Я думалъ, что близость смерти осв ѣжаетъ, возвышаетъ душу; 1/4 часа меня не будетъ, и ничего, я также вижу, также слышу, также думаю. Та же странная непосл ѣдовательность, шаткость и легкость въ мысляхъ, которая такъ противуположна тому единству ясности, к[акое] можетъ только воображать челов ѣкъ. Я сейчасъ за 5 м[инутъ] до смерти, потому что, какъ пробьетъ 8, я убью себя, такъ я сейчасъ пишу, думая вм ѣст ѣо томъ, что ожидаетъ меня тамъ, думаю о томъ, что Петрушк ѣскучно, что никто не играетъ нынче. Непостижимое созданье челов ѣкъ, но для кого онъ непостижимо страненъ? Для самаго ли себя? Стало быть я понимаю себя, понимаю что-нибудь выше себя, въ сравненіи съ ч ѣмъ я непостижимъ и страненъ. Вотъ оно доказательство безсмертія. Кто то вошелъ, я бы желалъ, чтобы это былъ Велтыковъ [?], ему будетъ больно смотр ѣть на мой трупъ. Виноватъ ли я? Я дуренъ и старался быть хорошимъ, но не могъ, не могъ ни быть хорошимъ, и еще меньше могъ жить и знать, что я дурной. Я — бы умеръ все равно отъ самаго же себя, отъ моральныхъ страданій. И теперь у меня с ѣдые волосы и чахотка. Отчего же было бы не гр ѣшно убить себя моральными страданiями, a гр ѣшно убить пулей. —

Я слыхалъ и читалъ, что самоубійцы со страхомъ ожидаютъ р ѣшительной минуты. Я — напротивъ: я хладнокровно обдумываю, боюсь только ошибиться: не найти въ будущей жизни того, что я ожидаю. Но лучшее, что я могу ожидать, это чтобы за гробомъ не было меня, чтобы я могъ убить свою душу.

* № 5 (II ред.).

<Мн ѣсказали, что см ѣшно жить монахомъ, я отдалъ цв ѣтъ своей души — невинность — развратной женщин ѣ. Я ц ѣловалъ ее и ея руки. Меня оскорбили, я вызвалъ на дуэль. Мн ѣсказали, что у меня н ѣтъ сов ѣсти, что я хочу красть, но это не стоило того, чтобы сердиться. Челов ѣкъ, который сказалъ мн ѣэто, самъ былъ подлецъ; стало-быть это ничего, т ѣмъ бол ѣе, что онъ сказалъ мн ѣ: виноватъ. — Мн ѣмало было этаго: — я думалъ, что я вполн ѣудовлетворилъ требованіямъ благородства, что это забудется. (Какъ будто униженіе, подлость, зло забывается когда-нибудь. Ежели-бы умерла та продажная женщина, которую я ц ѣловалъ, люди, которые оскорбили меня и вид ѣли мое униженіе, — я часто желалъ этаго — разв ѣоскорбленное чувство умретъ когда нибудь? Разв ѣмало этаго постоянно грызущаго червя, чтобы желать уничтожиться, изчезнуть, пропасть.) — Мн ѣмало было всего этаго — я продолжалъ жить, находилъ удовольствіе въ жизни.

Я дошелъ до того, что маркеръ оскорбилъ меня, и я унижался передъ нимъ. Тогда только я опомнился на минуту и увидалъ возможность другой жизни, исходъ изъ грязной ямы, въ которой я жилъ и искалъ счастья. —

Меня не остановила гибель лучшаго чувства души, любви, которую я растратилъ на развратную женщину, а грубость маркера. Доказательство, что н ѣтъ ужъ во мн ѣничего благороднаго, остались подлость, тщеславіе. ―>

* № 6 (II ред.).

Мн ѣостается пять минутъ до смерти, и вопросы о томъ, будетъ ли жизнь за гробомъ или нетъ и — съиграть-ли мн ѣеще партію съ Петрушкой? — съ одинаковою силою представляются моему уму… Непостижимое, неестественное созданіе — челов ѣкъ!………….

Кто сказалъ, что самоубiйство неестественный и противузаконный поступокъ? Сознаніе моей погибели и моральныя страданія, все равно, только дольше, убили-бы меня. Отчего же не дурно убить себя моральными страданіями, а дурно убить пулей? Разв ѣне все равно, и разв ѣне могли моральныя страданія дойдти до такой степени, что я не могъне убить себя.

Во всякомъ страданіи есть моменты облегченія; тутъ я никогда не терялъ сознанія своей погибели. — Я страдаю безъостановочно, невыносимо. Ежели-бы душа могла безъ посредства т ѣла уничтожить себя, я давно не существовалъ бы уже.

Я не чувствую ни мал ѣйшаго страха смерти, я боюсь только ошибиться, боюсь найдти будущую жизнь съ воспоминаніями и раскаяніемъ. — Ежели бы я зналъ, что вм ѣст ѣсъ т ѣломъ, я убиваю совс ѣмъ, навсегдасвою душу, рука бы моя не дрогнула. —

* № 7.

