Критон. Я знаю одно: легчайший путь ускорить развитие этой отрасли промышленности и занять плотников, каменщиков, кузнецов и других мастеров будет состоять в применении на практике того удачного совета знаменитого мелкого философа, который в результате глубокомысленного размышления открыл, что поджог Лондона будет не таким уж плохим делом, как глупые и закоснелые в предрассудках люди могут себе, вероятно, вообразить [2]. Поджог вызовет быстрый оборот собственности, перемещая ее от богатых к бедным, и найдет применение большому числу ремесленников всех специальностей. По крайней мере нельзя отрицать, что это открыло новый способ мышления для наших поджигателей, от которых общество недавно начало пожинать пользу.

414

Эвфранор. Я не могу не восхититься этой остроумной мыслью. [...]

Диалог III

1. [...] [Алсифрон.] Среди всех сект на земле особой привилегией нашей секты является то, что она не связана никакими принципами. В то время как другие философы исповедуют рабскую приверженность определенным догматам, наша секта предоставляет всем замечательную свободу: она не только отличает одних людей от других, но часто и человека от самого себя. Этому типу поведения помимо других присущих ему преимуществ свойственно то, что при нем нас очень трудно опровергнуть. Вы, вероятно, можете опровергнуть определенный догмат, но это подействует только на того, кто его придерживается, и столь долго, сколь он его придерживается. Некоторые члены нашей секты занимаются догматизированием больше, чем другие, и иногда они это делают в одних вопросах более, чем в других. Учение о пользе порока есть тот вопрос, по которому среди нас нет согласия. Одни из нас являются большими поклонниками добродетели. Для других вопросы порока и добродетели проблематичны. Что же касается меня, то хотя я и считаю учение, которого вчера придерживался Лисикл, остроумным предположением, но в целом существуют разные причины, заставляющие меня отойти от него и вместе с немногочисленной, но наиболее разумной и достойной похвалы частью нашей секты поддержать добродетельную сторону. После тщательного исследования и взвешивания [позиций] обеих сторон оказалось, что мы должны предпочесть добродетель пороку и что такое предпочтение послужит как общественному благу, так и репутации наших философов.

Далее, мы должны знать, что среди нас есть совершенно нерелигиозные высокоблагородные люди, которые добродетельны в силу этого своего благородства (honour). Благородство является чистейшим незамутненным источником добродетели, без малейшей примеси страха, интересов и предрассудков. Ему присущи все преимущества без тех недостатков, которые свойственны религии. Оно есть признак большой доброй души, и искать его следует среди знатных и образованных людей. Благородство влияет на двор, сенат, войско, а также в целом на любые собрания знатных людей.

415

Эвфранор. Следовательно, ты считаешь, что благородство есть источник добродетели?

Алсифрон. Да.

Эвфранор. Может ли вещь быть источником самой себя?

Алсифрон. Нет, не может.

Эвфранор. Значит, источник отличается от того, источником чего он является?

Алсифрон. Несомненно.

Эвфранор. Поэтому благородство является одной вещью, а добродетель другой?

Алсифрон. Это я допускаю. Добродетельные действия суть следствия, а благородство — источник или причина этого следствия.

Эвфранор. Скажи мне, является ли благородство волей, производящей эти действия, или конечной (final) причиной, для которой они произведены, или здравомыслием, которое служит им нормой и пределом, или объектом, на который они направлены? Или же ты под словом «благородство» понимаешь способность или склонность? Все из того, что предположено, в том или ином смысле будет источником человеческих действий.

Алсифрон. Ничего из всего этого.

Эвфранор. Тогда, пожалуйста, дай мне понятие или определение благородства.

Алсифрон, немного подумав, ответил, что он определяет благородство как принцип добродетельных действий.

На что Эвфранор ответствовал: Если я правильно понимаю, слово «принцип» применяется в разных смыслах. Иногда под принципами мы подразумеваем части, из которых состоит целое и на которые оно может быть разложено. Так, говорят, что элементы являются принципами сложных тел. и подобным образом слова, слоги и буквы являются принципами [строения] языка. Иногда же под принципом мы понимаем отдельный маленький зародыш, рост или постепенное развитие которого создает животное или растительное тело, с соответствующим ему размером и формой. В других случаях под принципами понимают определенные фундаментальные положения искусств и наук, религии и политики. Так скажи же мне, в каком из этих или, может быть, в каком-либо еще ином смысле трактуешь ты данное слово, когда говоришь, что благородство есть принцип добродетели?

