Распространение книгопечатания шло от других основ. Сам Гутенберг изначально, современники — после достижения, с одной стороны, большого издания, с другой — мелких шрифтов — усмотрели в типографии универсальный способ делать любые и в любом количестве книги, т. е. технику, безразличную к своему употреблению и к побуждениям владеющих ею людей, ограниченную лишь экономическим фактором (и цензурой). Весь веками отобранный запас латинской — международно, множественно, постоянно обращавшейся книжной письменности на потребу ученых, образования, клира словно ждал типографского производства. Небогатых оно избавляло от собственноручного переписывания. Протеста писцов в XV в. не слышно: работавшие на богачей и знать остались при своем, кто не мог обзавестись собственным делом, шел в наборщики, в корректоры, что в целом вряд ли лучше оплачивалось, но имело плюс — множественную пользу труда. Шлюзы открыли почти одновременно — печатня «Католикона», Фуста с Шеффером, Ментелина. И этот поток стремительно нарастает — со своими национальными и местными особенностями, с некоторой специализацией отдельных фирм, с конкуренцией международной, межгородской, между печатниками. На первых порах почти повсеместно среди печатников преобладают немцы. «Выброс» типографов из Майнца в другие города и за Альпы часто связывают с майнцской катастрофой 1462 г., что в отдельных случаях, быть может, верно, но главная причина была в ином: быстро оправившиеся от катастрофы Фуст и Шеффер даже епископскую типографию во главе с Гутенбергом вытеснили в Эльтвилль, и далее даже неконкурентные Шефферу типографы здесь появлялись сперва спорадически и до конца века их было всего 4, что (вместе с подвластностью архиепископу) не дало Майнцу выйти не то, что в международные (здесь подавляющее первенство захватила торговая Венеция), а в германские ведущие типографские центры: Страсбург, Базель, Нюрнберг, Аугсбург, Кельн играли не в пример большую роль. В целом же по числу немецких печатников в других странах (их не меньше, чем в самой Германии) видно, что в немецких землях было почти постоянное перепроизводство типографских умельцев, которое не одних бедняков побуждало искать удачи вовне, где им, даже после появления национальных печатников, благоприятствовала еще и слава книгопечатания как собственно немецкого искусства. И естественно, что, кроме немногих случаев (пример — Нумейстер, выпустивший в Фолиньо первое издание Данте), печатники независимо от своей национальности, если дело не шло об издании заказном, брались, как правило, за традиционные, постоянно спрашиваемые объекты. О собственной «издательской программе» можно говорить лишь в немногих случаях. Самые известные примеры: Ратдольт в Венеции и Аугсбурге (в основном математические и астролого-астрономические тексты); в Венеции же — Альд Мануций в своем эллинистическом и в целом — учено-просветительском направлении, как бы в противовес тому массово-гуманистическому книжному товару, которым забрасывали международный рынок венецианские коммерческие фирмы. Своеобразие флорентийского репертуара отражает лишь особенности — сперва медицейского мира, затем — его крушения в диктатуре Савонаролы, хотя его проповедь (общества-церкви) и гибель особый резонанс получили благодаря флорентийской печати. Пример избранного печатниками народно-просветительского направления (частью в сочетании с латинским репертуаром), виден в Аугсбурге (см. гл. IX). Оно же определило начало глаголического (1483) и кириллического (Краков 1491, Цетинье 1494) славянского книгопечатания. Примеры эти не единственны, но в целом в печати XV в. доминирует традиционный латинский состав.

