Взгляды необъяснимым образом слились, сплавились. Казалось, я смотрю на свое отражение. Я вконец запутался и уже не понимал, кто из нас кто. Мы были как две половины целого, сочлененные в некоем мистическом симбиозе. Я изо всех сил старался сберечь свое «я», но все мои усилия не могли разъединить нас. С каждой секундой я все отчетливее понимал, что я — это не я, а он. В какой-то момент мне показалось, что на мне его одежда, и я в смятении выбежал из комнаты. Позднее я не мог вспомнить, что же тогда произошло, и произошло ли вообще что-либо.
В другой раз он встретил меня у двери в комнату и сразу сказал: «Вы опоздали. Птичка улетела». Он ухмылялся, лицо выражало откровенное злорадство. «Она ушла. Убежала. Исчезла». Я сжал кулаки. «Вы отослали ее, чтобы я не мог ее видеть. Вы специально разлучаете нас». Я в ярости двинулся на него. И тут наши взгляды снова слились, сплавились, и снова меня охватило смятение, я утратил представление не только о своем «я», но и о времени и пространстве. Сияние холодных синих глаз, синие вспышки кольца, крючковатые холодные пальцы маньяка. Он ходил на медведей и брал их голыми руками. Не мне равняться с ним силой… Уходя, я слышал, как он глумится: «Так-то оно вернее. Целее будешь».
Я зашел в пустую комнату. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Я был совершенно выбит из колеи, я страдал без девушки, не мог перенести потери. Я думал о путешествии, в которое планировал отправиться с ней вместе, и которое никогда уже не состоится. Лицо мое было мокрым от дождя, капли, стекающие в рот, были солеными на вкус. Я прикрыл глаза платком и чудовищным усилием воли взял себя в руки.
Надо было снова пускаться на поиски. Снова и снова — это было похоже на проклятие. Я вспомнил о спокойных голубых морях, тихих островах вдали от войны. Я думал о лемурах индри, счастливых созданиях, символах мирной жизни, существования высшего порядка. Я мог бы сорваться и поехать к ним. Но нет, это невозможно. Я был связан с ней. Я думал о ползущих по миру льдах, которые отбрасывали тень надвигающейся смерти. В моих грезах с рокотом приближались ледяные утесы, громыхали взрывы, рушились айсберги, вздымая в небо огромные льдины, как ракеты. Ослепительные ледяные звезды направляли на землю лучи и, вонзаясь в нее, наполняли почву мертвенным холодом, и надвигающийся лед лишь усиливал его. А на поверхности нерушимый ледяной массив неуклонно полз вперед, неумолимо истребляя всякую жизнь. Я чувствовал необходимость действовать безотлагательно: нельзя терять ни минуты, для меня начиналась ужасная гонка со льдом. Ее белые волосы, сиявшие ярче лунного света, осветили мои грезы. Я видел, как мертвенный лунный свет пляшет на гранях айсбергов в преддверии конца всего живого и как она смотрит на это из-под навеса сверкающих волос.
Я мечтал о ней во сне и наяву. Я слышал, как она кричит: «Когда-нибудь я убегу… и вы меня больше не увидите…» Меня она уже покинула. Убежала. Она бежала по улице незнакомого города. Но выглядела она теперь иначе: более уверенной, не встревоженной. Она точно знала, куда ей идти. В огромном здании госучреждения она сразу направилась в комнату, где было столько народу, что она с трудом открыла туда дверь. Лишь крайняя худоба позволила ей проскользнуть меж высоких молчаливых фигур, неестественно молчаливых и нереально высоких, отворачивавшихся от нее. Тревога стала возвращаться, когда она увидела, что они столпились вокруг нее, окружили, как темные деревья. Она почувствовала себя среди них маленькой, потерянной и сразу испугалась. Уверенности как не бывало. Теперь она хотела только одного — убежать. Глаза ее заметались в поисках двери, но выхода не было. Она попала в западню. Безликие, похожие на деревья фигуры обступали ее, протягивали руки-ветви, преграждали путь. Она глянула вниз, но и там выхода не было. Крепкие стволы стояли повсюду. Пол стал темной почвой в узловатых корнях и валежнике. Она бросила быстрый взгляд на окно, но увидела лишь белую снежную сетчатую ткань, скрывающую свет. Тот мир, который она знала, больше не существовал, реальность исчезла, она осталась наедине с грозным кошмаром древесных фантомов, высоких, как растущие в снегах ели.