Когда я опомнился посл ѣтяжелой минуты униженія, я пробовалъ опять ѣздить въ св ѣтъ, <куда меня принимали еще>. И никогда не забуду тяжелаго и вм ѣст ѣотраднаго впечатл ѣнія, которое произвелъ на меня его ошибочный взглядъ на мое положеніе. Княгиня Ртищева сказала мн ѣ: тебя надо представить Графин ѣВ….. ты непрем ѣнно будешь отъ нее безъ ума. И, над ѣюсь, она будетъ этому очень рада <им ѣть лишняго угодника такого какъ ты>, a в ѣдь ничто такъ не формируетъ молодёжь… Князь Воротынцовъ спросилъ у меня, какъ вещь самую обыкновенную, хочу-ли я быть представленнымъ ко двору? — Они в ѣрно не могли вообразить, что челов ѣкъ, съ которымъ они говорили, существо уже сошедшее до посл ѣднихъ степеней низости, что для него больно и дико слушать такiя р ѣчи; однако ихъ слова подняли меня въ собственномъ мн ѣніи. И что-жъ? сколько я не старался удержаться на этой высот ѣ, я снова спускался въ грязную сферу, которая одна была уже моей сферой, въ которой мн ѣбыло покойно, легко и свободно.

Я пробовалъ перечитывать то, что прежде давало какое-то сотрясеніе моей душ ѣи вызывало благородныя мысли; я только плакалъ надъ самимъ собой, надъ воспоминаніемъ о всемъ томъ, что я потерялъ. — Я пробовалъ распред ѣленіе дня, какъ д ѣлывалъ въ старину; но ничто не занимало меня, и опред ѣленія воли, основанныя на воспоминаніяхъ, а не на наклонностяхъ, были безсильны. — Я пробовалъ снова вести франклиновскій журналъ пороковъ и каждый вечеръ разсматривать свои поступки и объяснять себ ѣпричины т ѣхъ, которые были дурны. «Тщеславіе, л ѣнъ, тщеславіе».

_____________

КОММЕНТАРИИ

«НАБЕГ».

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ «НАБЕГА».

С 30 мая 1851 г., дня приезда Толстого в станицу Старогладковскую, и до 19 января 1854 г., когда он выехал обратно в Ясную поляну, продолжалось его пребывание на Кавказе.

Как писатель, он работал здесь над богатым запасом привезенных с собою воспоминаний из помещичьей жизни и над новыми материалами, которые дали ему природа и люди Кавказа.

Кавказские впечатления были использованы Толстым для такой крупной вещи, как «Казаки», писавшейся с перерывами более десяти лет, легли в основу ряда мелких и сравнительно быстро написанных произведений, — «Набег», «Рубка леса», «Разжалованный» («Встреча в отряде»), связанных, главным образом, с жизнью русской военной среды на далекой окраине, или остались лишь в области замыслов, едва намеченных в дневнике да эпизодически вкрапленных в военные рассказы. Такова, например, «драматическая и занимательная история семейства Джеми». Она была рассказана Толстому его приятелем Балтой, отмечена в дневнике (31 марта 1852 г.), как «сюжет для кавказского рассказа», но лишь мельком отразилась в работе над «Набегом».

Последний рассказ и начинает собою серию собственно-кавказских рассказов.

В основе его лежат впечатления, полученные Толстым от жизни в военной среде и от личного его участия в военных действиях на Кавказе.

Официально Толстой стал военным в начале 1852 г. 3 января он выдержал экзамен на юнкера при штабе кавказской артиллерийской бригады, получил чин фейерверкера 4 класса и предписание ехать к своей батарее, а 13 февраля положение Толстого, как военного, было окончательно оформлено: этим числом помечен приказ о зачислении его на военную службу фейерверкером 4 класса в батарейную № 4 батарею 20-й артиллерийской бригады (см. В. П. Федоров. «Лев Николаевич Толстой на военной службе», — «Братская помощь» 1910, 12, стр. 37-42).

Но еще до этого Толстому пришлось участвовать в военных действиях. В середине 1851 г. он, как волонтер, был в набеге русского отряда на горные аулы, произведенном под начальством кн. Барятинского. «Был в набеге», — записал он в дневнике под 3 июля 1851 г. — Тоже действовал нехорошо: бессознательно и трусил Барятинского».

Уже надев военный мундир, Толстой участвует в деле с чеченцами 17—18 февраля 1852 г. Он едва не был убит: снаряд ударил в колесо орудия, стоявшего рядом с ним. Впечатление было чрезвычайно сильное и память об этом бое жива была у Толстого до старости. В дневнике 1897 г., под 18 февраля, он вспоминает: «45 лет тому назад был в сражении». 18 февраля 1906 г. он, перепутав воспоминания о двух февральских походах — 1852 и 1853 гг., писал Г. А. Русанову: «Сегодня 53 года, как неприятельское ядро ударило в колесо той пушки, которую я наводил. Если бы дуло пушки, из которой вылетело ядро, на 1/1000 линии было отклонено в ту или другую сторону, я был бы убит, и меня не было бы» («Вестник Европы» 1915, 4, стр. 18).