— Обещание я дала нашей поселковой ведунье, что позабочусь о парне. А он, видишь, заболел. Как мне теперь ей в глаза смотреть?
— Это твои проблемы, не наши. Помрет — так помрет, а выживет — его счастье.
— Я ж не за так переклад прошу сделать. Плату принесла и тебе, и хозяину.
— Вижу. Хаять не хочу — плата нас устраивает. Да вот только не люблю я с вами, с людьми, связываться. Благодарности от вас не дождешься.
— Ты меня и вправду человеком считаешь?
— А то нет? Кто ж ты еще? Конечно, человек, хотя и… — по голосу лешего было слышно, что он усмехается. — Хозяюшка болотная, ты что скажешь?
— А ты и сам видишь. Не повезло девке. Кто ж тебя из родни так осчастливил, да этак век укоротил?
— Бабушка и тетушка.
— Я всегда говорила, что вы, люди, ничего не цените. Семью ни во что не ставите. И совести у многих из вас нет. Ради своей выгоды никого не жалеете, — в старушечьем голосе слышалось явное удовлетворение. — Да, девка, не долгий ты жилец на этом свете… А знаешь, батюшка, давай сделаем, что она просит. Пусть знает, что мы куда благороднее, чем людской род. Парень-то, глянь, тоже не из простых. Я настоящую породу всегда замечу. Чую, не к худу они пришли.
— Ну, мне-то что… Раз ты не против, то давай.
Хоть бы не передумали! С них станется! Пока им не надоело предложенное развлечение, я быстро закатала рукав рубашки до локтя и себе, и Дану.
— А это что? — корявый палец с когтем ткнул в грубую полосу шрама у меня на руке.
— Один раз уже переклад делали.
— Неужто понравилось? — скрипуче рассмеялся леший. — Смотрю, так и рвешься новый получить?
— Понравиться — не понравилось, а выжить — выжила. Оттого не так и боюсь сейчас.
— Поглядим. Раз такая храбрая и знаешь, что делаешь, то вытягивай вперед руку.
Взмах у меня за спиной, резка боль, пронзившая насквозь, и моя рука оказалась распорота от локтя и до запястья. В ту же секунду кровью окрасилась и конечность Дана, правда, его отметина оказалась куда меньше моей. Я крепко прижала свою располосованную руку к ране Дана, и наша кровь смешалась. Придерживая готового грохнуться в обморок мальчишку, я вслушивалась в бормотанье скрипучего старушечьего голоса, окутывающего нас вязкой болотной тиной. Побыстрей бы все это закончилось! Я просто чувствовала, как из тела Дана уходит болезнь и затягивает свои липкие лапы в мое тело. Где-то в глубине, у сердца, появилась горячая точка. Скоро она разрастется, захватит все тело. Чуть заломило в висках, захотелось пить. Ничего, переживу, не впервой…
Я на какое-то время отвлеклась, а когда после посмотрела на землю, то ни платка, ни камня там уже не было. Бормотанья тоже было не слышно. Лишь негромко шумели деревья, да перекликались птицы. Раны на руках были покрыты чуть подсохшей корочкой — тронь, и хлынет кровь. Быстро нам ее затворили. Не мешкая, перевязала порезы заранее припасенными полосками полотна, распустила закатанные рукава. На наше счастье, кровь почти не попала на одежду, так что подозрений не будет. Ткнула побелевшего мальчишку в бок: "Пошли!". Он не шевелился, сидел, уставившись в одну точку. Такое бывает. Как видно, многовато нежданных событий для него оказалось за последние дни, особенно если до того парень находился в тепличных условиях и не привык к подобным потрясениям. Ткнула его еще раз. Бесполезно! В таком состоянии можно просидеть долго, а у нас со временем и без того туго. Извини, парень, лекаря поблизости нет, так что придется мне лечить тебя старым народным способом. Размахнувшись, от души залепила парню хорошую оплеуху, затем еще, и еще…
Подействовало. Глаза у мальчишки прояснились, приобрели осмысленное выражение. Вместе с тем пришло возмущение.
— Ты…ты… Что ты себе позволяешь?
— Что именно?
— Ну… все это…
— Поторопись, — сказала я, поднимая ветки, — время поджимает.
Выбравшись из-под ели, отряхнулись от налипших иголок. Но не прошли мы и десяти шагов, как встретили одного из возниц. Похоже, я не ошиблась — хозяин обоза послал кого-то проследить за нами. Судя по сальной ухмылке конопатого парня, он видел, как мы вылезали из-под дерева. Понятно и без слов, о чем он сейчас будет рассказывать обозникам. Не возражаю. Для нас это в любом случае куда безопасней, чем подозрение на лихую болезнь.
