Разъ Кирка передъ вечеромъ стоялъ на вышкѣ. — Вечеръ былъ жаркой и ясной. Ходившія днемъ грозовыя тучки разбирались по горизонту и косые жаркіе лучи жгли лицо и спину казака, миріяды комаровъ носилисъ въ воздухѣ. Все было тихо, особенно звучно раздавались внизу голоса казаковъ. Коричневый Терекъ гдѣ ровно, гдѣ волнистой полосой бѣжалъ подлѣ кордона. Онъ начиналъ сбывать, и мокрый песокъ, сѣрѣя, показывался, какъ острова, посерединѣ на отмеляхъ и на берегахъ. — На томъ берегу все было пусто, только до самыхъ горъ вдаль тянулись камыши, прямо напротивъ въ аулѣ ничто не шевелилось. Казалось молодому казаку, что что-то необычайное предвѣщаетъ эта тишина, что вездѣ бродятъ въ чащѣ и таятся абреки. — Быстрые глаза его видѣли далеко, но все было пусто, и какое то томительно-сладкое чувство не то страха, не то ожиданья наполняло его душу. Въ такомъ состояніи мысли о Марьянѣ еще живѣе приходили ему въ голову. Онъ вспоминалъ свое послѣднее свиданье, мысленно ласкалъ ее и, вспоминая тогдашній разговоръ и хвастливые рѣчи Иляса о своихъ побочинахъ, упрекалъ себя въ глупости. Потомъ ему вспоминался разсказъ Ерошки объ отвѣтѣ старика эсаула, потомъ онъ представлялъ себѣ новую хату, которую онъ купитъ и покроетъ камышомъ, Марьяну своей женой, садъ, въ которомъ они вмѣстѣ работаютъ, потомъ походъ и проводы, и слезы Марьяны и........

Шорохъ въ чащѣ за его спиной развлекъ Кирку; онъ оглянулся. Рыжая собака дяди Ерошки, махая хвостомъ, трещала по тернамъ, отыскивая слѣдъ. Немного погодя на тропинкѣ показалась и вся колоссальная фигура Ерошки, съ ружьемъ на рукѣ и мѣшкомъ и кинжаломъ за спиною.

— Здорово дневали, добрые люди! крикнулъ онъ, снимая растрепанную шапчонку и отирая рукой потъ съ краснаго лица.

— Слышь, дядя, какой ястребъ во тутъ летаетъ! отвѣчалъ одинъ изъ казаковъ, сидѣвшій на завалинѣ: во тутъ на чинарѣ, какъ вечеръ, такъ и вьется.

Другіе казаки смѣялись. Ястреба никакого не было, но у казаковъ на кордонѣ въ обыкновеніе и забаву вошло обманывать старика.

— А свиней не видали? спросилъ онъ, узнавъ голосъ шутника.

— Нѣтъ, не видали.

— Ишь казаки, мимо васъ слѣдъ прошелъ, презрительно сказалъ Ерошка, а они не видали. —

— Легко ли, свиней смотрѣть, отвѣчалъ урядникъ, вышедшій на крыльцо; тутъ абрековъ ловить, а не свиней надо. Что, не слыхалъ ничего ты?

— Нѣтъ не видалъ. А что чихирь есть? дай испить, измаялся право; я те свѣжины дамъ, вчера убилъ однаго.

— Слыхали; ладно, заходи. А что же ты абрековъ то не боишься, дядя?

— Эхе! хе! хе! только отвѣтилъ старикъ, улыбаясь. — Ты скажи, гдѣ слѣды видалъ? хочу нынче ночку посидѣть.

— Да вотъ Кирка знаетъ, отвѣчалъ урядникъ. — Масѣевъ, ступай на вышку.

Кирка сошелъ съ часовъ и подошелъ къ дядѣ.

— Ступай на верхній протокъ, сказалъ онъ: тамъ олѣнь ходитъ, я вчерась стрѣлилъ, поранилъ, да не нашелъ. —

— Эхъ дуракъ, дуракъ, поранилъ, а не досталъ, сказалъ Ер[ошка]. — За что звѣря погубилъ? Эхъ ты. — Слышь, продолжалъ старикъ: Хаджи Магоматъ коня приводилъ. Конь важный! Да и проситъ, бестія, 80 монетовъ; гдѣ ихъ возьмешь- то? —

— Эка! Меньше не отдастъ? сказалъ Кирка; а что же онъ сюда не привелъ?

— Да что водить то, вѣдь не купишь; я такъ и сказалъ, чтобы не водилъ. —

Кирка задумался и помолчалъ. Потомъ, подмигнувъ старику, отвелъ его въ сторону.

