— Ей мужъ слаще водки твоей, — сказала солдатка, — нынче пріѣхать хотѣлъ.

— Слаще, да какъ нѣтъ его, такъ надо чѣмъ позабавиться для праздника, — сказалъ солдатъ.

— Что ты мое счастье отбиваешь, — сказала Маланья. — Больше водки покупай, Барычевъ, всебезпремѣнно придёмъ.

И вдругъ Маланьѣ вспомнилось, что мужъ второй праздникъ обѣщалъ пріѣхать и не пріѣзжаетъ, и по лицу ея пробѣжало облако. Но это было только на одно мгновенье, и она опять начала смѣяться съ солдатомъ. Солдатъ шопотомъ сказалъ ей, чтобы она одна приходила.

— Приду, Барычевъ, приду, — громко сказала Маланья и опять залилась хохотомъ. <Не много нужно, чтобы рабочимъ, молодымъ и здоровымъ людямъ въ праздникъ было весело.> Солдатъ обидѣлся и замолчалъ.

Анисимъ Жидковъ, который видѣлъ, какъ Тихонъ въѣхалъ въ деревню, стоялъ у порога своей избы; мимо самаго него проходили бабы. Когда Маланья поравнялась съ нимъ, онъ вдругъ ткнулъ её въ бокъ пальцемъ и сдѣлалъ губами: крр..., какъ кричатъ лягушки. Маланья засмѣялась и на отмашь ударила его.

— Что, хороводница, лясы точишь съ солдатомъ, мужъ глаза проглядѣлъ, — сказалъ Анисимъ смѣючись, и, замѣтивъ, какъ Маланья вся вспыхнула, покраснѣла, услыхавъ о мужѣ, онъ прибавилъ степенно, такъ чтобы она не приняла за шутку:

— Ей Богу. Въ самыя обѣдни на тройкѣ пріѣхалъ. Могарычъ за тобой.

Маланья тотчасъ же отдѣлилась отъ другихъ бабъ и скорымъ шагомъ пошла черезъ улицу. Пройдя черезъ улицу, она оглянулась на солдата.

— Мотри, больше сладкой водки покупай, я и Тихона приведу, онъ любитъ.

Солдатка и другія бабы засмѣялись, солдатъ нахмурился.

— Погоди жъ ты, чортова баба, — сказалъ онъ.

Маланья, шурша новой панёвой и постукивая котами, побѣжала до дома. Сосѣдка посмѣялась ей еще, что мужъ гостинца — плетку привёзъ, но Маланья, не отвѣчая, побѣжала къ избѣ.

Тихонъ стоялъ на крыльцѣ, смотрѣлъ на свою бабу, улыбался и похлопывалъ кнутомъ. Маланья стала совсѣмъ другая, какъ только узнала о мужѣ и, особенно, увидала его. Краснѣй стали щеки, глаза и движенія стали веселѣе и голосъ звучнѣе. [36]

— И то видно, плетку въ гостинецъ привезъ, — сказала она смѣясъ.

— Ай плоха плетка то? — сказалъ мужъ.

— Ничего, хороша, — отвѣчала она улыбаясь, и они вошли въ избу.

Вслѣдъ за бабой пришелъ старикъ и пошелъ съ Тихономъ смотрѣть лошадей. Маланья скинула занавѣску и принялась помогать матери собирать обѣдать, все поглядывая на дверь. Старикъ вошелъ въ избу, старуха стала разувать его. Маланья побѣжала на дворъ къ Тихону, схватила его обѣими руками за поясъ и такъ прижала къ себѣ, что онъ крякнулъ и засмѣялся, цѣлуя её въ ротъ и щеки.

— Право, хотѣла къ тебѣ идти, — сказала Маланья, — такъ привыкла, такъ привыкла, скучно да и шабашъ, ни на что бъ не смотрѣла, — и она еще прижалась къ нему, даже приподняла его и укусила.

— Дай срокъ, я тебя на станцію возьму, — сказалъ Тихонъ, — тоже тоска безъ тебя.

Гришутка вышелъ изъ избы и, посмѣиваясь, позвалъ обѣдать.

Старикъ, старуха, Тихонъ, Гришутка и солдатёнокъ, помолившись, сѣли за столъ; бабы подавали и ѣли стоючи. — Тихонъ ни гостинцевъ не роздалъ ни денегъ не отдалъ отцу. Все это онъ хотѣлъ сдѣлать послѣ обѣда. Отецъ, хотя былъ доволенъ всѣми вѣстями, которыя привезъ Тихонъ, все былъ сердитъ. Онъ всегда бывалъ сердитъ дома, особенно въ праздникъ, покуда не пьянъ. Тихонъ досталъ денегъ и послалъ солдатку за водкой. Старикъ ничего не сказалъ и молча хлебалъ щи, только глянулъ черезъ чашку на солдатку и указалъ, гдѣ взять штофчикъ.

