- Почему?

- Энн, не все русские – аристократы.

- Конечно, нет. Но Анна, достаточно на вас посмотреть и поговорить с вами полчаса, чтобы все стало ясно.

- Зачем же тогда «бумаги»?

- Для окружения. Исключительно для нашей среды, довольно замкнутой, где все обо всех всё знают, где все в деталях обсуждается. Если при заключении брака будут фигурировать «бумаги», это поставит нашу и вашу семью в особое положение. Это будет идеально. Анна, вы ведь аристократка, правда?

- Энн, я только внучка человека очень старинного рода, да и то незаконная. Все остальные мои предки – крестьяне с Днепра и Волги, казаки с Дона. У меня сохранилась фотография прапрадеда – банковского служащего из крестьянской семьи с Волги. Он сидит в кресле, облокотившись на подлокотники, и выглядит, как князь. И величественным красавцем был мой дед с Дона – тонкие черты лица, глаза черные, горбатый нос, изящные руки. А моя бабушка! Она всю жизнь работала с умственно отсталыми детьми, утешала и обучала их несчастных родителей, и более благородной натуры, доброжелательной ко всякому существу, более красивой и жизнерадостной женщины я не встречала – разве только моя мать. Но моя мать грустна. Ну, неважно. Так или иначе – вряд ли меня можно считать аристократкой.

- А бумаги?

- Бумаги? О «бумагах» я справлюсь. Возможно, даже прямо от Мэй, по телефону. И скажу вам. Не знаю, что получится. Может, и ничего. Я только прошу не говорить Ричарду. Конечно, если он поедет с нами в Шотландию, я буду рада – в любом случае. Я прошу ничего ему не говорить, чтобы не связывать ни его, ни себя никакими обязательствами. Вдруг ему суждено встретить свою любовь этим летом? Вот сейчас, на вашем празднике открытых садов?

- Анна, дорогая, я начинаю любить вас все сильнее. Что, если ничего не выйдет? Я буду безутешна! Нет, русские – это… Это какая-то особая сила. Душа. Очарование интеллекта. И сила красоты. Я ничего не скажу Ричарду. Но я – я сама буду мечтать… Ну, нам пора.

Мне казалось, что я ступаю по воздуху или сама наполнена каким-то флогистоном, как радужный мыльный пузырь, когда вслед за Энн в довольно криво нацепленной панамке я выплыла из жаркой conservatory на холодные просторы «открытых садов».

Около мерседеса уже стояли на ветру Мэй, Пат и Ричард. Смотреть на Ричарда было почему-то невыносимо трудно, на Мэй – опасно (вдруг догадается!). Я стала смотреть на Пат. Она выглядела голодной. Мэй похвалила купленных жеребят, я влезла в самый безопасный дальний угол кожаных недр нежно урчащей машины, дверки надежно захлопнулись, и мы поехали.

Боже! Даже движение по той же английской земле, но – прочь от гранитного замка и серой Стены, прочь от будущей семьи, где я смогу говорить по-русски со своими детьми, прочь от Энн в панамке и идеального робкого Ричарда – даже это движение прочь было – свобода!

Так,- думала я. – Ничего, что согласилась. Бумаг я все равно не достану. Без бумаг мои акции резко упадут. А вдруг нет? Опасно. Все равно, съезжу в Шотландию и откажусь. Потом. А почему потом? Может, лучше сразу? Завтра? Нет, надо подумать. Вспомни, - говорила я себе, сидя на мягких подушках машины, колышущейся на волнах асфальта, - вспомни, как ты только что убивалась в спальне с окном на мраморного жеребенка, что не будет у тебя внуков, потому что нет и не будет мужа. Но вот и муж. И Энн, чья панамка внушает тебе желание оказаться в твоей пыльной перестроечной Москве, - ведь она думает о том же, точно о том же – только бы не «без семьи»! А ведь у нее уже и внуки есть. Но и для нее главное – не «без семьи»! Так что не отказывайся сразу, подумай. Получше подумай. А уж потом пугайся панамок и лелей свои порывы к «свободе».

У парадного входа в дом нас встречали приветливые раскидистые деревца в кадках. Заказ был исполнен, Мэй одобрила свою покупку: «Aren't they lovely, Anna?»[103], но как-то вяло. Видно, интерес к декоративным растениям успел ее покинуть.