— А что у Иляски эсаула былъ? сказалъ [онъ] по-татарски.

— Ведро поставишь? сказалъ Ерошка. — Былъ. И старуха твоя ходила.

— Ну что жъ? нетерпѣливо спросилъ Кирка.

— А ты думаешь что? Не отдастъ? А?

— Да что же? —

— Полведра поставишь?

— Поставлю. Да что же сказалъ то?

— А то сказалъ, что, пущай молъ парень въ строевые заступитъ, тогда и дѣвку пускай беретъ.

— Право?

— А ты что думалъ? я ему говорилъ, что я старикъ, я бобыль, я домъ Киркѣ отдамъ, Кирка такой сякой. — За тобой осьмуха. Ну, да ладно. Да ты гдѣ олѣня-то стрѣлилъ? Эхъ дуракъ, дуракъ, поранилъ звѣря и не взялъ. За что? вѣдь онъ тоже человѣкъ, какъ и ты. —

— Да пойдемъ съ нами, отвѣчалъ Кирка, мой чередъ въ секретъ идти, я тебѣ укажу: отъ верхняго протока недалече. —

— Ну ладно, сказалъ старикъ; а я тутъ ястреба покараулю, можетъ Богъ дастъ, у меня и курочка есть. —

Старикъ, крикнувъ на собакъ, чтобы они не шли за нимъ, полѣзъ опять черезъ терны на поляну къ чинарѣ, а Кирка пошелъ посмотрѣть свои пружки въ другую сторону, но пружки не занимали его, онъ, размахивая руками, шелъ по тропинкѣ и улыбался самъ себѣ. — Вернувшись домой, онъ сѣлъ у Терека и запѣлъ свою любимую пѣсню. Сумерками онъ только вошелъ въ избу поужинать и собраться. Въ секретъ долженъ былъ идти по очереди старый казакъ Евдошка, Илясъ и Кирка. Илясъ и Кирка дождались старика, сидѣвшаго съ сѣтью подъ чинарой, который вернулся уже темно, не поймавъ ястреба. Всѣ трое уже темно пошли по валу вдоль Терека на мѣсто, назначенное для секрета. Пройдя молча и въ темнотѣ шаговъ 500, казаки свернули съ канавы и по чуть замѣтной тропкѣ въ камышахъ подошли къ самому Тереку. У берега лежала толстая карча и камышъ былъ примятъ. Илясъ и Евдокимъ, разстеливъ бурки, расположились за карчей.

— Пойдемъ, дядя, я тебѣ укажу, гдѣ олѣня стрѣлилъ, и слѣдъ покажу, вотъ тутъ недалече, сказалъ шопотомъ Кирка старику.

Карга! отвѣчалъ тотъ также тихо и оба неслышными шагами пошли по берегу. Только ломавшійся подъ ногами камышъ изобличалъ ихъ движенье.

— Вотъ слѣдъ, сказалъ, пройдя немного, Кирка нагнулся и указалъ слѣдъ. Ерошка нагнулся тоже.

— Свѣжій, пить приходилъ. — Двѣ лани, сказалъ старикъ чуть слышно. Спасибо, ступай, я тутъ посижу.

Кирка вскинулъ бурку за плеча и пошелъ назадъ одинъ, быстро поглядывая то въ камыши, то на Терекъ, бурлившій подлѣ. Что то, самъ не зная отчего, казаку было хорошо и жутко одному и весело. Онъ былъ свѣжъ, какъ бы сейчасъ проснулся, и напряженъ, какъ будто ждалъ чего-то необыкновеннаго нынче ночью. Вдругъ плескъ и сильный шорохъ возлѣ самаго его заставилъ его вздрогнуть и схватиться за винтовку. Изъ подъ берега, отдуваясь, вскочилъ кабанъ и черная фигура его, рисуясь на водѣ, шлепая, пустилась отъ него. Онъ не выстрѣлилъ и только плюнулъ съ досады. Подходя къ своимъ, онъ остановился, не находя въ темнотѣ ихъ. Ему показалось, что онъ слышитъ храпъ, но неувѣренный онъ свиснулъ. Свистокъ откликнулся. Онъ подошелъ къ чурбану, молча разстелилъ бурку и сѣлъ подлѣ товарищей. Евдошка уже спалъ.

