— Поддержать тебя? — переспросил Рюдель, повышая голос. Они двинулись в путь. — Ты думаешь, что сможешь избавиться от меня теперь? — Они свернули за угол, направляясь к далекому свету огней у базара. Стояла чудесная ночь, ясная, как сон пастуха. — Все богатства моего отца не заставят меня выйти из такой захватывающей игры, какой она теперь стала.

— О, хорошо, — кисло ответил Блэз. — Я рад, что снова развлекаю тебя. Что произойдет, когда я отправлю тебя к отцу просить отдать все его богатство для нашей поддержки?

Рюдель Коррезе рассмеялся. Он все еще смеялся, когда шестеро мужчин выбежали из переулка и загородили им дорогу спереди и сзади, целясь в них из луков.

На темной улице стояла тишина, и единственные огни горели далеко впереди или позади. Блэз, глядя на угрожающе целеустремленные фигуры перед собой, на мгновение увидел мысленным взором Бертрана где-то в городе с Соресиной де Бауд, потом Валери, медленно поднимающегося по винтовой лестнице городского дворца Талаира, мирно отправившегося на отдых.

— Я нахожу это глубоко оскорбительным, должен сказать, — услышал он голос Рюделя. — Я с таким нетерпением ждал возможности выпить в «Сенале». Вам ведь известно, — продолжал он, повышая голос, чтобы слышали молчаливые люди, окружившие их, — что я — сын Виталле Коррезе, и вы, несомненно, все умрете — и очень неприятной смертью, — если будете продолжать нам досаждать.

«Одного у Рюделя не отнять, — подумал Блэз, используя отсрочку, которую пытался выговорить им его друг и осматривая темную улицу и переулки в поисках возможностей спастись, — он никогда не стесняется упомянуть имя своего отца. Вероятно, так бывает при хороших отношениях». Блэз скорее умер бы, чем прибегнул к еще более известному имени Гальберта де Гарсенка в качестве спасительного средства.

Предпочтение, которое, очень возможно, будет иметь мрачные последствия. Это не разбойники или дезертиры. У Блэза упало сердце, так как ему показалось, что он узнал одного из лучников. Они не носили никаких приметных цветов — естественно, — но он был почти уверен, что уже видел ближнего к нему человека раньше, прошлым летом в Тавернеле, стоящим рядом с Уртэ де Миравалем в дверях «Льенсенны» в день летнего солнцестояния.

— Мне кажется, я их знаю, — прошептал он Рюделю. — Боюсь, дело плохо.

— Я и не думал, что дело обстоит хорошо, — запальчиво ответил Рюдель. — Ты прорывайся налево, а я направо. — Их мечи были бесполезны против лучников. Блэз не мог придумать лучшего плана. Улицы здесь были пустынны. Они находились далеко от базара. Им придется полагаться на то, что неверный свет заставит стрелков промахнуться.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Лучше бы тебе продолжать на меня сердиться.

— Это не совсем так. Гнев плохо действует на сердце и печень. Так говорит лекарь моего отца. Живи мирно, советует он. Думаю, в следующий раз я попробую.

Напрягшись, готовый бежать, как только Рюдель шевельнется, Блэз на секунду удивился, почему никто из лучников не вымолвил ни слова или не отдал хотя бы приказа жестом.

Затем, когда четыре человека быстрыми шагами вышли из переулка и подошли к ним сзади, он понял. Зачем отдавать приказы, если все, что тебе надо сделать, это продержать на месте свои жертвы достаточно долго, чтобы их палачи могли их убить? Он также узнал одного из этих людей. Это была его последняя ясная мысль.

— Мирная жизнь, вот то, что надо, — услышал он мечтательные слова Рюделя. Краем глаза заметил, как его стройный, аристократичный друг рухнул на колени за секунду до того, как сокрушительный удар деревянным посохом и его тоже лишил чувств.

Когда Блэз пришел в себя, у него так раскалывалась голова, что комната тошнотворно закачалась, как только он открыл глаза. Он снова зажмурился. С трудом удерживаясь на грани сознания, он понял, что лежит на чем-то неожиданно мягком и его окружает аромат духов. Ему был знаком этот аромат и вызывал у него ассоциации, множество ассоциаций. А мгновение спустя к нему полностью вернулось сознание, и Блэз понял, где находится. Он широко раскрыл глаза, потрясенный, и повернул голову, чтобы оглядеться. Он этого движения его тут же затошнило, и он ахнул от боли.

