры тщательно охраняли свое имущество. И не только днем — несколько раз случалось, что мне и ночью приходилось во всю прыть уносить ноги от истошно лающих за спиной собак.

В тот же год я познакомился с Червем и Черным. Спросите, как я мог прожить больше года, ни с кем не познакомившись? А вот так! Просто первое время меня не интересовало ничего, кроме поисков мамы и голодного желудка. Жил я тогда как в тумане. Да и не ходил никуда. Весь мой распорядок дня состоял из бега между храмом и помойками. Так вот Червя и Черного я встретил абсолютно случайно. Оба они были старше меня, — не сложись так обстоятельства, вряд ли обратили бы внимание на ту жалкую тень, которую я собой представлял. Так вот, эта история заслуживает отдельного описания. В тот день я, как всегда, проголодавшись, отправился из храма к припрятанной добыче с огородов. Надо сказать, что запасы свои я прятал хорошо, — после того, как несколько раз моя еда таинственным образом исчезла, я осознал необходимость устраивать хитрые схроны. На этот раз один из таких схронов был под грудой битой черепицы на чердаке полузаброшенного дома. Я как раз грыз сырую репу, поглядывая сквозь чердачное окошко на дворы внизу, когда заметил, что два каких-то типа крадутся вдоль стены. Один — тощий и ростом пониже меня, хотя, как оказалось впоследствии, он был старше на три года. Одет более или менее прилично, в грязные, но целые штаны, подпоясанную куском веревки серую рубаху до колен. На голове торчали во все стороны непослушные вихры. Второй — чуть повыше меня, одетый практически так же, как и вихрастый. Немного пригнувшись, они медленно продвигались вперед. Я пошарил взглядом и обнаружил цель этой пары: неподалеку сушилось на веревке чье-то белье. Помню, в тот момент я подумал, почему бы самому не стащить где-нибудь бельишка. Я как раз размышлял над тем, что потом с этим бельем делать, как мое внимание привлек новый персонаж. Взгляд уловил какое-то движение и автоматически переместился в том направлении. Чуть позади воришек, скрываясь за каким-то сарайчиком, крался пузатый мужик. Этот вряд ли нацелился на белье. Кроме толстого пуза и неплохой одежды — на ногах у мужика были сапоги! — он обладал еще и ярко блестящей на солнце лысиной вполчерепа. Почему-то в детстве лысина всегда ассоциировалась у меня с достатком и солидностью. Может быть, потому, что такой же лысиной мог похвастаться наш домовладелец — пример богатства и успеха для меня в те годы, когда мама отдавала ему за проживание практически все заработанные деньги. Нет, этот белье воровать не будет. Скорее всего, он охотится не за тряпками, а за теми двумя воришками. Когда я разглядел в руке мужика дубинку, уверенность в собственной догадке достигла максимума. В тот же миг меня охватила жуткая злость: почему-то вспомнилось, как такой же лысый толстяк вышвырнул меня на улицу после маминой смерти. Не возникло даже минутного сомнения, кто в разворачивающемся внизу представлении заслуживает моей поддержки.

— Сзади! — крикнул я и запустил через окошко в толстяка недоеденной репой.

Снаряд попал точно в цель. Хаотично вращаясь, мой обед смачно впечатался прямо в блестящую лысину. От неожиданности моя мишень споткнулась и схватилась, чтобы не упасть, за стенку сарая. Окрестности огласил дикий рев, в котором проскакивали слова, значения которых я в том возрасте еще не понимал. Реакция воришек была однозначной — я даже не успел заметить, как их и след простыл. Тут в голову пришла мысль, что пора убираться и мне — лысый внизу, все еще ругаясь, искал взглядом обидчика. Меня то есть. Не теряя даром времени, я спустился вниз и, петляя по переулкам, кинулся наутек. Не помню уже, после какого поворота, но, завернув за очередной угол, я обо что-то ударился и покатился по земле.