— Христианская вера призывает меня к этому. То, что я познал в юности, стало уделом моей жизни. Да и сам я из этих бездомных. Уж не думаешь ли ты, что я сын вельможи?

— А почему бы и нет?

— А вот представь себе небывалое: отец мой был искусным мастером упряжи. Он тяжко трудился, чтобы прокормить большую семью. И если мы, его дети, выжили, то это только потому, что он своими руками добывал нам пропитание. Мой отец рано умер. Он тяжко болел. И я, тогда еще юноша, дал слово стать лекарем. Я стал лекарем. Но не для того, чтобы стать богачом, а чтобы спасать жизни таких же тружеников, каким был мой отец. Но время идет, и нам надо поторопиться к твоим больным. Иной раз опоздание ведет к несчастью. Пойдем. Я согласен помочь тебе. Я не скрою: мне нужны деньги, не для себя. Я задумал построить коптский монастырь. Я хочу, чтобы там жили монахи, которые будут заниматься исцелением больных. Я хочу, чтобы туда приходили бедные люди, у которых нет ни дворцов, ни слуг и которым нечего уплатить лекарю.

Они поспешили в дом Кудзулы, и вскоре Петехонсис осматривал распухшую ногу бывшего раба. Брат Хайрана стонал и жаловался на нестерпимую боль в ноге. Когда он увидел лекаря, он сказал:

— Если меня можно спасти, лишив ноги, я согласен. Не хочется умирать. А я чувствую, что близок мой последний час.

Петехонсис долго и внимательно осматривал больного. Он много раз ощупывал ногу пытался ее согнуть, тыкал пальцем в опухоль, спрашивал, где больше ощущается боль и давно ли появился жар. Он узнал, что жена Кудзулы давала больному хорошие настойки трав и что они помогали снизить жар, но потом все возвращалось. Жар и озноб мучили больного, за больным ухаживала Сфрагис. Она очень тщательно выполняла все указания доброй женщины, и больной с благодарностью говорил о ней.

— Я рад, Сфрагис, — сказал Петехонсис девушке, — что вовремя помог тебе. В дороге болеть опасно, а у тебя была скверная болезнь. Лихорадка изнурительна. Она может извести. Но ты здорова и теперь поможешь мне лечить больного.

— Какое счастье мне выпало! — сказала Сфрагис, вся зардевшись. Если бы она не постеснялась, то бросилась бы на шею царского лекаря и крепко бы его поцеловала.

— Вначале мы попробуем полечить опухоль, — сказал Петехонсис и тут же приказал своему слуге раскрыть ларец из черного дерева с инкрустациями из слоновой кости и золотых пластинок.

Он извлек из ларца небольшой глиняный сосуд с вином, положил в глиняную чашу размельченные листья сирийского растения панак и сказал, что через час они размокнут и тогда, смешанные с медом, помогут снять опухоль.

— А пока мы приготовим настойки для лечения головной боли. Ты, девочка Сфрагис, внимательно слушай меня. Когда я оставлю больного и дам ему целебные настойки и мази, ты должна будешь потом следить за его состоянием, вовремя давать ему лекарства и еду. А главное, запоминать все, что касается его самочувствия. Когда я снова осмотрю его, мне надо будет знать, как он вел себя после моего посещения.

Петехонсис извлек из деревянной коробочки белый толстый корень величиной с ладонь, с небольшим стеблем в узлах и засохшими листьями. Он велел при нем натереть немного этого корня, смешал его с водой и медом и дал выпить больному. Потом он взял сероватый порошок сухого панака, велел согреть немного вина, протереть этим вином мокнущую язву на плече больного и присыпал порошком.

Сфрагис следила за каждым движением лекаря, стараясь запомнить все, что он делал.

Настойка из другого корня, привезенного из Египта, должна была уничтожить кровоподтеки и синяки под глазами.

Когда размокли листья панака, лекарь смешал эту кашицу с медом и велел Сфрагис очень осторожно и аккуратно смазать опухшую ногу.

— Три раза в день ты будешь смазывать этой примочкой опухшую ногу, — говорил Петехонсис девочке, — а через три дня, когда я увижу, что опухоль спала, я смогу продолжить лечение. Если нет перелома, то все будет хорошо; если есть перелом, то посмотрим, не стала ли кость срастаться неправильно. Но этого сейчас не узнаешь, опухоль мешает. Все, что мы сделали сейчас для больного, поможет ему окрепнуть, избавит его от бессилия, — сказал Петехонсис. — Я надеюсь, что больной подымется и свободно сядет в седло. Только позаботься, Хайран, чтобы верблюд был спокойным, нельзя тревожить больную ногу, твоему брату нужен покой.

