Ди тоже размышлял над тем, как навредить императору, но тирада Келли ему решительно не понравилась.

– Убийство – грех, – предупредил он напарника.

– А разве англичане не хотят убивать испанцев? – осведомился Келли. – И разве ты не проявил немалую изобретательность, чтобы подобные старания увенчались успехом?

– Это была война.

– А, война, ты так это называешь. И французов, кстати говоря, англичане тоже убивали, – добавил Келли, – на Столетней войне.

– Мы имели право на эту землю, – сказал Ди.

– А как же королева Мария, которая убивала протестантов точно так же, как королева Елизавета католиков? Или король Генрих VIII, который отправил на тот свет Томаса Мора да еще целую компанию своих бесчисленных жен?

– Они короли и королевы, – запротестовал Ди.

– Значит, по‑твоему, император вправе убить нас, потому что он император? Разве это вызывает у тебя желание скорее умереть, чем жить, мой многоуважаемый коллега?

– Нет, – признал Ди.

– Если бы кто‑нибудь на тебя напал, доктор Джон Ди, ты бы защищался? Разве твоя жизнь не менее для тебя важна, чем жизнь любого императора, который опускается до тюремного заключения и убийства ради своей эгоистической цели?

– Так устроен мир.

– Мир, мой дорогой друг, устроен так, что сильный побеждает, мучает и казнит слабого. Возможно, я всего лишь мошенник, фальшивомонетчик, человек без ушей, но глаза у меня еще все‑таки есть. И я достаточно насмотрелся на методы тех, кто получает то, что хочет, когда хочет и как хочет. В любом случае яд, о котором я думаю, собственно, и не яд.

– Это что, мастер Келли, головоломка? Яд, который не яд?

– И этим ядом он уже наслаждается, в умеренных дозах его употребляя. Яд этот вызывает триумф Морфея, прогоняет любую боль, однако при избытке может свалить слона. Что это?

– Мак? Опиум? Так ты об этом толкуешь? – Ди улыбнулся и процитировал: – «Я обладаю тайным лекарством, кое я зову настойкой опия и кое далеко превосходит все прочие мощные средства»…

Он понемногу проникался духом затеи.

– Парацельс использует слово «арканум», или волшебный эликсир. Вот его рецепт: «Опиум смешать с беленой, молотым жемчугом и кораллом, мумией, арабиком, дегтеподобным снадобьем, дезоарным камнем, приготовленным из коровьей кишки, янтаря, мускуса, иных масел, кости из сердца оленя и единорога». Этот мудрец вообще не представлял себе практическую медицину без опия.

– Действительно, если мы оставим в покое единорога, не станем беспокоиться об олене и о многом другом, а просто сделаем тридцать граммов славного эликсира, это будет сильнейший яд – или, скорее, лекарство, – согласился Келли.

– По‑моему, турки каждый день принимают двенадцать гран, – сказал Ди. – Так, по крайней мере, я слышал.

– Четыре грана – уже очень много. Хотя, уверен, Киракос каждый день принимает больше.

– Вполне возможно.

– Но мы не можем получить опиум у Киракоса, – сказал Келли. – Определенно. И в аптеке тоже. Император тут же об этом узнает, задумается, заподозрит неладное. А та кухонно‑садовая разновидность, которую используют повитухи, ведьмы и вообще все на свете, чтобы приготовить успокоительный чай, мягкое снотворное, снадобье для утешения плачущего младенца – нет, эти слабые и общедоступные семена нам не годятся. Для достижения нашей цели, дорогой друг, нам требуется мак от серьезного и опытного ценителя, сильнодействующий сок цветков, которые разводят специально, из которых выжимают выжат весь нектар, высушивают его до твердого состояния. То, что готовят настоящие знатоки. Джон, я говорю о лучшей разновидности этой ядовитой амброзии, той, которая ввозится и вывозится контрабандой, которая вообще запрещена и недостижима для всех жителей этого города, не считая самых богатых или самых распутных, рискующих плевать на закон. Мы должны заполучить creème de la creème.[40] Короче, нам подойдет только турецкий опиум.

– Он проявится в его моче, – заметил Ди, ибо широко известен был тот факт, что императорская моча каждое утро исследовалась в перегонном кубе придворными лекарями.