Тройка была хороша, денегъ привезъ довольно. Но старику досадно было, что сынъ карего мерина промѣнялъ. Карего мерина, опоёнаго, самъ старикъ прошлымъ лѣтомъ купилъ у барышника и никакъ не могъ согласиться, что его обманули, и теперь сердился, что сынъ промѣнялъ такую по его мнѣнію хорошую лошадь. Онъ молча ѣлъ, и всѣ молчали, только Маланья, подавая, смѣялась съ мужемъ и деверемъ. Старикъ прежде самъ ѣзжалъ на станціи, но не зналъ этаго дѣла и прогонялъ двѣ тройки лошадей, такъ что съ однимъ кнутомъ пришелъ домой. Онъ былъ мужикъ трудолюбивый и не глупый, только любилъ выпить и потому разстроилъ свое хозяйство, когда велъ его самъ. Теперь ему весело и досадно было не за одного карего мерина, но и за то, что сынъ хорошо выстоялъ на станціи, а самъ онъ раззорился, когда ѣздилъ ямщикомъ.

— Напрасно коня промѣнялъ, добрый конь былъ, — пробормоталъ онъ.

Сынъ не отвѣчалъ. Понялъ ли онъ, или случайно, но Тихонъ ничего не сказалъ и началъ разсказывать про своихъ мужиковъ, стоявшихъ на станціи, особенно про Пашку Шинтяка, который всѣхъ трехъ лошадей продалъ и даже хомуты сбылъ.

Пашка Шинтякъ былъ сынъ мужика, съ которымъ старикъ вмѣстѣ гонялъ и который обсчиталъ во время оно старика. Это была старая вражда. Старикъ вдругъ засмѣялся такъ чуднò, что бабы уставились на него.

— Вишь лобастый чортъ, въ отца пошелъ, неправдой не наживёшься небось.

И вслѣдъ за тѣмъ старикъ, поѣвши каши, утеръ бороду и усы и весело сталъ разспрашивать сына о томъ, какъ онъ выстоялъ эти два месяца, какъ бѣгаютъ лошади, по чемъ платятъ, съ видимой гордостью и удовольствіемъ. Сынъ охотно разсказывалъ, и разговоръ еще болѣе оживился, когда запыхавшаяся солдатка принесла зелёный штофчикъ, старуха вытерла тряпкой толстый, съ донышкомъ въ два пальца вышины стаканчикъ, и отецъ съ сыномъ выпили по порціи. Особенно понравился старику разсказъ сына о царскомъ проѣздѣ.

— И сейчасъ подскакалъ фельдъ-егерь, соскочилъ, ѣдутъ, говоритъ, черезъ 10 минутъ будутъ, по часамъ гналъ. Сейчасъ глянулъ Михаилъ Никанорычъ на часы. — Тихонъ, говоритъ, мотри, все ли справно. Моя, значитъ, четверка заплетена, выведена, готово, молъ, не ты повезёшь, а мы поѣдемъ. И Тихонъ, засунувъ свои оттопыренные большіе пальцы за поясокъ, тряхнулъ волосами и оглянулся на бабъ; онѣ всѣ слушали и смотрѣли на него. Маланька съ чашкой присѣла на краю лавки и тоже встряхнула головой точно также, какъ мужъ, какъ будто она разсказывала, и улыбнулась, как будто говоря: «Каковы мы молодцы съ Тихономъ!» Старикъ положилъ свои обѣ руки на столъ и, нахмурившись, нагнулъ голову на бокъ. Онъ, видимо, понималъ всю важность дѣла. Солдатка, размахивая руками отъ самыхъ плечъ впередъ себя и вмѣстѣ, какъ маятникомъ, прошла изъ двери, но подойдя къ печкѣ, сѣла, услыхавъ, о чемъ идетъ рѣчь, и начала складывать занавѣску вдвое, потомъ вчетверо и потомъ опять вдвое и опять вчетверо. Старуха же, имѣвшая только одну манеру слушать всякій разсказъ, [37]веселый ли онъ былъ или грустный, приняла эту манеру, состоящую въ томъ, чтобы слегка покачивать головой, вздыхать и шептать какія то слова, похожія на молитвы. Гришка же, напротивъ, всякій разсказъ слушалъ такъ, какъ будто только ждалъ случая, чтобъ покатиться со смѣху. Теперь онъ это и сдѣлалъ; какъ только Тихонъ сказалъ свой отвѣтъ становому: «не ты повезёшь, а мы» онъ такъ и фыркнулъ. Тихонъ не оглянулся на него, но ему не показалось нисколько не удивительно, что Гришка смѣется, напротивъ, он даже повѣрилъ, что разсказъ его очень забавенъ.

— Только сейчасъ осмотрѣлъ я еще, значитъ, лошадей съ фонаремъ, ночь темная была, — слышимъ, гремятъ съ горы, съ фонарями, 2 шестерика, 5 четверней и 6 троекъ. Сейчасъ всѣ по номерамъ. Сейчасъ передомъ Васька Скоморохинской нашъ съ Исправникомъ прогремѣлъ. Тройку въ лоскъ укаталъ, ужъ коренной волочется, колокольчикъ оборвалъ. Ужъ Исправникъ не вышелъ изъ телѣги, а кòтомъ выкатился на брюхо. Сейчасъ: «Самовары готовы?» «Готовы». — «Пару на мостъ живо послать» — перила тамъ сгнивши были. Шинтяка живо снарядили съ какимъ-то дорожнымъ. Сейчасъ самъ съ фонарями подкатилъ прямо къ крыльцу. Володька везъ. Ему говорили, чтобы не заѣзжалъ по мосту, лошадей не сдержалъ. Живо подвели нашихъ. Все исправно было. Гляжу, Митька постромку закинулъ промежъ ноги, такъ бы и поставилъ.

— Чтожъ, говорилъ что? — спросилъ старикъ.