– Я хотел! Но я не мог!

– Или делает вид, что не может, – продолжила я холодно.

Даня растерянно смотрел на меня. Похоже, до него дошло, что всё всерьёз.

– То есть это всё? – спросил он с несчастным видом. – Конец?

– Был бы конец, если бы я не знала, что ты действительно не мог позвонить. Потому что твоя племянница прятала твой телефон!

– Так она ещё и…

– Подожди. Не ругай её. Ей нелегко сейчас, и я её немного понимаю. Просто будь с ней рядом. Только телефон не выкладывай, ладно?

Он покачал головой. А потом сказал:

– Знаешь, я хотел извиниться перед тобой. Помнишь, мы обсуждали то, что я выложил фото старушек в фейсбук. Я тогда тебе сказал: «Может, ты сама хотела, а я тебя опередил?» Прости, ладно? Это было свинством такое сказать. Я же знал, что для тебя это сокровенное дело. И не должен был свистеть о нём на всю округу.

– Кстати, – оживилась я, – а ты был прав!

– В чём? – удивился он.

– В том, что я действительно этого хотела. Я много думала о том разговоре. Пыталась понять, чем он так меня разозлил. И поняла. Я ведь давно туда езжу. И я выслушала столько историй… Мне очень хотелось рассказать эти истории где-то. Но я стеснялась. Привыкла бороться со всеми своими желаниями.

– Желания? – подмигнул Данька мне.

– Подожди, я серьёзно!

– Ах, прости, всё время забываю об этом. И что ты решила?

– Пока не знаю. Но как только я поняла, что могу, что имею право рассказать об этих старушках, мне захотелось туда поехать.

– Думаешь, они будут не против?

– Думаю, им даже будет приятно. Ведь потом можно распечатать всё вместе с комментариями и привезти им.

– Да, я вспомнил! Я тут с братом говорил. С Регинкиным отцом. Слушай, помнишь, Светлана Романовна рассказывала нам о музеях, об импрессионистах. Давай отвезём её в Пушкинский музей?

– На чём?

– Я же говорю, я договорился с братом. Он согласен нас отвезти. Романовну, ещё кого-нибудь.

– Может, мою бабушку?

– Можно и твою бабушку!

Я ахнула и бросилась ему на шею.

– О, решила не сдерживать чувств?

– Это чувство благодарности, – смутилась я, отпуская его.

Но он повернул меня к себе и придвинулся близко-близко. Так что коснулся своим носом моего, и его глаза слились в один большой глаз, словно он вздумал поиграть со мной в «пьяную муху».

– Первый раз в жизни целую женщину-кошку.

– Погоди, – сказала я, подняв руку и прижав её тыльной стороной к губам, загораживаясь от него, – я хочу знать. Я могу тебе верить?

А он отвёл мою ладонь в сторону и медленно её опустил…

Последнюю запись я сделала во дворе, сидя на краю песочницы, уже засыпанной снегом. Данька просигналил мне третий раз. Удивительно, как его брат, который сидел за рулём, выдержал проявление такого нетерпения. Или после истерик Регины его сложно вывести из себя?

Но я в третий раз сделала вид, что ничего не замечаю. Поставила точку. И протянула флипбук девочке в песочнице.

Мне больше он не нужен, маленький флипбук. Я завела большой блокнот в клеточку, чтобы записывать туда всё интересное и смешное, о чём услышу в доме престарелых. Записывать буду в «Ромашкове», а потом дома выкладывать «Вконтакте». А там поглядим, может, и на фейсбуке.

Симпатичная такая девочка, кареглазая, темноволосая, одета правильно – не в кричаще-розовое пальто, а в тёмно-серый тёплый костюм и голубую шапочку. Она собирает снег с бортика лопаткой осторожно, стараясь не зацепить песок, лежащий под ним, и укладывает в ведёрко.

– Что это? – спросила она, откладывая совок.

– Видишь? – показала ей я. – Тут мультик. Машинка залезает-залезает на гору, а потом р-раз – и преодолевает.

– Преодолевает? – переспросила девочка.

Слово показалось ей непонятным.

– Да. Всегда.

– Хороший мультик. Ты мне его отдаёшь? Спасибо. А ты куда? Это тебя дяди в машине ждут?

