Кончак решил не испытывать судьбу — узнав о приближении Святослава, он повернул прочь от Переяславля, гоня многочисленный полон. Владимир торопил союзников, но они, раз задержавшись, за половцами не поспели. По пути степняки подступили к городу Римову. Слишком много горожан взошло на укрепления — два звена деревянной стены рухнули, открыв врагу дорогу в город. Часть горожан прорвалась за стены и отбилась от половцев на близлежащем Римском болоте, а всех прочих Кончак присоединил к своему полону. Не поспев за ним, Святослав и Рюрик повернули от Переяславля к Киеву{263}.
Между тем Гза вторгся в Посемье и подошел к Путивлю, где, рассказывает «Слово», дожидалась мужа Ярославна. Разорив окрестные села, Гза подступил к городу, но его успехи в итоге оказались скромнее, чем у Кончака: он смог лишь сжечь острог и с тем возвратился восвояси{264}.
В «Слове» за описанием разгрома Игоря и скорби Руси следуют два вставных эпизода, ранее, вероятно, бытовавших как отдельные песни: «Вещий сон» с последующим «златым словом» Святослава и «Плач Ярославны». Они сильно различаются по жанру и содержанию и столь же сильно выделяются из остального текста «Слова». Первый — публицистический призыв, причем голос князя незаметно сменяется голосом самого «песнотворца», называющего князей не «братьями», а «господами». Второй — лирическая песнь о потерянном муже, без всякого «политического» содержания.
Святослав, подобно героям многих былин, узнаёт о поражении двоюродных братьев благодаря сну:
А Святослав мутный сон видел в Киеве
На горах.
«Ночью с вечера одевали меня, — рек, —
Черными полотнами на кровати тисовой,
Черпали мне синее вино, с горем смешанное,
Сыпали мне колчанами поганых толковин
[24]Великий жемчуг на лоно,
Меня нежили.
Уже доски без конька в моем тереме
Златоверхом.
Всю ночь Бусовы вороны
[25] граяли
У Плесньска на оболони, где дебрь Кисаня
[26]Понеслись они к синему морю».
Сказали бояре князю:
«Уже, княже, горе ум полонило.
Се, ведь два сокола слетели
С отчего злата стола
Доискаться града Тмутараканя
Либо же испить шеломами Дона.
Уже соколам крылья подрезали
Поганых саблями,
А самих их опутали
Путами железными.
Настала тьма в третий день:
Два солнца померкли ведь,
Погасли столпа багряных два,
И в море погрузились,
И с ними молодые месяцы,
Олег и Святослав,
Тьмою оба поволоклись.
На реке на Каяле тьма свет покрыла:
По Русской земле простерлись половцы,
Как барсово гнездо,
И великое буйство хинам
[27] подали.
Уже понеслась хула на хвалу;
Уже бьется нужда о волю;
Уже свергнулся Див на землю.
Се ведь готские красные девы
Запели на брегу синего моря,
Звеня русским златом,
Поют время Бусово,
Лелеют месть Шаруканову.
А мы уже, дружина, лишь ждем веселия».
Для историка здесь важно упоминание Олега и Святослава. Много было споров — почему названы именно эти два князя (точнее, князь и безудельный княжич)? Почему не упомянут Владимир? Под «четырьмя солнцами» в «Слове» бесспорно имелись в виду Игорь, Всеволод, Святослав и Владимир. Ответ, как представляется, довольно прост и печален. Ни Олег Игоревич, ни Святослав Ольгович после злосчастного похода в источниках не упоминаются ни разу. Очевидно, оба они так и не вернулись на Русь, умерев в половецком плену. Что же касается Владимира, то его судьба отличалась от судьбы Игоря и Всеволода, не говоря уже о безвестно сгинувших родном и двоюродном братьях. В плену юный путивльский князь все-таки женился на сговоренной за него ранее дочери Кончака.
Далее в поэме следует «злато слово, слезами смешанное». Святослав одного за другим призывает на помощь князей, но поддержки их, как и в реальности, не видит:
Но вот зло — князья мне не пособие:
В ничто сия година обратилась.
Вот, у Рим[ова] кричат под саблями половецкими,
А Владимир страждет от ран —
Горе и тоска сыну Глебову!
Перед слушателем или читателем «Слова» один за другим проходят те, кого «песнотворец» хотел бы видеть мстящими за Игоря. Вот черниговский князь Ярослав со своими боярами и служащими ему кочевниками:
Те ведь без щитов с засапожниками
[28] Кличем полки побеждают,
Звеня в славу прадедовскую.
Вот «великий князь» Всеволод из Владимира с покорными ему — о чем без приязни вспоминали в Киеве и Чернигове — «удалыми сынами Глебовыми» из Рязани и Мурома:
Ты ведь можешь и Волгу веслами расплескать,
А Дон шеломами перелить.
Вот Рюрик и Давыд Ростиславичи:
Не ваши ли вой злачеными шлемами
По крови плавали?
Не ваша ли храбрая дружина
Рыкает, будто туры,
Раненные саблями калеными
На поле незнаемом?
Вот галицкий Ярослав Осмомысл:
Высоко сидишь ты
На своем златокованом столе,
Подпер горы Угорские
Своими железными полками…
Грозы твои по землям текут,
Отворяешь ты Киеву врата…
Вот князья Волынские: братья Мстиславичи во главе с Романом Владимирским и двоюродные им Ярославичи:
Где же ваши златые шеломы
И сулицы
[29] ляшские, и щиты?
А вот и не чужие киевскому князю полоцкие Всеславичи, занятые собственными распрями. Один среди них достойный — шурин Святослава Изяслав Василькович, — но и он, не дождавшись помощи от братьев, пал в битве с литовцами, «изронил жемчужную душу из храброго тела»…
Никто из князей не спешит постоять «за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича». В печали завершает поэт «златое слово»:
О, стонать Русской земле, поминая прежнюю годину
И первых князей!
Того старого Владимира
Не пригвоздить было к горам Киевским;
И ныне стоят ведь стяги Рюриковы,
А другие — Давыдовы,
Но врозь их хвосты развеваются,
Копья поют!