— Мне очень жаль, — произнес женский голос, — но мне пришлось предупредить их, что ты, возможно, не захочешь прийти добровольно.

— К чему столько хлопот? — простонал Блэз. Он ее не видел. Она находилась сзади. Только когда он попытался, сделав еще одно болезненное усилие, повернуться всем телом, он понял, что его руки и ноги связаны. Блэз лежал на ее кровати, что объясняло мягкость, а его руки и ноги были привязаны к четырем столбикам. Навсегда запомнившийся запах ее духов окутывал его. — Почему ты просто не велела убить меня на улице?

— Что? — удивилась Люсианна Делонги, наконец-то переместившись в поле его зрения. — И лишить себя этого удовольствия?

Блэз не видел ее больше года. Она была одета в шелк настолько прозрачный, что с тем же успехом могла бы предстать перед ним обнаженной. Блеск драгоценностей окружал ее: диадема в волосах, сапфиры в ушах, бриллианты и морские жемчужины на шее. На длинных пальцах сверкали кольца, золото, серебро и слоновая кость на каждом запястье, и один роскошный памятный кулон висел между грудей, красный, как огонь в камине. Он помнил, что она любит драгоценности, она любит, чтобы в ее комнате горел камин, даже если не холодно, она любит веревки, узлы и игрушки в постели.

У него забрали одежду и сапоги; на нем осталось только нижнее белье, прикрывавшее половой орган. Блэз еще раз сделал безуспешную попытку пошевелить руками и понял с некоторым отчаянием, что в нем вместе с яростью и несколькими уровнями боли снова нарастает желание, неумолимое, как морской прилив.

Она была так красива, что у него сжалось сердце. Она была воплощенным видением из легенд о рае, который ждет коранов, погибших в бою. У него пересохло во рту. Он смотрел на нее, на ее сверкающую, длинноногую, почти обнаженную фигуру, и вспоминал о том, как они занимались любовью два года назад, как их тела сплетались, как она обхватывала его высоко поднятыми ногами или сидела верхом на его талии, когда была сверху. Как ее ногти царапали его плечи и предплечья, как она запрокидывала назад голову красноречивым напряженным движением, когда приближалась к пику своего блаженства. Все это снова вернулось к нему, словно происходило сейчас, обволакивало, подобно аромату в комнате. Он понял, что возбужден, но был бессилен остановить это. Люсианна, взглянув вниз, усмехнулась. Она всегда быстро замечала такие вещи. Затем отвела взгляд, и губы ее изогнулись в легкой удовлетворенной улыбке.

— Как мило, — тихо сказала она своим выразительным, хриплым голосом. На мгновение ушла из поля его зрения, затем вернулась обратно. — А я все время считала, что ты уехал, потому что рассердился, потому что перестал меня желать. — Она смотрела на него сверху вниз, стоя у края кровати. — Я не люблю, когда мужчины меня бросают, Блэз. Разве я тебе никогда об этом не говорила? — Теперь она держала в руке кинжал, который взяла со столика у кровати. На его рукоятке тоже сверкали драгоценные камни, рубины кроваво-красного цвета. Она начала поигрывать им, прикусив нижнюю губу, словно размышляла о чем-то, вызывая воспоминания, потом машинально провела лезвием, будто не сознавала, что делает это, вдоль его подошвы. Внезапно она повернула клинок, и Блэз почувствовал, как кончик проколол кожу, показалась кровь. Он этого ждал.

— Я уехал, потому что ты так хотела, Люсианна. Не делай вид, будто это неправда. — Трудно было говорить членораздельно из-за шума в голове после удара и все растущего желания. Со всех сторон его окружал ее аромат, еще дальше отодвигая связные мысли. Она продолжала перемещаться вокруг кровати; изгибы и выпуклости ее тела освещал огонь камина. Он сказал: — Если бы ты хотела меня удержать, ты могла это сделать. Я бы остался даже после Энгарро.

— А! — произнесла она, остановилась и посмотрела теперь прямо на него. Ее кожа была великолепной, без малейшего изъяна; иногда он испытывал потрясение, вспоминая о том, как она молода. — Но ты бы хотел отказаться, не так ли, дорогой? Ты бы остался против своей воли, запутавшись в моих темных чарах… разве не так, Блэз?