Я кивнула, махнула ей на прощанье и поднялась с места.

Последняя запись в моём флипбуке была такой: «Любовь похожа на доверие».

– Неужели вы еще не поняли, что никакой любви на свете не существует?! – с большой иронией в голосе спросила двух своих подружек, сидящих на подоконнике школьного коридора, очень худая и долговязая девочка в джинсах, спортивной куртке и со светло-русы-

ми волосами, небрежно забранными в хвост на затылке. – А семья как ячейка общества отмерла еще в прошлом столетии!

– Знаешь, Кэт, – обратилась к ней одна из подруг, черноволосая круглолицая симпатяга с задорно торчащим носиком, – семья тут ни при чем. Ракитина и не собирается заводить семью со Шмаевским. Им всего по четырнадцать. У нее к нему просто любовь – и все!

– Дура! У-у-у-у! – прорычала Кэт, сжав тонкими длинными пальцами виски. – Какая же ты дура, Ник! Захотелось Ракитиной поцеловаться со Шмаевским, и тут же это объявляется любовью! Одна пошлость, и ничего больше! Животные инстинкты это, а не любовь!

– Не скажи, Катька! Шмаевский такими сумасшедшими глазами смотрит на Ракитину, прямо не могу! – не согласилась с ней вторая подруга, особа с модной рваной стрижкой. Она как-то печально качнула головой и с завистью проговорила: – Мне бы очень хотелось, чтобы относительно меня кто-нибудь проявлял такие же «животные инстинкты»!

– Во-первых, я запретила называть меня Катькой! – загнула один свой тонкий палец Кэт. И, загнув второй, добавила: – Во-вторых, ты, Бэт, такая же идиотка, как Ник! Естественно, что Шмаевский должен смотреть на Ракитину сумасшедшими глазами – ведь иначе она не догадается, что он собирается целоваться именно с ней! Это же просто, как дважды два!

– Скажешь, что тебе не хочется с кем-нибудь поцеловаться? – уставилась ей прямо в лицо та, которую назвали Бэт.

– Не родился еще такой, чтобы я захотела! – зло буркнула Кэт.

– А может, не родился еще такой, который захотел бы в тебя влюбиться? – ухмыльнулась Бэт.

Кэт презрительно улыбнулась и предложила:

– А хотите, завтра или… дня через два, не позже, вместо Ирки Ракитиной Шмаевский будет смотреть сумасшедшими глазами на меня?

– Ага! Держи карман шире! – бросила ей Ник, переглянулась с Бэт, и они одновременно спрыгнули с подоконника. – Кое-чем ты, наша любезная Кэт, не вышла!

– И чем же?

– Ну… чтобы не обижать тебя несимпатичным словом «рыло»… скажем – лицом!

– Знаю, что не красавица, – не обиделась Кэт и протянула девчонкам руку. – И все же, спорим!

– На что? – спросила Ник, а Бэт как-то странно напыжилась и почему-то покраснела.

– На то, что вы на этом же самом месте признаете меня правой: никакой любви нет, никогда не было и не будет!

– А как же Ромео и Джульетта, Анна Каренина и всякие другие люди из стихов, песен и фильмов? – перечислила Ник. – Как же быть, например, с песней «Я за тебя умру!»?

– Все эти трагедии – такие же сказочки, как про Мальвину с Буратино и Пьеро! Рассчитаны на безмозглых дур! А жалостные песенки вообще только для того, чтобы их петь и балдеть под красивую музыку. Слова в песнях, если хотите знать, совсем не главное! Вот вы слушаете западных исполнителей, ни слова не понимаете и – ничего! Так что я вам клянусь: через два дня Шмаевский и думать забудет про Ракитину! Мы будем с ним целоваться в темном углу у спортивного зала, а вы будете наблюдать за этим процессом из окна девчоночьей раздевалки! Спорим?!

– Так окно ж замазано, чтобы парни не подглядывали! – сказала Бэт.

– Ой! Ну неужели вас всему учить надо! – поморщилась Кэт. – Там такая дырень процарапана. Захотите – увидите! Последний раз предлагаю: спорим?!

Первой на руку Кэт положила свою ладонь черноволосая Ник, а следом за ней и Бэт, аккуратно поправив перед этим перья волос на собственном лбу.