Она нахмурилась.

— Мне Сергей не сказал, кого ждет.

— Вы уже говорили об этом.

— Ну, тогда гадать на кофейной гуще…

— Почему же на гуще? Кто, например, знал о коллекции? Интересовался монетами?

Почему‑то ей было трудно отвечать.

— Давно уже об этих монетах ничего не слыхала.

Тогда Игорь Николаевич сузил рамки вопроса.

— А когда вы из дому вышли, на улице, во дворе никого из знакомых не встречали? Или видели мельком, может быть?

Полина Антоновна задумалась. Игорь Николаевич не торопил.

— Так ведь скажешь, а вы человека на цугундер…

— Не беспокойтесь.

Сказано было просто, но убедительно.

Полина Антоновна повернулась ко мне.

— Ты, Коля, Женьку Перепахина помнишь?

Фамилия, прямо скажу, прозвучала неожиданно, однако я припомнил. Но не более. Я вспомнил паренька щуплого, робкого, из тех учеников, что выше тройки оценок не признают, на которых орут учителя и с которыми не прочь недобро пошутить те, кто посильнее. Обычно они теряются куда‑то после школы и довольно быстро выпадают из памяти. Но Перепахин не выпал, потому что в классе, где он учился вместе со мной и Сергеем, Сергей его опекал то помогал задачу решить, то вступался, если уж "шутки" здоровых оболтусов переходили черту. Как‑то, не помню уж чем, довели Женьку до исступления, он схватил перочинный ножик и заорал, обливаясь слезами: "Убивать вас, убивать…"

За это его могли отколотить уже не в шутку, но Сергей встал между Перепахиным и обидчиками и сказал: "Хватит, ребята".

А его обычно слушались.

Помнил я, что и после школы какие‑то приятельские отношения у них сохранялись, но больше не помнил ничего и, заезжая к Сергею в последние годы, о Женьке Перепахине не слышал ни слова.

— Очень смутно, Полина Антоновна.

— Я его утром у пивного бара видела. Там перед открытием вечно алкаши топчутся.

Бар, а точнее обыкновенная забегаловка, которую назвали баром, чтобы цену на пиво повысить, находился рядом, за углом. Но при чем тут Женька Перепахин?

— Разве он бывал у Сергея?

— Бывал. Отогревался у огонька.

— Кто ж он такой сейчас?

— А леший его знает. У него каждый раз то работа новая, то жена. И гонят отовсюду. И с работы, и из дому. Пропащий человек.

"Удивительно… Умный, самоуглубленный Сергей и никчемный, "пропащий" Женька. Что общего?.."

— Вы думаете, Сергей Ильич мог его ждать? С коньяком? — спросил Игорь Николаевич.

— Он без приглашения являлся. Постучит: "Здравствуйте!" "Здравствуйте!" — "Сережа дома?" — "Дома". — "Я на минутку". И сидит допоздна. А коньяк он не пил. Он из тех, что эту, как ее, бормотуху хлещут.

Полина Антоновна потянулась, чтобы долить чаю Игорю Николаевичу, но он перекрыл стакан ладонью.

— Спасибо. Очень хороший чай. А больше вы никого не встретили?

— Нет.

— Ну, и за это спасибо.

Игорь Николаевич встал.

— Пора мне.

— Как же мы узнаем?..

— Ваши координаты мне известны, а свои я оставил Николаю Сергеевичу. Он поживет тут немного с вашего разрешения.

— Рада буду.

— Всего пока доброго. Крепитесь.

Она проводила Игоря Николаевича, вернулась и развела руками.

— "Крепитесь!.." А что ж остается? Буду. Жить‑то осталось всего ничего. Но пока жив, о живом нужно… Как думаешь, не наврала я лишнего?

— О чем вы?

— Да о Женьке этом.

— Никогда не мог понять, как у человека на человека рука поднимается.

— Да уж сам видишь. — И добавила тихо: — И не такое бывает.

— Насколько я помню Перепахина…

— Не о Женьке речь. Ну его совсем. Приспичило опохмеляться проклятому. А у меня душа не на месте.

— Из‑за Перепахина?

Она посмотрела на меня прямо.

— Думаешь, совсем старуха из ума выжила? Горе такое, а она о пустом человеке печется!

Приблизительно так я и думал.

— Игорь Николаевич показался мне человеком опытным и разумным. Так что нет оснований…

— Беды ждать? У каждой беды свое основание. Разве я сегодня ждала?