— Я теперь засну, сказалъ Илясъ, a послѣ пѣтуховъ меня разбуди. — Ладно! И не прошло двухъ минутъ, какъ Кирка одинъ сидѣлъ подлѣ чурбана, а за чурбаномъ раздавались сапъ и храпѣнье, перебивая другъ друга. — Ночь была темная. Одна часть неба надъ горами и рѣкой была заволочена черными тучами, надъ лѣсомъ было чисто и виднѣлись звѣзды. Было безвѣтренно, но черная туча, сливаясь съ горами, надвигалась дальше и дальше, своими причудливыми краями отражаясь на свѣтломъ небѣ. Сзади, съ боковъ, казака окружала чернѣвшая стѣна камышей, изрѣдка колыхавшихся надъ нимъ вверху и цѣплявшихся другъ за друга. Пушистыя махалки ихъ казались на звѣздномъ небѣ большими развѣсистыми вѣтвями. Впереди былъ черный мокрый песчаный берегъ, подъ которымъ бурлилъ потокъ. Дальше глянцовитая движущаяся масса коричневой воды однообразно рябила около отмели, еще дальше все сливалось въ мракъ, и вода и берегъ. Только изрѣдка зарница, отражаясь въ водѣ, какъ на черномъ зеркалѣ, опредѣляла черту дальняго берега. По поверхности пробѣгали черныя тѣни, которыя, вглядываясь, съ трудомъ различалъ Кирка за каряги, которыя, колебаясь, неслись сверху. Равномѣрный ночной звукъ потока, храпѣнье товарищей и жужжанье миріадъ комаровъ и шуршанье камышей нарушались изрѣдка бульканьемъ отвалившагося подмытаго берега, всплескомъ большой рыбы, или изрѣдка дальнимъ выстрѣломъ, или слышнымъ въ лѣсу трескомъ звѣря. При всякомъ такомъ звукѣ Кирка вздрагивалъ, схватывался за ружье. Быстрые глаза его, пересиливая себя, впивались въ даль, и слухъ усиленно напрягался. — Такъ прошло больше 3 часовъ. Туча, протянувшись, открыла чистое небо, перевернутый полумѣсяцъ дрожа вышелъ надъ горами, глаза приглядѣлись или свѣтлѣе стало, но Кирка видѣлъ и тотъ берегъ въ умирающемъ свѣтѣ мѣсяца. Онъ не боялся больше и спокойно перебиралъ свои любимыя мысли. Онъ думалъ, какъ пойдетъ завтра въ станицу, придетъ къ эсаулу, какъ Марьяна убѣжитъ въ избушку, я эсаулъ дастъ ему самому слово и какъ потомъ подъ образа посадятъ князя съ княгиней, и она съ поцѣлуемъ гостямъ подносить будетъ, и какъ пойдутъ по домамъ пьяные гости, а Марьяна ковромъ уберетъ постель въ холодной избѣ и заложитъ снутри задвижку. — Въ серединѣ этихъ мыслей его развлекъ сильный звукъ свиста и крыльевъ сзади его. Оглянувшись на высокую чинару, стоявшую сзади, онъ увидалъ ея черную тѣнь, звѣзды, Медвѣдицу, спускающуюся къ низу и узналъ свистъ орловъ, — признакъ утра. — Пора будить, подумалъ онъ, но передъ тѣмъ оглянулся еще разъ на скрывающійся мѣсяцъ и снова темнѣвшій Терекъ; его поразила [?] По серединѣ Терека, то опускаясь, то подымаясь, плыла черная карча, но Кирка посмотрѣлъ на нее и невольно глазами сталъ слѣдить за ея колебаніями. Какъ то странно, не перекачиваясь и не крутясь, плыла эта карча. Она плыла даже не по теченью, а перебивала Терекъ на отмель. Вытянувъ голову, прижавшись и притаивая дыханіе, Кирка жадно сталъ слѣдить за ней, вглядываться. Карча остановилась на мели и, пошевелившись, притихла. Точно голова была впереди. Неслышно Кирка взвелъ курокъ, положилъ на подсошки винтовку и прицѣлился. Сердце у него стучало и потъ выступилъ на лбу. Карча вдругъ бултыхнула и снова поплыла, перебивая воду, хотя ее и относило къ нашему берегу. На послѣднемъ лучѣ мѣсяца Кирка ясно увидалъ татарскую шапку подъ карчей. Онъ какъ кошка вскочилъ на колѣни, повелъ ружьемъ, высмотрѣлъ цѣль и пожалъ спускъ. Блеснувшая молнія освѣтила камыши. Кирка вскочилъ и выбѣжалъ на берегъ: карча поплыла внизъ по теченью, крутясь и колебаясь. —