Когда мы подошли к обозу, я почувствовала как заслезились глаза, стали разгораться щеки, в висках закололи первые иголочки тупой боли… Надо терпеть…
Вен тем временем, выполняя мою просьбу, рассказывал что-то смешное собравшимся обозникам, и наше появление не привлекло особого внимания. Еще раз оглядела Дана придирчивым взглядом. Он все еще был растерян, даже чуть подавлен, но это ничего. А вот, что плохо, так это засохшая кровь на его руке. И у меня она имеется, при чем там ее куда больше. Пришлось и мне, и Дану идти на речку умываться.
Забравшись в телегу, я прислонилась к сундукам и закрыла глаза. Меня начинало заметно потряхивать; серая лихорадка — болезнь серьезная. Заледенели руки и ноги, хотя самой было жарко, пересохло во рту, появилась пелена в глазах. Сердце билось как сумасшедшее, кружилась голова. Жгло и дергало распоротую руку, но это переживу — боль я переношу легко. Главное сейчас — чтоб никто из обозников ничего не заподозрил! Мне надо как-то перетерпеть сутки, а то и меньше — и все наладится. Еще хорошо, что при перекладе болезнь дальше, на других людей, не распространяется, гаснет в том человеке, на которого сделан переклад. Так что Вену, если он не заболел раньше, сейчас уже ничто не грозит.
Дан снова взял в руки вожжи. Вернее, в руку. Вторая лежала обвисшей плетью на коленях. Я его понимаю: сейчас ею даже шевелить больно, но делать нечего — приходилось терпеть. Надо отдать парню должное: по нему незаметно будто что-то сильно болит, а, тем не менее, рука у него должна просто гореть от боли. И выглядел Дан куда лучше, чем до остановки. Хуже выглядела я. Не хотелось ничего: ни есть, ни пить, ни смотреть на залитый безжалостно-ярким солнцем лес. Накрывшись одним их одеял, лежавших в телеге, я закрыла глаза. Ой, худо мне…
О чем-то негромко переговаривались между собой Дан и подъехавший к нам Вен, и разговор шел опять все на том же, незнакомом мне языке. Да ну вас, смотреть на обоих не хочется! Если уж на то пошло, могли бы показать свое хорошее воспитание: при женщинах, как я слышала, людям благородного происхождения положено вести себя так, чтоб присутствующие дамы не чувствовали себя лишними. А эти два хмыря общаются лишь между собой и ведут себя так, как будто на меня можно махнуть рукой. И зачем я Мариду послушалась? Для чего с ними поехала? Обещала же себе, что с заморочками ведуньи больше связываться не буду! Подождала бы еще пару дней, а там, помнится, и наши поселковые в Стольград собирались ехать. Вот с ними бы я спокойно добралась до места, и никто бы из них на меня не косился и не цедил бы снисходительно сквозь зубы редкие слова. А тут не успели от поселка отойти, как уже неприятности пошли. Мне что, больше всех надо?
Сквозь горячечную дрему я слышала, как время от времени к нам подъезжает хозяин обоза или подходит кто-то из обозников, как смеются, шутят. Неплохо их Вен на привале развеселил, понравился людям, раз и сейчас его общества ищут. Не помню точно, но и я при обозниках старалась, как могла, вести себя так, чтоб ни у кого не вызвать ни малейших подозрений. Невероятным усилием воли я открывала глаза: устала баба, разморило ее на солнышке — обычное дело! Затем что-то говорила подошедшим, улыбалась, а когда рядом никого не было, то снова проваливалась в короткий сон. Хорошо еще, что к вечеру и без того жаркое солнышко стало припекать и вовсе без жалости: мой красный, распаренный вид уже никого не мог удивить — многие выглядели не лучше. И Вен, и Дан искоса поглядывали на меня, но ничего не говорили.
На ночевку расположились затемно на берегу реки. Хорошее место: мелкая трава, песок, отмель. Большая поляна продувается со всех сторон, сдувает и комаров, и мошку. И здесь старые кострища имеются — без сомнения, это одно из постоянных мест отдыха у проезжающих. Обозники выпрягали лошадей, тащили хворост и дрова. Вскоре весело заплясал огонь костра, над поляной поплыл запах еды. Надо идти к костру, хотя меньше всего мне сейчас хочется ужинать. Глаза б на еду не смотрели! Неприятен уже один вид котла с булькающим варевом! Но и не идти нельзя — это сразу привлечет внимание.