И тут, впервые, опустив голову на сжатые сухие кулаки, она заплакала. Чем мог я утешить эту старую женщину? Что ей были сейчас слова, самые искренние, самые сочувственные? Ведь нет Сергея…

В мою жизнь он вошел в школьные годы. Они же послевоенные, трудные и счастливые. Трудные потому, что не зажили раны, счастливые потому, что какими же им еще быть после всего пережитого? Хотя, по справедливости, я был более счастливым, чем Сергей. Мои родители остались живы, а его погибли. Произошло все обратно здравому смыслу. Его отец и мать были значительно старше моих по возрасту, призыву не подлежали. Напротив, отец — крупный специалист — был своевременно отправлен в тыл вместе с семьей, а мои ушли на фронт. И вернулись. Отец израненный, мама, поседевшая в плену. А эшелон, в котором уехал Сергей, разбомбили.

Наверно, это был самый страшный час в его жизни. Отец и мать погибли, а сам он был ранен в ногу. Залечили ее плохо, и Сергей долго еще ходил с палкой. Палка была солидная, с тяжелым литым набалдашником, досталась она ему, как и роковая коллекция, от деда–профессора. А квартиру профессорскую по причине уменьшения жильцов уплотнили, и Сергею с теткой, которая привезла его из детского дома, куда попал он после бомбежки и госпиталя, пришлось и коммунальную жизнь пережить. К счастью, подселенный сосед оказался со влиянием и возможностями, и площадь разделили так, что у Сергея с Полиной Антоновной остались две отдельные комнаты, что по тем временам было большой удачей.

Так они и устроились на всю жизнь под одной крышей, два одиноких человека с разными вкусами — Сергей в тесном забитом сверх меры кабинете, и тетка в своем просторном жилье. Полина Антоновна осталась одинокой не по своей воле, а вот почему Сергей? Такой вопрос легче задать, чем получить ответ. Да и что за ответ? Не сложилась личная жизнь? За этими словами всегда многое кроется. Может быть, с того началось, что на танцах приходилось стоять у стены, неуверенность подавляла, какие‑то черты характера сказались, обстоятельства не благоприятствовали. Вот и упустил время. А потом привык, может быть, нашел даже в своем положении определенные преимущества, да так и остался холостяком. Многие такую жизнь не одобряют. И Сергея предостерегали от холодной старости. А оказалось, что предостерегали зря, без старости обошлось…

Старость уделом Полины Антоновны осталась.

Она тем временем встала, вытерла лицо, одолела себя и снова Перепахина вспомнила.

— Принеси, пожалуйста, книжку телефонную.

Я принес справочник из прихожей.

Полина Антоновна надела очки, начала листать страницы.

— Вот его адрес.

— Женькин?

— Его, баламута. Правда, квартира не обозначена.

— Зачем вам адрес?

Она не ответила.

— Но я знаю, он в маленьком доме живет, найти квартиру нетрудно.

Я повторил вопрос.

— Будь добр, уважь старуху. Это близко. Пешком дойти можно.

— Да зачем?

На лице у нее появилось виноватое выражение. То ли перед Женькой вину чувствовала, то ли меня обременять стеснялась…

— Повидать бы его.

Я вздохнул. Предложение Полины Антоновны казалось мне старческой блажью, но разве мог я отказать ей в сложившемся положении!

— Что же я скажу ему? Предупрежу, чтобы бежал?

— Куда ему бежать! Поглядишь просто, взяли его или гуляет. Ведь заспешил‑то Игорь Николаевич, сам видел.

— Ну а если взяли?

Мысль о том, что Женька мог убить Сергея, казалась мне, однако, дикой.

— Будем знать.

— А если гуляет?

— Тогда как найдешь нужным.

"Частный сыщик я, что ли!.."

Но желание пойти уже возникало понемногу. Вдруг что‑то и прояснится. Все легче, чем сидеть в неизвестности, дожидаясь звонка Игоря Николаевича.

— Схожу, Полина Антоновна. Только адрес запишу. Память уже не та…

Квартал, в котором жил Перепахин, был совсем не похож на улицу, где стоял дом Сергея. Реконструкция и снос обошли его пока стороной. До революции мелкие наживалы строили здесь "доходные" домишки в один–два этажа с маленькими двориками. Сейчас люди понемногу покидали обветшалые строения, однако дом, в котором я искал Перепахина, не выглядел запущенным. Старые стены были заплетены диким виноградом, двор недавно асфальтировали.