Безразличие техники и предпринимательства к объекту своего приложения, тенденция к максимальной унифицированной повторности постоянно корректировались рынком. Перенасыщение его повторными названиями в сходном оформлении снижало сбыт, грозило разорением. И это заставляло искать актуальностей, новых объектов, обновления старых путем приложения дополнительных статей, новых комментариев, нового оформления и т. п. Эволюции облика книги в XV в. и последующих столетиях под воздействием печатной техники и книжной торговли неоднократно уделялось внимание (в частности, В. С. Люблинским в работе «Ранняя книга как ступень развития информации»). Тема эта не исчерпана, но здесь достаточно отметить, что для вещного воплощения книги законы технического производства — максимальной экономии и упрощения задачи — лимитировались лишь развитием самой техники, читательскими навыками и вкусами каждой эпохи: тот сведенный к минимуму необходимых элементов и к предельному удешевлению и упрощению производства предмет, какой связывается с понятием Книга для нас, — логический итог изобретения Гутенберга. В отношении книги как духовного фактора множественность тиражей, возникшая из общности западноевропейского культурного наследия, из унифицирующих тенденций средневековой идеологической структуры, благодаря корректировке рынком (т. е. духовными интересами людей) привела к тому, что печать XV в. охватила почти всю действенную для западного позднего Средневековья письменность и под конец открыла путь современным, уже писавшим для печати авторам, а в итоге — ко все возрастающему разнообразию в составе, адресате, жанрах, направлениях книжной письменности. Значение книгопечатания как «вторжения техники в область духа», с точки зрения нашей эпохи, учитывая происшедшие с его изобретения общественные, идеологические, научно-технические перевороты, и шире и больше, чем быть орудием идеологической борьбы или носителем информации. Благодаря многократной тождественности тиража, оно знаменовало переход от текучей рукописной и устной преемственности к стабильной, фиксированной; расширяя ареал единовременного воздействия всякой письменности, убыстряло реакцию на нее, следующий — большой или малый — шаг развития (устарение предшествующего этапа), т. е. стало ферментом и катализатором движения культуры. Оно стало и зеркалом этого движения, памятью человечества: обеспечив возврат к прошлому письменному наследию и возможность нового, незамутненного отошедшей злобой дня его прочтения — залогом постоянно обновляющейся, хотя бы через отталкивание, связи людей и человеческой культуры не только в пространстве, но и во времени.

Берков П. Н. и Варбанец Н. В. Современное состояние гутенберговского вопроса. — Труды ЛГБИ им. Н. К. Крупской. Вып. IV. Л., 1958, с. 219–228.

Бирюкович В. В. Становление феодализма. — Л., 1937.

Варбанец Н. В. Современное состояние гутенберговского вопроса (итоги изучения первоисточников). — В сб.: 500 лет после Гутенберга. М., 1968, с. 67–143.

Волк С. С. Карл Маркс и Фридрих Энгельс о печатном слове. — То же, с. 27–46.

Горек Ф. К, К истории книгопечатания в Чехии. — В сб.: Книга, 2, с. 275–285.

Грабарь В. Э. Вселенские соборы западно-христианской церкви и светские конгрессы XV века. — В сб.: Средние века, № 11. М. — Л., 1976, с. 253–277.

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. — М.: 1972.

Зданевич Б. И. Provinciale Romanum. Невідоме видання Иоганна Гутенберга. — Киів, 1941.

Зилинг Э. В. Актовое свидетельство о процессе Фуста против Гутенберга. (Перевод с комментарием). — В сб.: 500 лет после Гутенберга. М., 1968, с. 370–387; ее же: Актовые свидетельства о жизни и деятельности Иоганна Гутенберга. — В сб.: Книга. 22, с. 185–198. (Обзор); Акты страсбургского процесса 1439 г. «Братья Дритцен против Гутенберга». (Перевод с комментарием). — В сб.: Книга и графика. М., 1972, с. 55–67; Жизнь и деятельность Иоганна Гутенберга. (Актовые свидетельства и ранние источники). Автореф. дис. — М., МПИ, 1969.

Капр А. Отношения между Иоганном Гутенбергом и Николаем Кузанским. — В сб.: Книга и графика. М., 1972, с. 48–54.

Киселев Н. П. Изобретение книгопечатания и первые типографии в Европе. — Ист. журнал, 1940, № 9, с. 77–89; его же: Неизвестные фрагменты древнейших памятников печати Германии и Голландии. — М., 1961.