- Лох-Ломонд, Анна, - торжественно объявил Мерди. – Остановимся, Мэй?
- Как всегда, Мерди. Будем все делать как всегда.
- Тогда – по чашке кофе в Камерон Хаус Отеле!
Под колесами захрустел гравий аллеи. Она шла вдоль туманной полосы озера. Дикий край оборачивался фата-морганой. Само озеро менялось на глазах. Оно казалось все более призрачным, сказочным – недвижное, зеркально-светлое. Сложив крылья парусами, по воде заскользили пары лебедей – белые, черные. И наконец в перламутрово-туманных берегах перед нами открылась сама жемчужина. Это было невысокое и даже вовсе не большое здание - немыслимо, неприступно роскошное. Его сдержанная пышность была не просто апофеозом богатства, но его метафорой, его обобщенным символом. Перед входом величественно расхаживали суровые великаны – устрашающего вида рыжебородые волынщики в кильтах. Они извлекали из своих инструментов заунывные варварские звуки. К роллс-ройсам у входа подкатывали все новые. Казалось, машин других марок просто не существует.
Мои спутники прошествовали в здание не проронив ни слова. Молчание царило и в вестибюле, и в коридорах, и в туалетах, и в залах. Казалось, в этом храме богатства любая живая душа умолкает, смиряясь и вознося безмолвием своим хвалу божеству.
Так мы и выпили по чашке кофе – без единого слова. Откуда появились тонкие белые чашки, почему в них оказался именно кофе, как проведали духи этого места, что, собственно, нам нужно – всего этого я так и не заметила, не поняла, не узнала.
Молча мы поднялись с мягких диванов. В окна этого рая богатых лился от озера рассеянный жемчужный свет. Тихо, так что даже шелковая юбка Мэй не прошелестела, друг за другом мы вышли к машине. Все так же плыли лебеди под надутыми парусами своих крыльев, и все так же мерили аллею гигантскими шагами великаны в юбках. Мычали волынки, и роллс-ройсы хрустели гравием.
Мерди повернул ключ зажигания, и треск стартера прозвучал в таинственной тишине, как пулеметная очередь. Я подскочила на сиденье. Ричард похлопал меня по плечу, как успокаивают взволновавшуюся лошадь. Не сразу развеялись чары отеля Камерон – всю дорогу вдоль длинного зеленого озера Лох-Ломонд мы проехали молча. Только когда дорога вновь стала дикой, когда вокруг опять поднялись черные гнейсовые скалы, когда зашумели, ниспадая к зеленым их подножьям, белые пенистые нити водопадов, Мерди сказал:
- Едем к Форту Вильям. Впереди Грампианские горы. Перевалим через Крианларих, Анна.
Мимо проносились дорожные указатели – простые белые таблички с обычными черными буквами. Я читала названия: Аонах Мор… Крианларих… Мост Орки… Горы становились все выше.
- Смотри (Мерди обращался уже только ко мне) – вон и два брата. Который пониже – это Бен Мор. Тысяча сто семьдесят четыре. А вон тот, с седой головой, - Бен Нэвис. Тысяча триста сорок семь, самая высокая точка Британии. Ну что, Мэй, как всегда?
- Да, Мерди, милый. Как всегда.
Проехали указатель с надписью «Гленко», вырулили к озеру. По склонам на берегах бушевал цветущий bonny broom[137]: просияло солнце, и на холмы, казалось, набросили львиную шкуру.
- Вот, Анна. Red lion 1– символ Шотландии. Видишь теперь? Понимаешь? Ну, и чертополох, конечно. Thistle – ну, об этом все знают.
Отдыхали в крошечной таверне на берегу. Мерди предстоял еще долгий путь – он непременно хотел проделать его сам, не уступая руль Ричарду. Чтобы все было как прежде, при Дункане. Сквозь широкие окна видно было зеркало озера, и комнату наполнял ослепительный свет северного неба. Мэй пила белое вино. Мне пришлось сделать тот же выбор – упаси Бог пить что-нибудь еще на людях, даже в незнакомой деревне – сразу поймут, что вы не леди! Мэй этого не говорила, но так, сама страдая без водки, поступала неизменно. Что ж, хочешь жить в Риме - живи по римским обычаям, - вспомнила я. Мерди и Ричард получили от Мэй по стакану имбирного пива. И вот, глядя не отрываясь на белые воды озера, Мэй снова запела:
Oh cold is the snow that sweeps Glencoe
And coveres the great old Donald,
Oh cruel was the foe that raped Glencoe
And murdered the House of MacDonalds… 2
И снова голос ее звучал так нежно, так мелодично, так чисто и отвлеченно-спокойно, как тихо плескали о каменный берег озерные волны, белые и сияющие.