416

На это Алсифрон отвечал, что он лично не понимает его ни в одном из указанных смыслов, и определил благородство как некую страсть или вдохновение (enthusiasm), которое пылает в груди деликатного человека. В отношении этого Эвфранор заметил, что всегда можно поставить определение на место определяемой вещи. Допустимо это в данном случае или нет, спросил он.

Алсифрон. Да.

Эвфранор. Нельзя ли нам поэтому сказать, что благородный человек есть человек горячий или энтузиаст?

Алсифрон, слушая это, заявил, что такая точность ни к чему и что педанты, и в самом деле, могут спорить и определять, однако никогда не достигнут высокого чувства благородства, отличающего настоящего джентльмена и являющегося тем, что можно скорее пережить, чем объяснить. [...]

3. Алсифрон [...] сказал:

Слово «свободомыслящий» (free-thinker), поскольку оно охватывает людей самых разных типов и настроений, не может в строгом смысле характеризовать одну определенную секту, придерживающуюся системы ясных и отчетливых взглядов. В то же время следует признать, что все мы согласны в определенных моментах неверия или в отношении негативных принципов и это согласие в некотором смысле объединяет нас под общим понятием секты. Но эти негативные принципы, поскольку они возникают у людей разного возраста, темперамента и образования, создают различные тенденции, мнения и характеры, сильно отличающиеся один от другого. Вы не должны думать, что наша огромная сила заключается в нашей, вольнодумцев (libertines) и просто благородных людей, многочисленности. Нет, среди нас есть философы самого различного характера, искусно мыслящие люди, которые руководствуются не такими простыми вещами, как здравый смысл и обычай, но абстрактной добродетелью и возвышенной моралью и которые, чем менее религиозны, тем более добродетельны. Ибо никто так не расположен к высокой и независимой от интересов морали, как неверующий; было бы презренно и эгоистично стать добродетельным с помощью страха и надежды. Понятие провидения и будущих наград и наказаний может, в самом деле, напугать или склонить презренных людей на

417

действия, противоположные естественным наклонностям их души, но никогда не создаст истинной и подлинной добродетели. Для того чтобы добраться до корня вещей, проанализировать добродетель вплоть до первых ее принципов и создать систему морали на истинной основе, нужно понять, что существует идея красоты, свойственная человеческому уму. Она желанна всем людям, она доставляет им удовольствие и вызывает их восхищение в силу одного только природного инстинкта. Человеку не надо доказательств, чтобы разглядеть и одобрить то, что прекрасно: оно поражает с первого взгляда и притягивает к себе, не будучи осознаваемым. и в то время как эта красота находится в очертании и форме телесных вещей, так существует аналогичная ей красота другого вида — порядок, симметрия и привлекательность (comeliness) в мире морали. Подобно тому как глаз воспринимает соответствующую ему красоту, ум с помощью внутреннего чувства воспринимает красоту иную. Это чувство, талант или способность благороднейших умов являются самыми живыми и чистыми. Поэтому как с помощью зрения я различаю красоту растения или животного, так же и ум воспринимает моральное совершенство, красоту и благопристойность справедливости и умеренности. и в равной мере как мы называем платье «идущим к лицу», а осанку — грациозной, мы можем с помощью этого же естественного суждения сразу сказать, является ли то или иное поведение привлекательным и красивым. Для того чтобы наслаждаться этим видом красоты, должен быть налицо тонкий и хороший вкус; там, где существует естественный вкус, ничего более не требуется — ни принципа для убеждения, ни повода для понуждения людей к любви или добродетели. В большей или меньшей степени этот вкус, или чувство, присущ всем сознательным существам, которые по своей природе социальны. Все они влекутся одно к другому с помощью естественных стремлений и объединяются в семьи, клубы, партии и государства благодаря взаимной симпатии. и подобно тому как с помощью чувствующей души различные части и члены нашего тела служат жизнедеятельным функциям и соединены в одпо целое, точно так же и различные части этих рациональных систем или политических тел благодаря моральному или внутреннему чувству держатся вместе, имеют сходные мнения, оказывают помощь и защищают друг друга, совместно сотрудничают во имя единой цели. Отсюда и возникают эта ра-