— Если б Рождественский не нашел тетрадку.

— Да.

— Он сказал, что нашел ее после смерти Тихомирова, но я думаю, что это неправда.

— Неправда. Лучше б он не находил ее. Антон был бы жив. Я не хотела его смерти.

— Неужели вы серьезно считаете себя виновной в смерти Тихомирова?

— Да.

— Но вы не убивали его!

— Ассегаем — нет. Он выбросился из окна сам. После разговора со мной. Я приезжала на машине Игоря.

— Это произошло при вас?

— Нет. После того, как я ушла.

Мазин вздохнул облегченно:

— Слава богу! Вы говорили так убедительно, что я на секунду поверил, хотя это и противоречит фактам.

— Каким фактам? Я же не рассказала о том, последнем…

— И не нужно сейчас. На сегодня достаточно. Вам предстоит еще одно испытание. А пока запомните: вы не убивали Антона Тихомирова и не толкали его на самоубийство. Вы не виновны в его смерти. Я, кажется, знаю, как она произошла. Но нужно, чтобы вы встретились с другими и рассказали обо всем вместе. Вам будет труднее других. Вы говорили искренне, хотя не всегда это была правда. Рождественский и Светлана тоже говорили не всю правду, но это делалось сознательно. Я хочу, чтобы все сказали то, что они знают, и тогда правда станет ясна всем.

Инна покачала головой:

— Мне бы так хотелось этого. Но не ошибаетесь ли вы?

— Думаю, что нет. У меня есть неожиданный свидетель. Пожалуй, даже два, потому что кое-что может рассказать и сам Тихомиров, его записная книжка, хотя это и не дневник. Вы видели ее?

— Да, но я не знаю, что он записывал.

— Немного. В основном, мысли вообще. О жизни, о себе. Там почти нет имен и фактов. Но что-то там есть…

Из записной книжки:

"Мы гуляли со Св. Ей захотелось покататься на "чертовом колесе". Насколько она моложе меня! Кроме того, я с детства боюсь высоты. Становится тошнотворно-отвратительно, когда земля далеко под ногами. Я устыдился признаться в своей слабости, сказал, что крутиться несолидно, а сам злился. Рожденный ползать — летать не может. Даже в мелочи я не способен одолеть себя. Вот тут-то человек в самом деле венец творения, потому что мы — всегда мы, со всеми слабостями и пороками. Трус не заставит себя стать храбрым, разве что водки выпьет!

Впрочем, все это — слюнтяйства и скулеж. Скоро защита, если она пройдет успешно, копаться в себе больше ни к чему. Новое время — новые песни. Но будет ли успех? Инна молчит. Она гордая, ей тяжело, но она все стерпит. Как бы я хотел, чтобы она меня не любила! Неужели она и теперь меня идеализирует? Считает "добрым и сильным"? Добрым? Добра не бывает без зла. Сильным? Пожалуй. Но как это трудно! Хотя наверняка существуют не знающие сомнений кретины. Я не из их числа… к сожалению. Ну, хватит писанины. Долой избытки грамотности. Больше спокойствия. Чем крепче нервы — тем ближе цель. А тебе необходимы крепкие нервы, Антон!"

— Спасибо за кофе.

— Не стоит. У нас произошел такой сумбурный разговор.

— За него я благодарен еще больше. Во много раз больше. Между прочим… Я хотел спросить. Вы не замечали у Тихомирова страха перед высотой? Знаете, есть люди, которые боятся высоты, даже на балконах чувствуют себя не вполне хорошо.

— Еще бы! Он много раз жаловался, что боится летать самолетом. Потому я и не могу поверить в несчастный случай. Антон ни за что б не полез на подоконник, да еще ночью!

— То, что вы сообщили, Инна Константиновна, может оказаться очень существенным. Хотя из ваших слов я делаю совсем другой вывод.

Мазин поднялся:

— А кстати, где сейчас записи вашего отца?

— Антон, наверно, сжег тетрадь, уничтожил перед смертью. Мы не нашли ее с Игорем.

"Кажется, я похож на прокурора", — подумал Мазин, завязывая галстук перед зеркалом.

Черный костюм делал его строгим и официальным, но переодеваться было некогда. У подъезда ждало такси.

— Я не очень запоздал? — спросил он у шофера.

Тот покосился на счетчик:

— Нормально.

— Тогда поехали. На проспект Космонавтов.