– У него не будет возможности помочиться. В смеси с вином эликсир подействует слишком быстро, а его печальное состояние припишут последствиям неумеренного винопития.

– А дегустатор, Эдвард?

– Дегустатор не будет пить весь кубок, верно? Дегустатор лишь отхлебнет.

– Дегустатор лишь отхлебнет, – эхом повторил Ди.

– Дегустатор лишь отхлебнет, – скороговоркой выпалил Келли, кругами расхаживая по комнате и хлопая в ладоши.

– Мне почти жаль императора, – сказал Ди. – В конце концов, его кончина станет столь безвременной.

– Не трать слезы на таких как он, если только ты не влюбился в топор, готовый опуститься тебе на шею.

– Получить трон только затем, чтобы тебя швырнули в могилу. Искать вечность и получить небытие. Некогда, Эдвард, он был невинным младенцем.

– Тихо, наши юноши возвращаются. Прими понурый вид. Вокруг шпионы и ложь.

Змеи в клетках у них за спиной свивались кольцами и снова разворачивались.

16

Жизнь Рудольфа II началась в Вене, знойным днем 18 июля 1552 года. При его рождении присутствовали семь повивальных бабок, священник и придворный астролог. Его мать отказалась от мирры, корня валерианы, турецкого мака, даже не глотнула воды, а лишь терпеливо переносила боль, что она считала своей христианской обязанностью, хотя еще ни одну женщину не произвели в святые за рождение ребенка, не считая Девы Марии. Фрейлины, которые слетелись точно вороны на падаль, шептались в альковах и темных углах, по коридорам и в передних. Ребенок‑де очень маленький и скоро умрет. А кому в те времена не доводилось потерять ребенка – или даже двоих, троих? Даже королевам, что уж говорить о бедноте, где слабые и увечные обречены на смерть. Однако священник окрестил ребенка Рудольфом, а астролог составил его гороскоп. Созвездие – Рак, стихия – вода, характеристики включают в себя амбициозность, упорство и в то же самое время стремление держаться своего панциря, торопливо передвигаться боком – другими словами, качества прирожденного императора. Несмотря на знойный день, болезненного ребенка немедленно поместили в тело свежезабитого ягненка. Когда полость трупа остыла, другого только что зарезанного ягненка спешно доставили с бойни, и так одно животное за другим. Только на третий день будущий император смог присосаться к соску кормилицы. В результате всю свою жизнь Рудольф страдал от холода и даже в самые жаркие августовские дни в Праге носил тяжелые меха, привезенные из Московии. Поэтому Анна Мария Страда, любовница императора и мать его восьмерых детей, прозвала его Медведем. В самом деле, Рудольф залезал к ней в постель в чулках, ниспадающей волнами горностаевой шубе, а на голове вместо короны у него всегда была особая шапочка для спаривания с клапанами поверх ушей.

Кормилицей Рудольфа в те первые годы в Гофбургском замке была сильная, здоровая девушка, которая потеряла собственного ребенка – случайно заспала его. Сладкое молоко кормилицы, смешанное с солью ее слез, определило вкус Рудольфа к смеси сладкого и пикантного. Разумеется, можно было не опасаться, что она заспит и наследника Священной Римской империи. Первый сын Максимилиана II Рудольф спал в золотой колыбели в форме лебедя, инкрустированной жемчугом. Высоко над колыбелью красовалась маленькая детская корона с двуглавым орлом Габсбургов, одна голова которого глядит на запад, а другая на восток, и с короны белым туманом ниспадали тонкие занавеси.

Когда будущему императору исполнилось семь, началось его учение. Рудольфа вместе с его младшим братом Эрнстом предоставили заботам единственного в своем роде наставника – мастера Бергамо, чье тело напоминало клубень, водруженный на две соломинки. Они учили латинский алфавит по азбукам, страницы которых защищали тонкие роговые пластинки. По схожим книгам братья изучали цифры. С первых дней им преподавали этикет: сперва по книге Эразма «Хорошие манеры для детей», затем по его же «Воспитанию христианского принца», а затем по немецкому учебнику «Hof und Tischzuchtern» и французской книге по этикету и застольным манерам.