— So er verdient, [2022]— повторил генерал три раза, видимо одобряя этот оборот речи и видя в нем сильное и ясное выражение истины.
Адъютант ждал. Генерал кивнул головой.
«Diesmal wäre es nothwendig dass die Kaiserlich-Russische Kolonne die Vorsicht brauchte, jedoch wo möglich nicht bei Braunau...»
— Nicht bei Braunau, [2023]— повторил генерал, строго взглянув наверх сквозь потолок на Кутузова, который все еще стоял у Браунау.
«.....sondern Mühldorf hinter dem Inn sich zu sammeln, mit der Oesterreichischen Kavallerie und Artillerie, die zu ihnen stossen kann und mit den noch rückwärts befindlichen Pontons sich ausrüsteten wo sie dann versehen mit Kaiserlich-Königlichen Kavallerie und Artillerie sehr bald thätig werden können. Übrigens ist die Kaiserliche Königliche Armee in der mögligst besten Fassung und Stimmung und mit voller Zuversicht können wir eben dasselbe von der Kaiserlich-Russischen hoffen, so wie uns, um die erwünschte Vereinigung bald zu erlangen nichts schwehr und unmöglich sein wird.
Güntzburg, den
1805
E. H. Ferdinand.» [2024]
Окончив письмо, генерал встал и обдуманно энергическим жестом ударил по столу.
— Вот положение нашей армии, — сказал он. — Что же нам говорят про затруднительное положение генерала Мака! Всё предвидено, всё обдумано. Всё ясно, как день. И из этого письма я не вижу причин медлить... [2025]
Генерал долго думал. Все молчали. Наконец, положив письмо направо, он взял слева следующую бумагу, старательно отвернул загнувшийся уголок и передал адъютанту.
<В то время, как австрийский генерал таким образом проверял прошедшие стратегические действия, нисколько не подозревая той участи, которая уже постигла Мака и его армию, в соседней комнате, занимаемой ординарцами Кутузова, раздавались громкие голоса и перекатывающийся хохот.> [2026]
Толстый офицер, распустив мундир, особенно туго сжимавший его толстую, нежно белую шею, поджимая тучный живот, говорил, что он умрет с голода, если его слуга сейчас же не принесет ему завтракать.
Дверь в коридор была отворена. Ливрейный немец лакей главнокомандующего с подносом, на котором стоял прибор и дымящаяся котлетка, проходил мимо двери.
— Стой, стой, Готлиб, — поспешно вскочив со стула, прокричал толстый офицер, чрезвычайно легко по своей тяжести подходя к двери. Красивое толстое лицо его перестало смеяться и выражало заботливость.
— Ты это кому, австрийскому генералу? — сказал он, держась за тарелку и не спуская глаз с котлетки и нагибаясь <чтоб вдыхать> ее сочный запах. — Он еще у главнокомандующего? [2027]
— Нет, сейчас сошли, — отвечал Готлиб, улыбаясь.
— Он еще занят, ты вели сделать скорее другую, — продолжал толстяк, силой отнимая котлетку. — А я умираю есть хочу. Вели ты моему каналье скорее поворачиваться и нести нам всем завтракать. Да вели, голубчик, принести мой погребец с вином или лучше сам принеси и сам выпей, — прибавил он Готлибу, который, невольно согласившись, улыбаясь, расстилал салфетку на маленьком столике. Толстый офицер с сияющими глазами, ногами подвигая стул, близко нагнулся над котлетой, положив вокруг [руки], как будто обнимая ее, отрывая и сминая белый хлеб своими пухлыми пальцами с тем, чтобы его вместе с половиной котлетки сразу положить в свой румяный, огромный, красивый рот.
— Не дам, не дам, я наших союзников обижать не позволю, — заговорил корнет с строгим видом, ловко выхватывая из под руки толстого офицера тарелку.
— Хорошее и своевременное продовольствие войск и особенно генералов в военное время — первое дело, так и в арифметике сказано, — и он, ловко отвертываясь, передавал тарелку смеющемуся слуге. [2028]
— Возьми, Gotlieb, — сказал он, ударяя себя в грудь. [2029]— И я голоден, но я верен союзнику.
Но толстый офицер видимо не любил таких шуток в минуты, когда ему есть хотелось. Он не разделял общего смеха и, злобно нахмурившись, всем своим тучным телом так быстро и легко, как невозможно было ожидать, [бросился] на корнета, как перышко прижал его к себе одной рукой, вырвал тарелку и тотчас, близко наклонившись над ней, чавкая, стал огромные кусок за куском отправлять в свой увлажнившийся красивый рот. [2030]
Князь Андрей, сжав зубы, оглянулся, но, ничего не сказав, продолжал писать.
— А коли так, — сказал корнет, — насилие, мародерство, как [2031]честный русский офицер, чувствую себя обязанным довести до сведения его превосходительства. Eure Excellenz hat geruht sich eine Kotelette zu bestellen, und der barbarische Kosack frisst sie auf mit demselben Appetit, mit welchem er kleine Kinder verschluckt. [2032]Сейчас пойду.
Толстый офицер, утолив первый голод, улыбаясь, косился на корнета.
— А вот бы штука, пойти к нему в самом деле, — проговорил он, пережевывая своими, как жернова крепкими и, как эмаль, блестящими сплошными зубами.
— Ей богу, пойду скажу.
— Стой! держи его, ха, ха, ха! Он право пойдет.
— Да полноте же, господа, это несносно, — сказал Болконский, сердито оглядываясь. — Ежели вам делать нечего. Офицеры замолчали на минуту. [2033]
В это время около низких окон прогремел почтовый шез и прозвучал почтовой рожок почтальона. Все высунулись в окно посмотреть, кто это. Из шеза вышел высокий, сутуловатый старик военный с повязанной черным платком головой под фуражкой. На нем был мундир австрийского генерала.
— Опять из Вены какая-нибудь шельма, — сказал толстый.
— Нет, разве не видишь, приехал не с той стороны, — сказал гусар.
— Это от эрцгерцога какой-нибудь.
— Смотри, Мария Терезия на шее и повязанная голова. Это из под Ульма.
— Всех они французов побьют, ничего нам не оставят.
Князь Андрей тоже, оставив писать, с любопытством посмотрел на выходившего из кареты приезжего.
— Сходи наверх в дежурную, узнай, — сказал Болконский Несвицкому.
— Пойдем, Жеребцов, — покорно сказал Несвитский и, сопутствуемый Жеребцовым, вышел из комнаты. Князь Андрей продолжал работать.
Несвитской легкой поступью внес свое тело по плоским ступеням лестницы наверх в приемную. Несколько человек военных, являвшихся в полной форме, ожидали очереди, дежурный адъютант стоял у окна; только что приехавший австрийский генерал с повязанной головой ходил взад и вперед по комнате. [2034]
— Кто это? — спросил Несвитской, подходя к адъютанту. Вся фигура и выражение лица генерала с повязкой была так поразительна [2035]своей важностью и вместе с тем тревожностью, что адъютант, не спускавший с него глаз, так же как и все, бывшие в комнате, понял тотчас, про кого спрашивал Несвитской.
— Не знаю, — сказал адъютант, — пошли доложить. Не назвал фамилии. По важному делу [2036]— из Ульма. [2037]
— Понять не могу, кто это? — шопотом сказал Несвитской. — Мундир генеральской и Мария Терезия. Да посмотри, лицо какое. [2038]