Потом Петехонсис осматривал Забду. Он пожалел, что ярко-красный шрам нарушил красоту юноши. Но тут же пообещал дать средство, чтобы исчезла краснота.

— Шрам останется, — сказал он. — Слишком глубокий. А чтобы не болела голова, покормите Забду вареной капустой и капустным семенем.

— Так просто? — удивилась Байт. — Почему же мы не знаем таких простых и умных вещей.

Петехонсис оставил Байт несколько маленьких сосудов с примочками и мазями, которые должны были излечить царапины, язвы и опухоли, приобретенные Забдой в рабстве.

Лекарь наставлял Байт точно так же, как несколько времени назад наставлял Сфрагис. У ложа больного был поставлен столик со всеми снадобьями, теплым вином и ключевой водой в стеклянном сосуде. Тут же было положено маленькое серебряное зеркало, чтобы Забда мог каждый день видеть, как меняется к лучшему его внешность.

Прошло всего три дня, но, когда Петехонсис снова пришел в дом Кудзулы, чтобы посмотреть больных, он сам удивился тому, насколько они стали лучше. Обе девушки так усердно выхаживали больных, что большего и нельзя было желать. Дядюшка Байт с восхищением рассказывал о том, как добра к нему Сфрагис. Девочка не покидала его ни днем, ни ночью. Когда больной просыпался, она тут же давала ему попить, спрашивала, не болит ли сердце, не ноет ли нога. На столике у изголовья больного стояли все снадобья, оставленные египетским лекарем, и Сфрагис точно знала, что нужно делать, если больному плохо.

В свою очередь Байт заботилась о Забде. Постепенно, когда заживали гнойные раны, полученные во время побоев в пещере, когда исчезли синяки под глазами и проходила боль и краснота на шраме, Байт стала узнавать прежнего Забду и уже перестала его оплакивать.

— Байт, сокровище Пальмиры, — говорил Забда, — всей жизни моей не хватит, чтобы отблагодарить тебя за твою доброту! Ты совершила такое трудное путешествие, чтобы облегчить мои страдания. Скоро уже полгода, как ты покинула свой дом в Пальмире. Ты терпела зной, жажду и неудобства, а теперь ты сидишь у моего изголовья, и каждое твое прикосновение целебно. Вся моя жизнь, все мое достояние принадлежат тебе. Я буду неутомим, я буду множить свое достояние, чтобы доставить тебе много прекрасных вещей из самых дальних стран. Но знаешь, Байт… Я не уверен, что смогу покупать и продавать рабов. То, что со мной случилось, изменило мое представление о жизни. Я призадумался над некоторыми вещами, которые прежде считал обыденными.

— Друг мой Забда, я так рада услышать твои слова о рабах! С тех пор как ко мне привели маленькую рабыню Сфрагис, а оказалось, что она дочь богатого ювелира и равна мне во всем, я не могу видеть рабов. Будь моя воля, я бы их отпустила на свободу. Отец говорил мне, что не любит торговать людьми и сделал это для того, чтобы иметь побольше денег для поисков наших любимых. Ведь твой отец, покинув дом за несколько дней до этого ужасного известия, не знал, какая беда случилась с тобой. Мать твоя — слабая женщина, обременена малыми детьми, можно ли было сообщить ей об этом несчастье? Нельзя было. И мы решили отправиться в это далекое Кушанское царство, чтобы найти вас. Купец из Книда оказал нам большую услугу. Иначе мы бы никогда не узнали о вашей судьбе. А вы, несчастные, увы, не смогли ничего сообщить о себе. Теперь я понимаю, что человек, попавший в рабство, перестает быть человеком. Ты сам в этом убедился, мой Забда, Никогда не занимайся торговлей рабами. Ведь их доставляют пираты и разбойники. Как это ужасно!

Их беседу прервал Петехонсис. Он похвалил Байт за умелое обращение с больным, дал еще какие-то лекарства и сказал, что теперь может спокойно покинуть Капису. Все, что нужно, уже сделано.