И тут же забыл о шофере, который сидел рядом и, как большинство таксистов, наверно, с удовольствием перекинулся бы парой слов с пассажиром. Но у Мазина этих слов не было.

— Вам куда на проспекте?

— До самого конца.

"Возможно, что я перегнул. Ставить такие эксперименты опасно, а может быть, вообще противопоказано. Все-таки установленный порядок имеет свои преимущества, и не стоит так уж часто поносить бюрократическую рутину. Светлана может послать тебя к чертовой матери, и ты не возразишь ей ни слова. Это же не кактусы собирать на окошке, а тем более не этикетки с бутылок. Они все живые люди. Не нужно мнить себя хирургом, которому по плечу любые опухоли, даже раковые. Впрочем, думать уже поздно".

— Сколько с меня?

— По счетчику.

— Пожалуйста.

— Сдачу возьмите!

Мазин захлопнул дверцу "Волги" и пошел к дому Рождественского.

Все, с кем он хотел увидеться в этой квартире, были на месте. Он посмотрел на часы. Они пришли раньше назначенного срока.

— Здравствуйте!

Мазин повесил плащ и вошел в комнату.

Игорь старался держаться спортсменом. От него пахло одеколоном, и очень чистые манжеты выступали из рукавов ровно настолько, насколько положено.

Инна выглядела постаревшей, придерживала у шеи воротничок толстой вязаной кофты, как будто ей дуло в лицо.

Светлана сидела, положив руки на стол, как школьница на экзаменах.

Мазин улыбнулся:

— Конечно, вам всем неприятно, но ведь тут все-таки лучше, чем у меня в кабинете.

— Зачем вы нас собрали? — спросила Светлана.

Инна глянула на нее исподлобья, но не сказала ничего.

— Я полагаю, нам сейчас объяснят, — произнес Рождественский и тоже присел к столу.

— Постараюсь, — кивнул Мазин и взял стул.

— Пожалуйста!

— Я просил вас прийти, чтобы обменяться мнениями Мне кажется, так будет легче узнать правду. Правду о смерти Антона Тихомирова, которая нужна и вам, и мне Но если вы возражаете против такой формы общения, я готов вернуться к официальной процедуре.

Все промолчали.

— Согласие получено, — объявил Мазин. — Тогда я скажу, что именно мне бы хотелось услышать от вас.

В этой комнате 23 августа оборвалась жизнь человека, Антона Тихомирова, с которым каждый из вас был связан сложными, я бы сказал, нелегкими отношениями. И каждый из вас общался с Тихомировым в день его смерти, в последние часы жизни. Мы уже говорили об этом. Я помню все, что вы сообщили. Не каждый был искренним. По разным причинам. Но мне бы не хотелось сейчас осуждать кого-либо, я просто прошу вас рассказать еще раз все об этом дне. Пусть один дополнит другого. Если нам удастся проследить этот день час за часом, мы, возможно, узнаем правду и о последней его минуте. Согласны ли вы на это?

Все смотрели на стол.

— Поверьте, я прекрасно понимаю, что это трудно, особенно женщинам. Но у нас нет другого выхода.

— Вы обвинили нас в неискренности. Значит ли это, что вам известно все или почти все, о чем мы можем сказать? — спросил Рождественский.

— Да, я полагаю, что основные факты мне известны.

— Тогда зачем повторять их друг другу?

— Вы увидите, что это принесет пользу.

— Но мы опять можем обмануть вас, — сказала Инна.

— Я хочу, чтобы вы не обманывали себя. Никто из вас.

— Это звучит слишком высокопарно, но я готов начать, если вы не возражаете. — Рождественский посмотрел на Мазина, сдерживая враждебность.

Видно было, что он жалеет обо всем, что наговорил в ресторане, и ему неудобно и даже стыдно перед женщинами, и поэтому он намерен держаться как случайный свидетель, которому осточертело повторять одно и то же.

— Я готов изложить факты. Подчеркиваю — факты. Потому что эмоции только затушевывают суть происшедшего. Защита, как известно, была назначена на двенадцать. Ночевал я на даче. Чем занимался с утра, думаю, несущественно. В половине одиннадцатого выехал на машине в город. Я, насколько помню, не собирался заезжать за Антоном, но по пути обнаружил, что забыл сигареты. Остановился у ларька — там продавалась какая-то дрянь. Два блока приличных сигарет хранились у меня здесь, на квартире. Решил взять их, а заодно захватить Антона, если он еще дома.