- Ричард, - спросила я своим новым голосом - чистым, ручьистым, холодным, - у вашей семьи нет дома в Шотландии? Поблизости или еще севернее?

- Сейчас же, Анна, сию минуту. Я сам соберу твои вещи. Мэй поймет. Мерди даст машину. Ехать всего пару часов. Анна, дорогая, - его дыхание сорвалось, и он очень сильно сжал мою руку. Мэй, дремавшая на переднем сиденье, подняла голову. Мерди хмыкнул. Или мне показалось.

Машина резво взбежала на горку и, с визгом описав крутой вираж, встала перед дверью. Мы вернулись.

- Ричард, - проговорила я, и голос звучал все так же. Скоро я запою, как флейта, - подумала я. – Как Мэй…

- Ричард, мы никуда не поедем. Я напрасно спросила. Я проведу ночь у себя в комнате. Одна.

Все это я успела выразить, придерживая его за руку, чтобы он не рванулся к Мерди просить машину, а к Мэй – объясняться. Мы вошли в гостиную позади старшей пары, но для этого мне пришлось чуть ли не силой втащить туда Ричарда – полного сил офицера ростом под два метра. Он упирался на пороге, упирался в коридоре, упирался перед дверью в гостиную. Там, в креслах, сели мы рядом с Мэй и Мерди, и неторопливо потягивали виски, рыжий, как bonny broom, и прихлебывали холодную воду из другого стакана. Все как полагается. Ричард снова поднял графин, рука его дрожала, и хрусталь звенел о стакан.

Опустился в кресло, он выпил свою порцию залпом.

Пользоваться новым голосом оказалось легко и удобно. В нем не было ничего, кроме прямого значения, очищенного от всех посторонних смыслов, да еще радости. Никаких других оттенков выражать он не мог – разве только счастье, - подумала я. Этим голосом я и пожелала всем спокойной ночи: Good night, good night, thank you all so very much, see you in the morning ¹– такова была моя ночная песня. Я повернулась и легким шагом вышла.

Запершись в своей комнате, я разделась и зарылась в лебяжье одеяло, на котором каких-то несколько часов назад лежала в туманном облаке обморока – без сил, без воли, без надежды, без формы, без голоса – никто, уже не гусеница и еще не бабочка. А теперь я была свободна. Тело удалось наконец отделить от души, оценить по достоинству его порывы (сколько и каких удовольствий они еще принесут!), а душу - сохранить в отдельном, прозрачном, чистом, незапятнанном пространстве, словно в каком-то хрустальном флаконе.

И, как всегда перед сном, я представила себе белую борзую: вот она бежит по зеленой траве, а вот уже и по снегу, белая на белом, вьется пургой и поземкой… И уснула.

Перед завтраком решили пройтись пешком до отеля. Воды Лохэлш отражали небо: безмятежная синь с уносящимися в море и тающими в вышине лебедиными перьями. У прибрежных гранитных валунов, просохших на солнце от утреннего тумана и уже не глянцево-черных, а шершавых, соленых, розово-серых, качалась лодчонка. В самой ее середине возвышалась длинная мачта с повисшим голубоватым парусом. Возле мачты, держась за нее одной рукой, склонился рыбак, пристально разглядывая на дне свой улов. Заметив нас, он выпрямился и помахал. Мы подошли ближе. Парню было лет двадцать пять, и ростом он был чуть ниже своей мачты. Ярко-рыжие мелкие кудри спускались по плечам, а плечи в размахе были не ỳже весла, небрежно брошенного в лодку.

- Привет, - сказал он и помахал еще раз. – Вы ведь не местные? Не из Строумферри, нет?

- Нет, - отвечал Мерди на том же чарующем слух местном наречии. – Мы из Лохэлш. Гуляем тут.

- Что-то я там, в Лохэлш, таких леди не припомню.

- Да мы не местные, - сказала Мэй. – Это вот мой деверь, он здешний, а мы не отсюда.

- Издалека приехали? – парень смотрел на меня пристально, а ногой ворошил что-то на дне лодки.

- Вот эта леди из России, - гордо ответил Мерди. – Из Москвы.

- Что, из самой Москвы? – переспросил парень.

- Да, из самой Москвы, - сказала я. – Ну, как улов?

- А подойди, посмотри, - пригласил рыжекудрый кельт и широко улыбнулся. – А то, хочешь, садись, перевезу на Остров. Погуляем.