Странно, - пришло мне в голову, когда мы высадились из автомобиля и вновь оказались в постоянной отправной точке наших путешествий, - мы все время в кухне, вот очаг, но где же еда? Из холодильника появляется водка, из ящиков на полу – то шампанское, то бордо, из банки на столе – кофе, но где же хранится хлеб? А сыр? Масло? Вообще все то, что бывает даже в московских кухнях? Когда я собиралась в Англию, Мэй сказала мне, что я только покупаю билеты (что и пришлось сделать на Валерочкины деньги, потому что своих у меня вовсе не было – одна аспирантская стипендия), а об остальном могу не беспокоиться. Я и не беспокоилась – просто очень хотела есть.

Пат собиралась домой. Согрели чайник, налили кофе из банки. Бедная бывшая овечка фирмы «Живанши» снесла вниз свою сумку, взяла на поводок красавца Зака, и мы с Мэй пошли проводить ее до маленькой белой машины. Зак в нее действительно уместился – по-моему, чудом. По дороге и прощаясь мы обменивались ободряющими восклицаниями: «Ничего, я еще не так стара! – шептала овечка. - Да и мама не всегда же будет так плохо себя чувствовать!». Что она имела в виду, я не поняла. «Вот найдешь работу – вспомнишь, как без нее жилось хорошо!» - вторила Мэй, неутомимая труженица собственного офиса. «Держись, Анна, - Пат находила в себе силы и для меня, - надеюсь, что самые трудные времена Россия уже пережила». Как я была благодарна ей за эти слова! Шел 1992.

Уже не обращая никакого внимания на деревца у входа, Мэй вошла в кухню и опустилась на диван.

- Какой день! – сказала она. – А ведь завтра Блэкпул.

- Что, это очень важная выставка?

- Одна из крупнейших в Англии. И у Опры есть шанс. If she won’t be too shy.[104]

- Нужно, чтобы она хорошо себя чувствовала. А где Блэкпул?

- Ох, страшно далеко. Триста миль. Или двести – точно не помню. На северо-западном побережье. Возьму на всякий случай еще молодых – в щенячий класс. Пусть попробуют.

- Тогда она сегодня должна спокойно гулять и отдыхать. И как следует поесть, - добавила я.

- Конечно, конечно, не беспокойся. Дэбби поможет. А нас Ричард пригласил в индийский ресторан. Пока мы смотрели жеребят. Вот и подкрепимся. Жеребята, кстати, и вправду хороши. Особенно один. Все из Америки. Хочу такого! – и Мэй предложила чуть-чуть выпить, чтобы дождаться Ричарда. Мы выпили.

Зазвонил телефон. Мэй в панике устремилась к нему: испугалась, что это Ричард отказывается от приглашения.

- Это снова тебя, Анна, - услышала я ее голос. В нем звучали облегчение, радостное возбуждение – от водки, и – досада.

- Аня… Это ты… - прозвучали в трубке знакомые звуки с характерными паузами и ниспадающими интонациями песни умирающего лебедя.

- Валентина! – вскричала я. – Ну как ты?

- Плохо, - был ответ. – Приехать не могу…

- Почему? – спросила я. Видит Бог, я хотела ей помочь. Но сейчас у меня было ощущение, что с плеч свалилась гора.

- Бабушкина спаниелька заболела… Тоскует... Я, конечно, взяла ее к себе… в Строгино… но… ведь у Алиски сама знаешь… характер…

Алиса была Валентинина рыжая кошка, злобное и ревнивое животное, не привыкшее к тому, что хозяйка уделяет внимание другим.

- Так что я пока побуду тут… Собака очень плоха… старая к тому же... Алиску пока отдаю сестре, а то она кидается…

- Валентина, я, наверное, сама скоро приеду. Вот в Шотландию съезжу ненадолго – несколько дней, и все. Так что увидимся.

- Ну ладно… Пока…

На этом контакты с родиной оборвались. О том, что мне может позвонить, например, Сиверков, и думать было нечего – зачем? Действительно, зачем? Я и не думала. Хватит пустых надежд. Довольно.

- Все, - сказала я Мэй. Больше нам никто не помешает. - Мэй сделала преувеличенно удивленную мину. Это должно было выражать недоверие.

- Нет, правда, - настаивала я. – Валентина взяла к себе бабушкину собачку, так что есть кому о ней позаботиться. - Мэй удовлетворенно и одобрительно закивала.

Мы в очередной раз переоделись и снова спустились вниз, чтобы наблюдать из кухонного окна прибытие машины Ричарда, на этот раз спортивной, и отправиться с ним в Ньюмаркет.