Ситуация в мире все осложнялась. Разрушения продолжались, не было никаких оснований полагать, что лед замедлил свое неумолимое наступление. У людей практически не осталось возможности выяснить, что же происходит в действительности, никто не знал, чему верить, — надежного источника информации просто не существовало, и это порождало всеобщую деморализацию. Из-за границы — с учетом всех возможных версий происходящего — поступало совсем мало новостей; а из некогда могущественных стран, которые просто перестали существовать — и вовсе никаких. И вот это неумолимое наступление стихии безмолвия более всего лишало людей мужества и подрывало общественную мораль.
В некоторых государствах гражданское неповиновение привело к тому, что к власти пришли военные. В последние несколько месяцев произошел ощутимый сдвиг к милитаризму, приведший к диким, достойным сожаления последствиям. Частыми стали вооруженные конфликты между гражданским населением и армией. Убийства полицейских и солдат и вызванные ими карательные операции и казни стали обычным делом.
Вполне понятно, что из-за отсутствия достоверных сведений широкое распространение получили невероятные слухи. Говорили, что в отдаленных районах разразились чудовищные эпидемии и страшный голод, а еще — жуткие мутации. Периодически сообщалось, что та или иная держава обладает запасом термоядерного оружия, которое в соответствии с международными договоренностями давно подлежало уничтожению. Настойчивые слухи циркулировали вокруг некой самодетонирующей кобальтовой бомбы, чей часовой механизм установлен на определенное время, когда будет уничтожено все живое, а неживые объекты останутся невредимы. Разведки и контрразведки работали так активно, как никогда. Острый дефицит продуктов во всех странах провоцировал голодные бунты. Криминальные сообщества процветали и повсеместно терроризировали законопослушных граждан. Введенная в целях устрашения смертная казнь за мародерство не дала ощутимых результатов.
Известия о девушке поступили ко мне через третьи руки. Она жила в некоем городе, в другой стране. Я практически не сомневался, что город этот находился в зоне непосредственной опасности, впрочем, проверить это не представлялось возможным, поскольку все сведения относительно продвижения льда были строго засекречены. Благодаря неуемной настойчивости и огромным взяткам, мне удалось сесть на корабль, отправлявшийся в том направлении. Капитан был не прочь подзаработать, и согласился зайти в указанный мною порт.
Мы прибыли рано утром, было невероятно холодно и темно, хотя уже должно было рассвести. Ни неба, ни туч — все спряталось под падающим снегом. Это утро не походило ни на какое другое, это было противоестественное вмерзание дня во тьму, весны в арктическую зиму. Я пошел попрощаться с капитаном, который спросил, не передумал ли я сходить на берег. Я сказал, что не передумал. «Тогда идите уж, ради Бога. Не заставляйте нас торчать здесь без толку». Он был сердит и озлоблен. Мы расстались, не произнеся более ни слова.
Я вышел на палубу со старпомом. Воздух жалил, словно кислота. То было дыхание льда, полярных районов, где почти невозможно дышать. Мороз сек кожу, иссушал легкие, однако тело начало приспосабливаться к этим суровым условиям. Из-за густого снега в верхних слоях атмосферы повисла похожая на туман мгла. Все вокруг тускнело под маленькими хлопьями, беспрестанно сыплющимися из покрытого саваном неба. Холод обжег мне руки, когда я налетел на одну из судовых надстроек, которую разглядел лишь тогда, когда столкновения было уже не избежать. Было тихо, и, ощутив ритмическую вибрацию у себя под ногами, я сказал сопровождающему: «Двигатели не стали останавливать». Меня это почему-то удивило. «Куда там, останавливать. Шкипер ждет не дождется, когда можно будет повернуть обратно. Он который день проклинает вас из-за того, что нам пришлось сюда заходить». В нем чувствовалась та же враждебность, что и в капитане, а еще он проявил неуместное любопытство, спросив: «Какого черта вы сюда поперлись?» — «Это мое дело». Погруженные во враждебное молчание, мы дошли до обледеневших перил, веревочная лестница свисала туда, где за сталью обшивки шумели двигатели. Не успел я опомниться, как он уже перекинул ногу. «Гавань замерзла. Нам придется высадить вас на воду». И он принялся быстро, с моряцкой ловкостью спускаться по трапу. Я неуклюже последовал за ним, ослепленный снегом, цепляясь обеими руками. Я не видел, кто стянул меня в качающуюся лодку, кто протолкнул к сиденью; моторка немедленно рванула. Лодка неслась на полной скорости, ныряла и вздымалась, как брыкливая лошадь, о крышу маленькой кабинки разбивались струи брызг. Было слишком шумно, чтобы расслышать голоса, но я чувствовал убийственную неприязнь всех, кто находился на борту: они ненавидели меня за то, что я подвергал их опасности, когда они могли быть на пути к спасению. В моем поведении они видели глупость и извращенность. Я и сам, закутавшись в пальто на жестоком парализующем холоде, стал сомневаться, есть ли в нем смысл.