- Баллада так и называется – «Massacre of Glencoe», - пояснил Мерди, задумчиво смотря на озеро. - Резня в Гленко – это когда клан Кемпбеллов, Анна, предательски проник в Гленко – оплот МакДональдов – и под покровом ночи перерезал спящих. Это было началом конца всех горцев, всей Шотландии.
- И с тех пор ни один МакДональд не подаст руки ни одному Кемпбеллу, - добавила Мэй свирепо.
- Как, и сейчас?
- Ну да. А что, собственно? И никогда не подаст, если это настоящий МакДональд! Ведь Кемпбеллы предали закон гостеприимства. Убили всех хозяев, от мала до велика. Хозяев, пригласивших их на ночлег. После дружеского пира!
- А когда это было? Эта резня?
- В 1682. С 15 на 16 февраля. В ночь.
- Боже! – сказала я.
- Вам нравятся шотландские песни, Анна? – глухо проговорил Ричард. Он тоже смотрел вдаль – на горы.
- Бесконечно. И мне нравится, как поет Мэй. О войнах, о павших, о предательстве и убийстве – а Мэй поет как птица – светло и печально.
- Птица смерти, - сказал Мерди и осекся. – Ты права, lass. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моей невесткой. Она настоящая шотландка. Мы, шотландцы, вроде русских, знаешь ли. Нас всегда убивали. А мы сражались. Только нас было мало. А сейчас мы живем по всему свету. На родине остались немногие. У русских-то все наоборот. Пока.
- Но почему пока, Мерди? – Это было неожиданно. Странно, что о русских думают в Шотландии. Странно и то, чтό думают.
- А, не знаю. Просто мы похожи. Вот и все. Мы не то что эти англичане – они лисы и есть. – Мерди засмеялся и обнял Мэй. – Ты-то не обидишься. Ты мне как сестра родная. Ну-ка, спой дальше, ты знаешь…
И снова запела Мэй своим голосом птицы Сирин:
They came in the night while the men were asleep
This band of Argyles through snow soft and deep
Like murdering foxes among helpless sheep
They slaughtered the house of MacDonalds. 1
Мы поднялись и вышли. И машина понеслась дальше по серым пустынным дорогам, через Северо-западные нагорья. У подножья черных гор темнели острые вершины елей, а у подножья елей стелились ярко-зеленые ковры болот, поросшие осокой. Прямо на коврах осок лежали облака. Они то шевелились лениво, то, будто спохватившись, поднимались и переползали через вершины деревьев и гор. Однажды, когда облака были высоко, между их туманными, призрачными телами вдруг встал мост радуги – ярчайший, что я в жизни видела.
- По кельтскому поверью, - тихо сказала Мэй, - этот мост ведет хозяев и их собак в поля счастливых охот. Там они встречаются, если смерть их разлучила, и уже не расстаются навеки.
Рванул порыв северного ветра, радужный мост побледнел и, постепенно исчезая, поплыл к югу.
Ветер все усиливался, и стало ясно, что мы приближаемся к морю. Небо снова переменилось, и впереди, внизу, там, куда мы спускались с горных склонов по узкому серому серпантину, блеснула яркая голубизна. На холмах зеленел полог высоких деревьев – буки, дубы, вязы, клены… Снова появился золотой под солнцем bonny broom. Вдоль дороги, складываясь и распрямляясь, как пружина, проскакал коричневый зверек – каменная куница.
- Это все земли арабских шейхов, Анна, - сказал Мерди. – Некоторые шейхи разводят здесь своих скакунов – арабов.
Из зелени лесов на склонах кое-где выступали стройные белые стены дворцов.
Но вот дорога пошла вдоль полосы голубой воды. По берегу тянутся деревеньки – маленькие, немноголюдные. На мелких волнах узкого залива качаются пришвартованные лодки и лодочки. Вот во дворе садится на трехколесный велосипед малыш. Не хватает одного заднего колеса, и ребенок терпеливо устанавливает равновесие с помощью ноги. Рядом – горка песка и несколько сломанных игрушек. У двери спокойно сидит мохнатая собака – точь в точь моя Званка, только серо-пегая. Изгородь покосилась, но ее подпирает погнутая металлическая утварь. Знакомая, чем-то родная картина. Тишь запустенья, величье природы. Спокойствие человека, сознающего свой размер. Свое место.