- Спасибо, я лучше просто посмотрю, - сказала я человеческим голосом. Что-то быстро он ко мне вернулся. И мне это не понравилось. Казалось, все опять будет по-прежнему. Казалось даже, что ничего и не случилось. Я подошла прямо к воде и поставила ногу на валун, о который лодка терлась просмоленным боком.

На дне извивались, копошились и сплетались в причудливые узлы дети моря. Жемчужными пуговицами мерцали щупальца перламутрово-розового осьминога, шевелили лучами яркие звезды, топорщили иглы морские ежи. Была там и серебристая рыба, и горки выпуклых черных мокрых мидий, и плоские веероподобные тарелки морских гребешков.

- На вот, возьми на память, - сказал парень, нагнулся, вновь выпрямился и протянул мне ярко-рыжего краба размером с суповую тарелку. Краб шевелил огромными клешнями, но рыбак ловко удерживал его сзади за панцирь. – Возьми, lass, отвези в свою Москву. Макинрей меня зовут. Алистер Макинрей. - И рыбак перехватил краба так, чтобы мне удобней было взяться за него самой.

Так, с крабом в руке, я и пришла в Лохэлш-отель. Дорогой Мэй и Мерди обсуждали судьбы отпрысков своего клана и политику его теперешнего главы. Ничего этого я не помню, потому что краб был тяжелый.

Дэнис стоял на пороге и поспешил распахнуть перед нами двери. Вокруг него стайкой ласточек по-прежнему вились черноволосые официанты с белыми ниточными проборами. Краба он принял как величайшую драгоценность и клятвенно заверил, что к нашему прибытию с Острова членистоногое будет высушено в самой мощной кухонной плите отеля на самом медленном огне и упаковано так, что в целости и сохранности сможет быть доставлено в Москву – в саму Москву, - повторял он.

- Ну, Анна, а теперь вперед, на Скай! – возгласила Мэй, вдруг решительно двинувшись к машине. Мерди повернул ключ зажигания, Мэй рядом вперила синие очи в морские просторы, пристально вглядываясь в темные очертания гор – там, вдалеке, на Острове. Усадив меня на заднее сиденье, Ричард сел так, что мне пришлось отодвинуться. И не вздох я услышала – тихий стон. Но я смотрела в окно. Плоская вершина вулкана Дункан осталась позади.

Через несколько минут пришлось высадиться – Мэй хотела сфотографироваться со мной у парома. Паром придвинулся к берегу, и на широком борту стала видна надпись: «LOCH FYNE. CALEDONIAN MACBRAYNE». –Это название и имя владельца, - пояснила Мэй. Ее черные волосы трепал ветер, синие глаза потемнели от волнения.

И небо темнело, а ветер быстро усиливался. Когда мы въехали на паром, я попробовала выйти из машины - смотреть на приближающийся Остров с палубы. Ветер нес пузырьки морской воды, кололся, как газировка, и не давал вздохнуть. Дышать удавалось только повернувшись к нему спиной, зато так я видела Остров. Из тумана он несся прямо на нас. Ричард за руку втащил меня в машину. Мэй напряженно смеялась. Мерди был спокоен. А может, суров, я не знаю. Как ни мало я видела шотландцев, мне казалось, что в покое их лица задумчивы и суровы. А впрочем, беспокойного шотландца я пока не видала. Мэй ведь англичанка – по обычаю и по крови.

Остров Туманов, EILEAN A'CHEO, оказался просто горой. Огромной сложной горой – то серой, пологой и низкой, то крутой, черной и почти отвесной. В узких провалах между скалами и холмами вились пустынные дороги. По одной из них – а может, там и всего-то была она одна – мы и ехали. Машина шла не торопясь, Мерди сосредоточенно смотрел перед собой, одной рукой обнимая Мэй за плечи, и Мэй не оборачивалась, а когда однажды повернула голову, глядя на промелькнувшую у дороги хижину с мохнатой собакой у двери, я увидела, что глаза ее полны слез, и щека уже немного влажная. Ричард сидел очень тихо, почти неподвижно, и смотрел в окно со своей стороны.

Мы все продвигались вглубь гнейсовой горы, над самой машиной неслись клочья тумана, и все новые серые и черные гребни и вершины вставали за спиной друг у друга, поднимались в некоем строгом порядке, как воины из могильного сна.

- Смотри, Анна, - Мэй попросила притормозить, - вон, видишь тот холмик – да, там, у дороги, такая горка из валунов? Это кейрн. На Острове таких много – и под каждым покоится воин - не простой, а, как правило, глава клана или предводитель. Но этот кейрн, наверно, самый большой.